Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник) - Стефани Майер

– Извините? – передразнила она так, словно я не попросил прощения, а оскорбил их.

– Э-э… что?

Тут она заметила Чарли, одетого в полицейскую форму. Чарли даже не понадобилось раскрывать рот. Он только взглянул на парня, и тот попятился и будто вдруг стал младше, а потом и его спутница отступила, надув мокрые красные губы. Не добавив ни слова, они обошли меня стороной и направились в тесный зал аэропорта.

Мы с Чарли дружно пожали плечами. Забавно, что кое в чем мы похожи, хотя никогда не жили подолгу вдвоем. Наверное, дело в генетике.

– А я нашел неплохую машину, в самый раз для тебя, и совсем недорого, – объявил Чарли, когда мы сели в патрульную машину, пристегнули ремни и тронулись с места.

– Какую? – Меня насторожил тон, которым он уточнил, что эта «неплохая машина» будет «в самый раз» для меня.

– Ну, вообще-то это пикап «шеви».

– А где ты его нашел?

– Помнишь Бонни Блэк из Ла-Пуша?

Ла-Пушем называлась небольшая индейская резервация на побережье.

– Нет.

– Раньше она с мужем рыбачила с нами летом, – напомнил Чарли.

Понятно, почему я не помнил ее: обычно я вытесняю из головы мучительные и никчемные воспоминания.

– Теперь она в инвалидном кресле, – продолжил Чарли, не дождавшись от меня ответа, – машину больше не водит, потому и предложила мне свой пикап по дешевке.

– Какого он года?

По лицу Чарли я понял: он надеялся, что я не догадаюсь об этом спросить.

– Ну, Бонни в мотор столько труда вложила, да машина и не старая совсем…

Он думал, я так легко сдамся?

– Ну и когда она купила ее?

– Кажется, в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом.

– Пикап тогда был новым?

– Вроде нет. Новым он был в начале шестидесятых. Или, самое раннее, в конце пятидесятых, – смущенно признался он.

– Чар… папа, в машинах я ничего не смыслю. Если забарахлит, сам я починить ее не смогу, а автомастерская мне не по карману…

– Вот увидишь, Бо, эта штука здорово бегает. Теперь таких не делают.

Я мысленно отметил «штуку»: звучит многообещающе.

– «Дешево» – это сколько?

В конце концов, от этого зависит, быть сделке или нет.

– Знаешь, сынок, я вроде как уже купил ее тебе. В качестве подарка к приезду. – Чарли бросил в мою сторону беглый взгляд, его лицо осветилось надеждой.

Ух ты, даром.

– Пап, ну зачем ты! Я собирался купить машину на свои.

– Ничего, лишь бы тебе здесь понравилось, – не сводя глаз с дороги, ответил Чарли. Выражать чувства ему явно было неловко. Еще одна общая черта. Потому я и ответил, не глядя на него:

– Супер, пап. Спасибо. Я правда оценил.

Добавлять, что в Форксе мне просто не может понравиться, не стоило, – зачем попусту расстраивать Чарли? И кроме того, я не собирался смотреть дареному пикапу в зубы – или в мотор.

– Э-э… не за что, – пробормотал он, смущенный моей благодарностью.

Мы перекинулись парой замечаний о погоде, которая была сырой, и на этом разговор иссяк. И мы молча уставились в окна.

Наверное, про такие места говорят «красивые» – в общем, как-то так. Сплошная зелень – обросшие мхом стволы, навес из листвы, папоротники под деревьями. Даже воздух как будто становился зеленым, проникая сквозь листья.

Слишком зелено, как на чужой планете.

Наконец Чарли привез меня к себе. Он по-прежнему жил в маленьком доме с двумя спальнями, который они купили вместе с матерью сразу после женитьбы. Единственная хорошая пора их семейной жизни – самое начало. На улице перед домом, который ничуть не изменился, стоял мой новый – точнее, новый только для меня – пикап: когда-то красный, а теперь выгоревший, с большими обтекаемыми крыльями и округлой кабиной.

Он мне понравился. От тачек я никогда не фанател и потому сам себе удивился. Я даже не знал, ездит ли пикап, но уже представлял себя в нем. К тому же он оказался одним из тех прочных металлических громадин, которым ничего не сделается: когда сталкиваются несколько машин, они стоят себе без единой царапины в окружении убитых в хлам иномарок.

– Вау, пап, отпад! Спасибо!

На этот раз я и правда был в восторге. Мало того, что пикап крут, так теперь еще не надо тащиться под дождем три километра до школы. Или соглашаться на предложение подвезти меня на патрульной машине, а хуже этого, ясное дело, уже ничего не придумаешь.

– Я рад, что тебе нравится, – невнятно пробормотал Чарли и снова смутился.

Одного захода нам хватило, чтобы перенести наверх все мои вещи. Мне досталась западная спальня окнами на улицу. Эта комната числилась за мной с самого рождения. Дощатый пол, голубые стены, высокий скошенный потолок, выцветшие занавески в бело-голубую клетку – все здесь напоминало о детстве. Когда я подрос, Чарли заменил кровать и прибавил к обстановке письменный стол. Теперь на нем стоял подержанный компьютер с проводом модема, прибитым скобками вдоль плинтуса до ближайшей телефонной розетки. Такое условие поставила мама, чтобы нам было легче поддерживать связь. В углу по-прежнему находилось кресло-качалка времен моего младенчества.

На втором этаже только одна ванная, значит, пользоваться ею будем вместе – и Чарли, и я. Но раньше у меня была общая ванная с матерью, а это гораздо хуже. Барахла у нее намного больше, вдобавок она решительно против любых моих попыток хоть как-то привести его в порядок.

Чарли хорош тем, что не стоит над душой. Он оставил меня одного, чтобы я распаковал и разложил вещи, – от мамы этого не дождешься. Приятно хоть немного побыть в одиночестве, не улыбаться и не делать довольный вид. Можно с отсутствующим видом поглазеть в окно на проливной дождь и ненадолго дать волю мрачным мыслям.

В средней школе Форкса всего триста пятьдесят семь учеников, со мной триста пятьдесят восемь; дома, в Финиксе, в одних только старших классах их насчитывалось более семисот. Все здешние школьники выросли вместе, их деды знали друг друга еще детьми. А я окажусь среди них новеньким, да еще из большого города. Все будут на меня глазеть и обсуждать.

Будь я крутым парнем, я, наверное, обратил бы это себе на пользу. Явился бы как всеобщий любимец, душа компании. Но от истины никуда не денешься, а истина в том, что я совсем не такой: и не звезда футбольной команды, и не президент класса, и не плохой парень на мотоцикле. Если не видеть, как я передвигаюсь, можно подумать, что я из тех ребят, которые неплохо играют в баскетбол. А на самом деле меня запихивали в шкафчик в школьной раздевалке до тех пор, пока на второй год учебы в старших классах я вдруг не вырос почти на двадцать сантиметров. Словом, бледный ботан, который ни черта не смыслит в играх, тачках, бейсбольной статистике или в чем там еще положено разбираться.

В отличие от других ребят мне всегда не хватало времени на увлечения. Дел и без того хватало: подбивать баланс по чековой книжке, прочищать тросом забитый слив и закупать продукты на неделю.

По крайней мере, раньше было так.

Я с трудом сходился с ровесниками. А может, и с людьми вообще, и точка. Даже мама, ближе которой у меня нет никого на земле, никогда толком меня не понимала. Порой я гадал, действительно ли вижу своими глазами тот же самый мир, который видят остальные. Может, то, что я вижу зеленым, все остальные видят красным. Или от меня пахнет уксусом, а от них – кокосом. И у меня в мозгах какой-то глюк.

Но причина, в сущности, не главное. Важнее следствие. И завтрашний день будет лишь началом.

В ту ночь я никак не мог уснуть даже после того, как наконец велел своим мозгам заткнуться. Несмолкающий шум дождя и ветра над крышей просто достали. Я с головой забрался под старое вылинявшее стеганое одеяло, потом прихлопнул сверху голову подушкой. Но уснуть смог лишь после полуночи, когда дождь наконец сменился бесшумной моросью.

Густой туман – вот и все, что я увидел, выглянув утром в окно, и почувствовал, как ко мне подкрадывается клаустрофобия. Здесь никогда не видно неба – такими мне представляются тюремные камеры.

Завтрак с Чарли прошел тихо. Он пожелал мне удачи в школе, я сказал «спасибо», зная, что его надежды напрасны: удача меня обычно избегает. Чарли первым уехал в полицейский участок, который заменял ему семью. После его ухода я еще немного посидел на одном из трех разных стульев за старым дубовым кухонным столом и окинул взглядом тесную кухню с темными панелями стен, ярко-желтыми кухонными шкафами и белым линолеумом на полу. Здесь все осталось как раньше. Шкафы покрасила мама восемнадцать лет назад, пытаясь добиться, чтобы в доме стало хоть немного светлее. В тесной соседней гостиной над маленьким камином на полке выстроились в ряд фотографии. На первой – Чарли и мама во время их свадьбы в Лас-Вегасе, на следующей нас уже трое – услужливая медсестра держит меня на руках возле больницы, где я родился, а затем шли мои школьные снимки вплоть до прошлогоднего. Смотреть на них было неловко – уродские стрижки, брекеты, прыщи, которые только недавно наконец прошли. Надо бы уговорить Чарли куда-нибудь убрать эти фотки, по крайней мере, пока я живу здесь.