Ниточка к сердцу - Эрик Фрэнк Рассел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если бы в шлюпке было чуть больше топлива, хоть на один виток вокруг планеты! Если бы не сломался радиопередатчик! Если бы выжили Томасон или младший радист, они починили бы аппарат и остались в шлюпке ждать помощи. Сплошные «если бы».
В книгах часто встречаются герои, которые знают и умеют все. На самом деле таких людей не бывает. Опытный инженер обычно не разбирается в космонавигации, а первоклассный навигатор ничего не понимает в радиотехнике. Каждый должен как можно лучше делать то, что ему дано. А что, спрашивается, дано Ганнибалу Пейтону, кроме большого толстогубого рта, которым он пожирает драгоценные запасы еды? Что дано парочке Михайликов, кроме коротких толстых ножек, из-за которых все они еле плетутся? Какая польза от Сэмми и Малыша Ку? Ничего не знают и не умеют, а только хотят, чтоб их за ручку отвели в безопасное место.
Лежа у костра, Билл Моллет прокручивал в уме эти мрачные мысли, а сон все не шел. Пламя осветило полуголую танцовщицу, вытатуированную на его волосатой руке. Поиграв мышцами, он заставил девушку пару раз соблазнительно вильнуть бедрами. Под рукой успокаивающе поблескивало мачете. Чуть поодаль время от времени вспыхивали два крошечных красных огонька — Фини боролся со сном. С другой стороны костра неуклюже развалились мистер и миссис Михайлик с зажмуренными глазами и разинутыми ртами. Если бы не треск и шипение огня, он точно слышал бы их храп. Чисто тебе свиньи у корыта, подумал Билл.
Из полумрака тихо вынырнул Кесслер, подбросил в костер охапку хвороста и пару сырых веток. Огонь зашипел, посыпались искры, и Макс вернулся на свой пост. Время ползло медленно, две луны опустились совсем низко, а третья лениво тянула свой шлейф через зенит.
В ветвях что-то зашуршало. На поляну просочился слабый, но едкий дух, напоминающий запах козьего стада в жаркий летний день. Звуки стали громче, они слышались совсем близко и одновременно вдалеке, как будто их издавало нечто чудовищно огромное.
Потом воцарилась тишина, лишь трещал огонь да поскуливал сквозь сон Фини. Затаившаяся в темноте тварь незримо обследовала поляну, огонь, спящих и неспящих… и приняла решение.
Стремительный бросок, треск сломанной ветки и примятых к земле кустов, отчаянный крик Кесслера и резкий щелчок выстрела. На протяжении трехсот ярдов от края поляны в глубь леса закачались деревья.
Лишь обнаружив, что стоит на ногах с мачете в руке, Моллет понял, что ему все же удалось заснуть, а проснулся он от крика и выстрела. Мгновение спустя мимо него пронеслась гибкая черная фигура со стиснутым в кулаке ножом. Моллет бросился следом, даже не посмотрев, что делают остальные.
Бледно-желтые вспышки выстрелов озарили темноту, из которой раздавались хриплый кашель, треск веток и шорох листвы. Потом, словно в кошмарном сне, Моллет вдруг увидел Саймса с пылающим факелом в руке. Омерзительно извивающееся чудовище толщиной фута в четыре быстро уползало в темноту. Из ран на огромной безглазой голове, напоминавшей гигантскую бородавчатую тыкву, сочилась молочно-белая жидкость. В нескольких шагах над неподвижным телом Пейтона сыпал проклятиями Кесслер. Моллет помог ему отнести Ганнибала на поляну и положить у костра, Саймс опустился на колени и принялся его осматривать.
— Эта зверюга потихоньку подкралась, — возбужденно объяснял Кесслер, еще не оправившийся от потрясения, — схватила меня и поволокла в джунгли… я закричал и выстрелил… Тут подоспел Ганни — перепрыгнул через костер и, как безумный, набросился на чудовище. Хотел отрубить ему голову. Тогда оно отпустило меня и принялось за него, — проволокло его ярдов двадцать, бросило — и снова ко мне. Я выстрелил еще два раза, прямо в морду, но ему хоть бы что.
Дрожащей рукой он смахнул пот со лба.
— Если б не Ганни, я был бы уже давно в миле отсюда, у этой твари в брюхе.
Миссис Михайлик начала перевязывать огромную рану на правой руке Пейтона. Где она взяла бинт? Во всяком случае, не в походной аптечке. Видно, пустила в ход свою нижнюю юбку. Раскачивалась взад-вперед и напевала распростертому на земле чернокожему что-то утешительное.
Саймс деликатно тронул ее за плечо:
— Очень сожалею, но вы зря тратите время. Он мертв. Кажется, у него перелом шейных позвонков.
Она медленно поднялась, оглянулась и перевела взгляд на неподвижное тело Пейтона. В глазах за толстыми стеклами очков отразилось недоверие, а потом из них вдруг хлынули слезы. Она пыталась совладать с собой, но не могла. Сняла очки, вытерла глаза. Саймс взял ее за руку и отвел к костру. Моллет повернулся к Кесслеру:
— Да, повезло тебе!
— При чем тут везение? — буркнул Кесслер, взял лопату и принялся копать могилу.
Они обыскали Пейтона, чтобы узнать имена и адреса ближайших родственников, и похоронили. Кесслер вырезал грубый деревянный крест. Саймс, стоя с фуражкой в руке, попросил небо принять душу одного из своих сыновей.
— Аминь! — прогремел Моллет.
— Аминь! — эхом откликнулся Малыш Ку. И все остальные. Миссис Михайлик снова зашмыгала носом.
На следующий день тропинка стала отклоняться к западу, пришлось свернуть на другую, которая вела севернее. Скоро путь стал пошире, и отряд пошел быстрее. Притихшие после ночной трагедии, люди жались друг к другу и шли в том же порядке, что и раньше, только Фини бежал теперь впереди, рядом с Саймсом. Дорога потихоньку поднималась в гору. Деревьев с пышными кронами стало меньше, и в листве все чаще появлялись просветы, сквозь которые нещадно палило злобное голубое солнце. Путники обливались потом, одежда прилипла к телу, волосы склеились. Воздух еще больше уплотнился, стало нестерпимо душно. Незадолго до полудня миссис Михайлик решила, что с нее хватит. Она присела на ствол упавшего дерева, очки затуманились, лицо выражало тупую покорность судьбе.
— Мои ноги.
— Болеть ноги, мамушка? — обеспокоенно спросил Григор.
— Зовсем больже не можу, — тяжело вздохнула она.
Подошли Кесслер, Саймс и остальные.
— Что случилось? — спросил Саймс.
— У нее ноги разболелись, — ответил Моллет.
— Значит, сделаем остановку, — твердо сказал Саймс, стараясь не показывать, что его тревожит вынужденная задержка. Может, это и к лучшему, все устали.
— Без меня лудше, — заявила миссис Михайлик, — вы идете, я оздавайсь.
— Что? Бросить вас здесь одну?
— Не одну, — вмешался Григор и решительно уселся рядом с женой, — я оздавайсь доже.
— И обречете себя на верную смерть, —
