Марк Аврелий. Золотые сумерки - Михаил Ишков

Разбудил ее шум и выкрики во дворе. Она вскочила, с недоумением оглядела комнату. Казалось, только что закрыла глаза, а в комнате уже царил солнечный свет. Она приоткрыла дверь, вышла на внутренний балкончик, добралась по нему до заднего, или женского, двора. В тени колонн стоял роскошный дорожный экипаж, возле ворот — крытый фургон для перевозки груза. Возле них распоряжался Бебий, давая указания рабам, куда и каким образом складывать вещи. В углу за колоннами, пристроившись за грубым дощатым столом, завтракал Осторий, двое охранников и еще несколько, незнакомых ей человек.

Первая мысль, кольнувшая девушку, была — уже распоряжается! Она торопливо сбежала вниз по деревянной лестнице. Бебий в парадных доспехах и в полной боевой форме небрежно кивнул ей, потом взял жену за руку и отвел в сторонку, кивком указал на повозки.

— Выпросил у Авидия. Он едва стал разговаривать со мной, только рукой махнул — потом, потом. Я сразу к прокуратору — наместник, мол, распорядился выделить мне экипаж и грузовую повозку, а также эскорт. Он вдруг руками на меня замахал — какой, говорит, наместник! Ты что, Бебий, языка хочешь лишиться? Называй господина августом. Правда, повозки и двух гвардейцев выделил. Осторий привез их сюда. Солдаты сейчас на переднем дворе, там обжираются. Проследи, чтобы у них вино не кончалось. Не бойся, не напьются, у Авидия с этим строго. В седлах удержатся. Старик со старухой им только что в рот не заглядывают. Как же, — с неожиданной злостью выговорил Бебий, — скоро Антиохия станет столицей империи! Совсем свихнулись!

Заметив, как расширились от ужаса ли, от изумления глаза Клавдии, он позволил себе погладить ее по плечу, успокоить.

— В городе творится что‑то невообразимое. Взбунтовались два легиона. Идут на Антиохию. Я сейчас отправляюсь в преторий, возьму с собой Дима. Если представится случай, попытаюсь вызволить Сегестия.

— Но ты в форме! Тебя узнают!

— Вот я и говорю, будь готова. Переоденься в дорожное платье. Тебе сообщат. Корабль готов, он ждет тебя в дальней гавани. Твои люди обо всем извещены.

Он сделал паузу, потом закончил.

— Прости, Клавдия, не сладилось у нас, оно, может, и к лучшему. Жребий брошен. Мне плевать на Авидия, на покровителя, но я не могу бросить Сегестия. Прошу тебя, лично проследи за погрузкой. Я объяснил твоим охранникам, как, что и куда грузить. Но они не более чем слуги. Проследи — это не грязная и не рабская работа. От нее зависят наши жизни. Вот тот большой сундук не заполняй. Его следует поставить на телегу так, чтобы тот, кто сидит внутри, смог бы в любое мгновение откинуть крышку. Каждую минуту будь готова покинуть этот дом.

Он направился к переднему двору, называемому в Риме атриумом. Неожиданно остановился, повернулся к Клавдии, хотел было что‑то сказать, но не сказал, только чуть потянулся к ней. Потом махнул рукой, кивнул на ходу Диму, и раб, — повзрослевший уже, сухощавый, с редкой бороденкой парень, — поспешил за хозяином на конюшню.

* * *

Горожан, взбудораженных слухами о волнениях в воинском лагере, расположенном в нескольких милях от города, в первые дневные часы словно вымело с улиц. Позже, когда торговцы разнесли весть о том, что двинувшиеся на Антиохию легионеры то и дело выкрикивают: «Слава Авидию, императору и отцу отечества! Доблестный Авидий, да хранят тебя боги! Император Авидий Кассий, веди нас в Италию!» — народ все гуще и гуще начал собираться на форуме.

Солдаты кричали часто и утомительно громко. Стоило на какое‑то мгновение возобладать нестройному равнодушному гулу, как снизу с площади доносилось: «Аве, император! Аве, Авидий, отец отечества! Хвала благочестивому!..».

Кассий, слушавший выкрики в парадном зале претория, на возгласы «благочестивый» и «отец отечества» отозвался коротко.

— Это слишком.

— Это голос народа, цезарь! — заявил Корнициан.

— Запомни, Лувий, в следующий раз народ может подать голос только после моего прямого распоряжения.

— Так точно, цезарь.

Авидий Кассий чуть приблизился к открытой на балкон двери, выглянул наружу.

Легионеры заполнили площадь перед преторием. Сюда же продолжались сбегать толпы горожан. Ребятишки и парни взбирались на гробницу Германика, влезали на украшавшие ее статуи, устраивались на гребне крыши.

— Господин, — предложил Корнициан, — не пора ли выйти на балкон, объявить воинам и народу свою волю.

В зале собралось все высшее командование сирийских легионов, а также чины гражданской администрации. В глазах пестрело от разноцветья плюмажей и султанов на шлемах, от ярко начищенных, золоченных и посеребренных доспехов, алых, синих, белых воинских накидок, снежной белизны тог. Были здесь и наместники Финикии и Иудеи, а также правитель Александрии, сын Авидия Мециан. Кассий в парадных, покрытых гравировкой, медалями — тарелками и золотыми цепями за отвагу доспехах, в пурпурном, расшитом золотом плаще (этот цвет считался императорским, и любой гражданин, позволивший себе окрасить какую‑нибудь деталь наряда в пурпур, предавался казни) скрепленным на правом плече большой, украшенной изумрудом, пряжкой — фибулой, обратился к присутствующим.

— Други, что прикажете ответить на глас безмозглой толпы?

Один из наряженных в тогу прокураторов, выступил вперед и ответил.

— Толпа не такая уж и безмозглая, если выбрала себе достойного императора. Пора дерзать, государь! Сейчас или никогда.

С первого взгляда было видно, что Авидий колеблется. Он без конца потел, то и дело неловко вытирал лоб обратной стороной ладони. Было страшно переступить незримую черту у балконной двери, за которой его могли увидеть с площади. Внезапно толпа исступленно и громоподобно заревела. Чины, стоявшие у распахнутых окон, невольно отпрянули, отступили на несколько шагов назад. В следующий момент в зал вбежал гвардеец, бросился к Авидию, рухнул на колени.

— Знамение, император! В небе три орла, они летят на запад!

Авидий жестом указал, чтобы ему освободили проход на балкон, хотя путь туда и так был свободен, вскинул голову, глубоко вздохнул и строевым шагом направился в ту сторону. Толпа на площади, заметив пурпур, взревела.

— Граждане! — объявил Авидий Кассий. — Государство в опасности! Император Цезарь Марк Аврелий Антонин Август сражен смертельным недугом. Я решил принять на свои плечи бремя власти. Боги призвали меня спасти отечество. Жребий брошен. Храбрые воины, римский народ…

Далее Бебий не стал слушать. Он незаметно выскользнул из зала, бросился боковому выходу, добежал до коновязи. Дим тут же подскочил к нему. Бебий тихо, сквозь зубы приказал рабу скакать на виллу и передать Осторию, что ждет его с ребятами у дома Витразина. Пусть поспешат.

Уже на улице, направляя жеребца в сторону квартала, где проживала городская знать, Бебию припомнилась уродливая, разомлевшая от прихлынувших чувств, физиономия Витразина, пустившего слезу в тот самый момент, когда Авидий объявил государство в опасности. До того момента вольноотпущенник, по — видимому, сознавая свою роль в истории, все время оттопыривал нижнюю губу.

Пусть его, с неожиданной злостью решил Бебий. Жребий брошен, так, кажется, заявил Авидий. Голова внезапно прояснилась, злоба обнажилась просто и незамутненно — бунтовщиков, изменников, самозванных спасителей отечества на плаху! После того, что он, природный римлянин, услышал в этом поганом, пропитанном греческой вонью городишке, служить Авидию немыслимо и отвратительно. Пусть наместник хоть семи пядей во лбу, он посягнул на самое драгоценное, что пока еще жило в душе уроженца Рима — только Вечный город вправе избирать вождей. Эти подлые рабы, вся эта шваль, которая дрожала при одном имени Суллы, Антония, Помпея, Гая Юлия Цезаря, Октавиана Августа, Веспасиана, Тита, Траяна, теперь возгордилась настолько, что решила назначить своего доморощенного императора! Не бывать тому!

Он решительно успокоил себя — сейчас главное не терять голову. Самое время проявить римскую невозмутимость и непреклонность. Бебий хорошо усвоил урок, который ему когда‑то преподал Марк — спешить следует только во время ловли блох, во всех остальных случаях необходима осторожность и холодная голова. Официального извещения о кончине Марка Антонина так и не поступило, в этом случае провозглашение Авидия императором не более чем мятеж. Дело для Рима привычное, даже в царствование тишайшего из тишайших Антонина Пия находились смельчаки, пытавшиеся взбунтовать солдат, например Атилий Тициан. Однако в роду Лонгов изменивших присяге не было.

Значит, так тому и быть.

Сейчас все в Антиохии дрожат, все страшатся будущего, этой минутой и надо воспользоваться. Когда новая власть устоится и раздувшийся от собственной значимости Витразин явится домой, будет поздно. Дело плевое — выпятить челюсть до предела, ворваться в дом плаксивого вольноотпущенника, с порога заявить, у меня, мол, приказ доставить германскую собаку в преторий. Пусть только кто‑нибудь посмеет встать у него на пути! Приказ он заготовил заранее, подмахнул за Авидия, но это пустое. Главное, напор. Если какой‑нибудь гречишка посмеет возразить, кулаком в зубы.