Лабиринт Мёнина - Макс Фрай

— Интересно получается, — протянул я. — Что же, и Лабиринт ваш — тоже не ваш Лабиринт?

— Ну почему же, Лабиринт-то как раз вполне мой, — гордо признался Мёнин. — Одно время это было любимое дворцовое развлечение. Только я не создал его, а просто нашел вход. Впрочем, возможно, это одно и то же.

— А вы мне не мерещитесь, часом? — подозрительно спросил я. — Как-то все неправильно происходит. Не по-настоящему.

— Хороший вопрос, — обрадовался Мёнин. — Вообще-то, надо бы ответить: «Все всем мерещатся», но я понимаю, что философия тебя сейчас не интересует. Что ж, я мерещусь тебе, но не более, чем все остальные. Или скажем так: не больше, чем ты мне.

Все это время я чувствовал себя сбитым с толку, растерянным и каким-то отупевшим. Словно бы сила разом ушла от меня, и опыт перестал быть фундаментом, позволяющим твердо стоять на ногах, и разум снова беспомощен, как ребенок, который пытается освоиться в мире взрослых.

Мёнин, кажется, отлично понимал, в каком я состоянии, и старался вести себя дружелюбно и непринужденно. Я оценил его великодушие, но почему-то не мог ответить тем же: был напряжен, недоверчив и вообще нервничал, чем дальше, тем больше.

— Минувшей ночью ко мне заходил один господин, Мастер Совершенных Снов, — наконец сказал я. — Жаловался, что ему снятся мои сны. До сих пор не могу представить, что такое возможно!

— Да, иногда воображение тебе отказывает, — невозмутимо заметил Мёнин. — И что же?

— Как — что?! Он говорил, что в этих самых якобы моих снах ему являлись вы. Сулили скорую встречу. Теперь вижу, что не обманывали. Но зачем все эти сложности? Почему вы не могли просто взять да и присниться мне, если уж считали необходимым предупредить о визите?

— Ты, наверное, полагаешь, будто я могу ответить на этот вопрос? — рассмеялся Мёнин. — Что ж, значит, будешь разочарован. Видишь ли, сэр Макс, я обычно не ведаю, что творю, как и многие Вершители. Я слаб в теории, я — практик. И, судя по количеству легенд, сложенных обо мне, неплохой. Тебя удивляет, что чужому человеку снились твои сны? Что ж, я знаю, что так порой бывает, но понятия не имею почему. Ты говоришь, будто я являлся этому господину во сне и назначал тебе свидание? Вполне возможно. Я не помню ничего в таком роде, но я вообще запоминаю хорошо если одно из дюжины событий, которые со мной происходят. Короткая память — залог долгой жизни, знаешь ли.

— Не помните?! Как такое может быть?

Я предпочел бы думать, что он водит меня за нос, сочиняет на ходу какие-то байки, врет беззастенчиво, неуклюже и без особых на то оснований.

— Понятия не имею, — беззаботно откликнулся этот оживший миф, чтобы ему пусто было. — Давай не будем отвлекаться на всякую метафизическую чушь, в которой я все равно мало что смыслю, ладно? Я хотел повидаться с тобой — что ж, это, можно сказать, уже сделано. Кроме того, я хотел поговорить с тобой как со своим преемником…

— Как — с преемником?! — взвыл я. — Ни за что! Я уже был Владыкой Фангахра, и мне клятвенно обещали, что на этом эксперименты с хождением во власть закончены. А чем вас Гуриг не устраивает? Такое хорошее Величество!

— Да успокойся ты, — почти брезгливо поморщился Мёнин. — Не тараторь. Я и не думал делать тебя Королем. Зачем? В Соединенном Королевстве, как ты сам справедливо заметил, уже есть один монарх, притом действительно неплохой. Настолько неплохой, что я могу спокойно исчезнуть еще на несколько тысячелетий. При нынешнем Гуриге эта земля расцветет так, что нынче и вообразить невозможно.

— Ну, хвала Магистрам, — вздохнул я. — Извините. С тех пор как меня практически насильно сделали царем кочевников из Пустых Земель, я все время начеку.

— У тебя на родине такое «начеку» называется «паранойя», — ехидно подсказал Мёнин.

— Но почему вы тогда назвали меня преемником?

— Да потому что ты и есть мой преемник. Единственный Вершитель на несколько поколений столичных жителей. В горах графства Шимара — вернее, на Темной Стороне этих гор — скрывается еще один, но у него и без того есть Мир, который надо держать. Кстати, сэр Макс, знаешь ли ты, зачем нужны Вершители?

— Чтобы было, — мрачно ответил я. — А что, есть и другие версии?

— О, предостаточно! Но я хочу рассказать тебе не версию, а сущую правду. Вершители нужны, чтобы держать Мир. Это все. Больше ни на что мы с тобой, по большому счету, не годимся.

Мне не нравилось все, что говорил этот блудный монарх. Я не хотел его слушать. Только врожденная застенчивость помешала мне демонстративно заткнуть уши. Но как я был близок к этому!

— Поначалу всякий Вершитель считает себя обычным человеком, — обстоятельно рассказывал Мёнин. — Это, так сказать, младенчество Вершителя. Бессмысленное, в сущности, время, которое, однако, оказывает роковое влияние на всю последующую жизнь. Хвала Магистрам, ты еще не слишком испорчен, скажи спасибо некоторым обстоятельствам твоей жизни, которые ты опрометчиво полагал неблагоприятными. Потом приходит момент, когда Вершитель понимает, что все его желания сбываются, — и, можно сказать, идет вразнос, опьяненный собственным могуществом. А потом приходит время браться за работу — тяжкую, неблагодарную и, по большому счету, бесполезную. Тем не менее так уж все устроено.

— Какую работу? — тупо переспросил я.

— Как это — какую?! Держать Мир, что же еще? Ничего другого от нас с тобой, в сущности, не требуется.

— Но как это — держать Мир? Я не понимаю.

— Потом поймешь, не переживай. Это само приходит, как чих, — усмехнулся Мёнин. — Не ломай над этим голову, сэр Макс. Все равно ни до чего путного не додумаешься. Просто потому, что до некоторых тайн не додумываются — их узнают.

— Ладно, если вы говорите, значит, так оно и есть, — обреченно кивнул я, чувствуя себя абсолютным, можно сказать, совершенным ослом.

— Все это пустяки. Сегодня я хотел поговорить с тобой о другом. О времени. Видишь ли, в конечном итоге оказывается, что человеку не так уж много следует знать. Большинство так называемых знаний бесполезны. Разве что как занятие для беспокойного ума, дабы всегда был при деле. Но совершенно необходимо знать, что такое время — единственная стихия, которой трудно, почти невозможно противостоять!

Я ответил ему вопросительным взглядом. Мёнин, кажется, был доволен, что ему удалось пробудить мое любопытство.

— Есть люди, для которых время подобно воде — в зависимости от темперамента и личных обстоятельств они представляют его себе в виде бурного потока, все разрушающего на своем пути, или ласкового ручейка, стремительного и прохладного. Это они изобрели клепсидру — водяные часы, похожие на капельницу; в каком-то смысле каждый из них — камень, который точит вода; поэтому живут они долго, а стареют незаметно, но необратимо. Есть те, для кого время подобно земле, вернее, песку или пыли: оно кажется им одновременно текучим и неизменным. Им принадлежит честь изобретения песочных часов; на их совести тысячи поэтических опытов, авторы которых пытаются сравнить ход времени с неслышным уху шорохом песчаных дюн. Среди них много таких, кто в юности выглядит старше своих лет, а в старости — моложе; часто они умирают с выражением неподдельного изумления на лице, поскольку им с детства казалось, будто в последний момент часы можно будет перевернуть… Есть и такие, для кого время — огонь, беспощадная стихия, которая сжигает все живое, чтобы прокормить себя. Никто из них не станет утруждать себя изобретением часов, зато именно среди них вербуются мистики, алхимики, чародеи и прочие охотники за бессмертием. Поскольку время для таких людей — убийца, чей танец завораживает, а прикосновение отрезвляет, продолжительность жизни каждого зависит от его персональной воинственности и сопротивляемости. И, наконец, для многих время сродни воздуху: абстрактная, невидимая стихия. Лишенные фантазии относятся к нему снисходительно; тем же, кто отягощен избытком воображения, время внушает ужас. Первые изобрели механические, а затем и электронные часы; им кажется, будто обладание часами, принцип работы которых почти столь же абстрактен, как сам ход времени, позволяет взять стихию в плен и распоряжаться ею по своему усмотрению. Вторые же с ужасом понимают, что прибор, измеряющий время, делает своего обладателя его рабом. Им же принадлежит утверждение, будто лишь тот, кому удается отождествить время с какой-то иной, незнакомой человеку, стихией, имеет шанс получить вольную… Осталось понять, к какой группе принадлежишь ты.