За годом год - Владимир Карпов

"Валя!"

Из-за него страдает Валя! Ему стало очень больно.

Только однажды Василий Петрович чувствовал такую боль в сердце, когда был болен. Тогда в нем все млело, и становилось нестерпимо даже оттого, что над гостиницей пролетал самолет. Превозмогая боль, он признался:

— Мм… Слишком мы оглядываемся на ханжей, Иван? Ты прости меня, я, кажется… люблю ее!.. — И чтобы не показалось — раскис, стал рассказывать о Вале, о своих сомнениях, жене, Понтусе — о чем раньше боялся даже думать и что вдруг сделалось очевидным. Но по его словам все еще получалось — почти во всем виноват он сам. Да, Понтус страшный человек. Жена — неверная и, может быть, даже жадная на удовольствия. Да, он любит Валю, без нее не может оставаться уже самим собою. Но как быть с сыном? Правда, семьи нет, но как ты объяснишь другим, что коммунист не сберег ее и не хочет, чтоб у сына была мать?.. А Валя? Она ведь далекая, как звезда… А тут еще Зорин. Правда, он уже не навязывает своей идеи. Но затаил неприязнь и не спускает с глаз. Ходишь, как по канату, и знаешь: сделал неверный шаг — и беда!.. Ведь с тобой скомпрометируют и твое дело…

Зимчук слушал его и мучился сам: трудно советовать в таких случаях. Но Валя, скорее всего, сделала выбор. Так, по крайней мере, ему почудилось… Сказать ли хоть про это? И, чувствуя, что начинает сердиться на себя, Зимчук все же стал говорить, и выходило как-то так — этот торжественный день становился для него укором.

Глава вторая

Поздно ночью Алексей пришел за Зосей, Комиссия еще подсчитывала голоса, и он долго мыкался по пустым коридорам библиотеки. Читая и перечитывая таблички на дверях, с грустью думал, как много, наверно, здесь книг и как мало он их знает. Техническую литературу Алексей читал, — правда, в основном брошюры из серии "Библиотека новатора", к художественной же относился скептически. Но книгу вообще уважал: сколько надо ума, чтобы написать ее! И когда Зося читала вслух, внимательно слушал. Теперь, представляя, какое множество книг — на полках, в шкафах, на столах, в кипах — лежит рядом, за стеной, он хотел заглянуть в эти книжные хранилища. Это напоминало бы страшноватый сон: он один, а книг тысячи, в комнате он, книги и — больше никого. Книги поблескивают корешками и, зная свое, молчат. Алексей даже взялся за ручку одной из дверей и проверил, заперта ли она.

— Что заскучал? — наконец подошла к нему Зося, держа в руках платок, бахрома которого до этого мела пол. — Подожди, я сейчас возьму пальто.

Она пошла в конец коридора и вернулась обратно с Валей.

— Проголосовал за Юркевича, — сказал Алексей, к чему-то ревнуя жену. — Вот как иногда получается. А?

Хотел было написать на бюллетене, чтоб знал, да лихо с ним.

— Тяжелый ты человек, — вздохнула Валя, освобождаясь от Зосиных объятий, и, взяв вышитые зеленые рукавички в зубы, стала надевать вязаный, такого же цвета капор. — А что ты, интересно, мог написать?

— Мог, — упрямо повторил Алексей. — Голосую, дескать, не за тебя, тип, а за партию, помни об этом!

— И тебе не было бы совестно?

— Просто были бы квиты. Я, кажись, от него добра не видел… И чего ты, вообще, хай поднимаешь? Не написал же я, — неожиданно смягчился Алексей и только тогда заметил, что Зося делает ему знаки.

— Так у тебя рука и на Ивана Матвеевича поднимется.

— А что ты думаешь. Он тоже того… Пробует и не может переступить через что-то. Да ладно. Пойдемте-ка лучше отсюда. Пора и сторожам отдыхать.

Валя незаметно вытерла концом капора глаза, подняла воротник и взяла Зосю под руку. Прижимаясь к Зосе как к человеку, догадавшемуся о ее тайне, она засеменила вслед за Алексеем, который ступал метровыми шагами.

Проводив Валю, они пешком пошли домой, хотя над Первомайской улицей уже вспыхивали голубые сполохи и позванивали трамваи.

И Алексей, и Зося прожили памятный день: она — в деятельности, среди людей, он — в незнакомом волнении. И это роднило их. Давно он не шел с ней вот так мирно. Время приглушило обиду. От прежнего возмущения осталось только обостренное внимание да некоторая настороженность.

В начале зимы Зося болела. Как-то раз он остановился в дверях спальни и увидел — она лежит с закрытыми глазами. На табуретке возле кровати стоят бутылочки с лекарствами и электрическая лампа-грибок. Свет не падал на Зосино лицо, и оно в полумраке было серым. И тогда Алексею на миг почудилось, что жена не дышит. Он похолодел. Потерять Зосю? Боже ты мой! Потерять Зосю? Как же тогда жить? Одному! Без нее! Теперь и то тошно было коротать минуты добровольного одиночества.

Даже в разгар семейных дрязг он по утрам наблюдал за ней. Зося не догадывалась об этом и держала себя, будто была одна в комнате. В короткой сорочке подходила к зеркалу, каким-то естественным движением собирала рассыпанные волосы и ловко завязывала их в узел на затылке. Потом придирчиво осматривала себя, проводила руками по груди, по бедрам и несколько секунд стояла с опущенными руками. А он вдыхал ее теплоту и с замиранием смотрел на сильную Зосину фигуру, на округлые голые плечи и красивую голову. И непременно с неутолимой жаждой.

Теперь они ждали второго ребенка — сына. Алексей даже решил: даст ему свое имя. Пусть несет дальше не только фамилию. Когда родилась Светланка, чувство отцовства наполнило его. Появилась неведомая ранее цель — охранять завтрашний день дочери, И если надвигалась какая беда, он прежде всего беспокоился: а не затронет ли она его Светланку? Что тогда будет со Светланкой? И был готов пойти на страдания, только бы ничего не случилось с нею И снова это чувство как-то связывалось с Зосей, делало ее еще более необходимой. Скорее всего оно помогло Алексею и подавить неприязнь к бывшим ремесленникам. "Дети горькие", — повторял он, и начал с того, что стал опекать их.

Что же касается Зоси, то она души не чаяла в детях. С учениками, со Светланкой она не замечала, как бежит время. Говорят, человек, любящий детей, — хороший человек, и с ним хорошо другим. Вероятно, это так. Наблюдая, как играет жена с дочерью, Алексей отдыхал душой. И это сближало их.

— Как там Светик без нас? — спросила Зося, когда они прошли мост через Свислочь.

— Спит — и все, вот как, — посмеиваясь, ответил он, довольный тем, что они думают об одном. — Ты давай лучше обо мне спроси. Я, может, уже депутат, а?

— Не волнуешься?

— А чего там… Не было еще случая, чтобы забаллотировали. Да меня и стоит выбрать. Я, Зось, оправдаю.

— Ой, оправдай, Леша!

Это не понравилось Алексею.

— А ты как думаешь? Зимчук намедни и тот говорил, что верит в меня. Закваска, говорит, крутая, но человеческая. Вишь какие слова!

— Я тоже верю.

— Ну и правильно. Мы же родные. А что часом срываюсь, это значит опять же — есть откуда срываться. Да и ты ведь за что-то любишь, а?

— Неужели не люблю? — прижалась к нему плечом Зося.

Дверь им открыла тетка Антя, которая со вчерашнего утра хозяйничала у них и присматривала за Светланкой. Старуха, как гостей, пропустила Зосю и Алексея вперед, заперла за ними дверь и зашла в дом последней, шлепая калошами, надетыми на босу ногу.

— Позже не могли прийти? Остыло все, холодное, — ворчала она. — Неужто до сих пор нельзя было наголо-соваться?

Почему нет, тетенька, — радуясь, что она наконец дома и что Антя бранится, как всегда беззлобно, ответила Зося. — Но я же в комиссии. Надо было все подсчитать.

Она так устала, что бросила пальто на диван и села с закрытыми глазами рядом, не сняв с головы платка и блаженно улыбаясь. Алексей снял с нее платок, взял брошенное пальто и унес их в переднюю. Когда он вернулся, Зося притворилась, что спит, и в самом деле чуть не заснула, только звон посуды — Антя ставила ее на стол — отгонял от Зоси сладкое забытье, от которого слипались веки.

— Вы кушайте, а я малость полежу… Погляжу ка вас, — попросила она. — Ешь, Леша, ешь… Тебе же на работу сегодня. Правда?.. И не бойся… я не засну… А наша школа не работает… Участок избирательный… пока уберут…

Ее словам не хватало ясности. Зося чувствовала это, но уже ничего не могла поделать. Собственные слова доходили до нее как чужие, и она, еще что-то пробормотав, заснула.

Алексей постлал постель, потом, как девочку, взял Зосю на руки и отнес в спальню.

— Спасибо, Лешенька, — только и смогла произнести она.

Алексея ко сну не клонило. За окнами начинало, синеть, и вскоре нужно было идти на работу. Вспомнилось, как во время карательной экспедиции, заминировав остров, где размещался госпиталь, он, покойный Рунец и Зося брели на соединение с отрядом. Миновали болото, пошли лесом и наткнулись на ручей; и хотя этого можно было не делать — они уже месили болотную трясину и вымокли по пояс, — Алексей взял Зосю на руки и понес, сожалея, что ручей не широк и ее придется скоро отпустить. Невдалеке гремел бой, слышались оружейно-пулеметная стрельба и разрывы мин. За каждым кустом таилась опасность, а он, бережно неся на руках дорогую ношу, ни мало ни много считал себя счастливейшим человеком…