Марк Аврелий. Золотые сумерки - Михаил Ишков

— А ты?

— Я — нет. Я здесь на должности. И вообще…

— Ты решил взять его сторону? Подзаработать на мятеже?

— Думал и об этом, — кивнул Бебий.

— И что?

— Разбой — это не для меня, — он скривился, потом, не удержав холодок в сердце, поинтересовался. — Хочешь, познакомлю с Арсланом?

— Кто это такой?

— Явится в Рим, узнаешь.

Затем неожиданно воскликнул.

— Понимаешь, теперь я не знаю, кто прав! Марк или Авидий? Поверь, сириец — великий человек, ему самое место на троне. С другой стороны, я не могу поверить, чтобы при живом Марке сириец решился посягнуть на власть. На него это не похоже, он служака до мозга костей. Выходит, Аврелий действительно при смерти. Его провозгласят божественным, а мне как быть? Как жить дальше? На какие шиши? Я прибыл в Сирию, полагая, что здесь, в провинции, проживают одни простачки и недотепы. Меня очень быстро убедили в обратном. Авидий спросил, собираюсь ли я служить честно, готов ли исполнить долг? Конечно, ответил я, имея в виду разговор с Марком. Вот и хорошо, заявил Авидий. Затем за меня взялись его трибуны. Его помощник и главный негодяй Корнициан сразу предупредил, что все мои письма будут просматриваться, а если я надумаю отправить послание с тайным гонцом, меня тут же подведут под статью, предадут смерти и казнят. Я тогда по глупости решил, что заговор не за горами, однако в Сирии все было тихо. Народ славословит Авидия, но далее разговоров о том, кто более достоин сидеть на троне, кто менее, дело не идет.

— Но такие слова уже сами по себе измена Риму?

— Да, если смотреть из Рима. А если отсюда, с берегов Евфрата, все выглядит несколько иначе. Все слыхали о жесткости Авидия, но никто в столице не удосужился разобраться, когда, где и по какому поводу он водрузил столб с осужденными. На деле эта кара вполне достойное наказание негодяям за сговор с парфянами и грабеж мирного населения. Развешиванию на столбе были подвергнуты сорок злоумышленников из Сирийского легиона. Они как раз и подбивали солдат провозгласить Авидия императором.

Клавдия удивленно глянула на молодого офицера. Тот кивнул.

— Да — да, именно так. Полгода назад преторий Авидия приказал префекту Павлу отразить разбойничий набег на Цирцезию — мерзкое, должен заметить, местечко по эту сторону Евфрата. Там, на границе с Парфией, были размещены несколько когорт Второго Сирийского легиона. Командовавший ими трибун, а также префект вексиляции договорились с иноземным князьком Пакором насчет раздела добычи. Они отвели войска от согласованного участка и держали оборону там, где никто не ждал нападения. Между тем Пакор беспрепятственно разграбил приграничные деревни, а добычей поделился с предателями. Здесь до появления Авидия подобные соглашения считались обычной статьей дохода для военачальников. Когда же во время расследования предательство трибуна и префекта было почти доказано, они собрали солдат и провозгласили Кассия императором.

Клавдия изумленно глянула на него.

— Да — да, сразу в императоры! Это — Сирия, это — Азия, восток. Это греки, парфяне и прочая загорелая шваль. Не знаю, слыхал ли об этом Марк Аврелий — думаю, что нет, все равно Авидий не побоялся расправиться с негодяями.

— Чего же он мог опасаться? — удивилась Клавдия.

Бебий поморщился.

— Ты не понимаешь. Его вполне могли обвинить в попытке скрыть свою причастность к мятежу. Императорским вольноотпущенникам только дай волю, они где угодно отыщут измену. Они живут на том, чтобы регулярно отыскивать заговоры. Но удивительно, Авидию удалось так скрутить их, что прокураторы Марка, сидящие в Риме, даже не подозревают, что творится в Сирии. Или якобы не подозревают. Я не могу понять, в чем дело. Ясно, что в провинциальном претории что‑то затевается. Об этом сужу по увеличению выплат солдатам. Ходят слухи, что императорские чиновники тоже поменяли веру и хором подпевают Корнициану. Он выдумал особый налог на торговлю с Индией и Китаем, причем поручил, собирать его императорским квесторам, то есть глазам и ушам Марка. Никакой отчетности от них не требовалось — берите, мол, по справедливости. Те клюнули на эту приманку, и кое — какие суммы забывали передать в ведение казны. Корнициан поймал их за руку, пришлось выделять долю преторию. Кто же после этого отважится писать правду в столицу? Разве это не промах Марка? Так ли он проницателен, если у него из‑под носа уводят лучшие провинции?

Он замолчал, некоторое время разглядывал звезды. Клавдия, проследившая за ним взглядом, оробела — неужели тоже подсчитывает?

Неожиданно Бебий порывисто вздохнул.

— Повторяю, я не понимаю, как мне быть и что здесь происходит, а это вещи очень взаимосвязанные. Мошенничество с налогом не могло быть проведено без ведома Кассия, однако он заявляет, что все деньги идут в особый фонд спасения государства, и он готов дать отчет всякому, кто пожелает ознакомиться, как расходуются суммы. В том числе и императору.

Наступило долгое молчание. Девушка не решилась прервать его, она сердцем почуяла правду в словах Бебия. Тот продолжил уже спокойней, размеренней.

— Скажи, как мне поступить, когда в здешних легионах начнут присягать на верность новому принцепсу? Все бросить, воспользоваться женитьбой и помчаться в Рим? А если Марк и в самом деле отправился к богам? От Авидия ведь не спрячешься. Подумай, Клава, такой муж, как я, окажется для тебя тяжелее кандалов. Если Марк жив, я постараюсь предупредить его, но Авидий и Корнициан великие стратеги и сразу перекроют все дороги. Тащиться пешком, прятаться, слишком долго. Я доберусь в Рим либо уже к разбору должностей при новом императоре, либо когда мятеж уже будет подавлен, и Марк даже не взглянет на меня. Так что завтра же отправляйся в Селевкию и скорее отплывай в Италию. Сумеешь предупредить императора — хорошо. Нет — сохранишь жизнь и честь.

— А ты?

— Обо мне забудь. Если Авидий спросит, скажешь, что я глуп и строптив и не понимаю своего счастья. А я останусь с ним. Когда все прояснится, приму решение.

В этот момент вдали раздался негромкий окрик.

— Хозяйка!

Клавдия откликнулась, и через несколько мгновение из прибрежных кустов выскользнул человек Сегестия.

— Хозяйка! — торопливо объявил он, — Беда! Сегестий исчез.

— Начинается!.. — в сердцах выговорил Бебий.

— Хозяйка, — вновь позвал охранник, — со мной человек. Он говорит, что дружен с Сегестием и знает, где он находится.

— Пусть выйдет, — ответила Клавдия. Голос ее при этом дрогнул.

На берег вышел невысокий, лысоватый, чуть сгорбленный мужчина скорее старческого, чем пожилого возраста.

— Приветствую тебя, госпожа. Меня зовут Гермалион, я хозяин местной гладиаторской школы. Когда‑то Сегестий был моим учеником, потом он спас мне жизнь, так что я в долгу.

Охранник, как бы подтверждая эти слова, кивнул.

— Где Сегестий? — спросил Бебий.

— Не сына ли славного Бебия Лонга я вижу.

— Его, старик. Ты не ответил на мой вопрос.

— Сегестия взяли люди Корнициана. Поместили на вилле Витразина, в подземной тюрьме. Пыткам не подвергали.

— Почему, если решили, что он лазутчик? — спросил Бебий.

— Если бы решили, что он лазутчик, его бы уже не было в живых. Авидий скор на расправу. На этот счет он — великий человек. Режет налево и направо. Чуть где заметит непорядок, сразу зовет войскового палача. Боюсь, что дело много хуже. Витразин, эта собака, запятнавшая честь гладиатора, сводит счеты.

— Ты знаком с Витразином.

— Очень даже хорошо знаком. Я — единственный, кто мог бы пришибить на арене эту собаку. Ну и Сегестий, конечно.

Бебий вскинул руки.

— Боги, великие боги! Вот где прячется слава Рима! О тебе, Публий, разве что стихи не слагали, теперь ты скрываешься здесь под именем Гермалиона?

— Это мое подлинное имя. От рождения. Здесь, в Антиохии лучше именоваться на греческий манер, римлян здесь недолюбливают. Но как ты узнал меня, господин?

— У меня хранится твой автограф. Ты как‑то после боя вытер окровавленный меч о белоснежное покрывало некоей матроны, брошенное ею на арену, а мы, мальчишки, стащили его и разорвали на куски.

Публий вздохнул.

— Что было, то было. И матроны были, и деньги. Все по вине Витразина пошло прахом. Я могу вызволить Сегестия из подземной тюрьмы, но в Сирии ему не укрыться. Его надо срочно вывезти из Антиохии.

— Меня ждет корабль, — напомнила Клавдия.

— Мы за этим и пришли, госпожа, — признался Публий Осторий. — Но как‑то не верится, чтобы знатная римлянка согласилась помочь вызволить из беды бывшего гладиатора.

— Если, — ответила Клавдия, — ты, Осторий, полагаешь, что римская спесь затмила мне разум, ты ошибаешься. Сегестий дорог мне как человек, спасший мне жизнь, усыновивший чужого ребенка и верного данному слову.