Оборотень (СИ) - Йонг Шарлотта

Вы все можете сделать со мною, дорогая моя девушка; одно сознание, что я под одной кровлей с вами, делает из меня другого человека! Мне противно все, что нравилось прежде. Видя вас вчера, когда вы сидели со своим спокойным достоинством за ужином, я сразу почувствовал, что я такое и каковы те люди. Их грубые шутки не действовали на меня. Когда вы рядом со мной, злой дух не имеет надо мной власти. Вы будете вести мирную, полную добра жизнь среди бедного народа, который будет благословлять вас; наша добрая, милостивая королева встретит вас с радостью и благодарностью, и через несколько лет, когда, наконец, наступят лучшие времена, на вас посыпятся всякие почести и награды. Разве вы не видите, что можете сделать для меня?

– Неужели вы думаете, что несчастное погубленное существо с разбитым сердцем может принести вам какую-нибудь пользу? – сказала она, взглянув на него глазами, полными слез. – Я верю, сэр, что по-своему вы желаете сделать мне добро, и я могу сочувствовать вам, как и моя мать, потому что у вас была несчастная жизнь; но какая же помощь, какое же утешение может быть вам от меня, если вы насильно увезете меня отсюда, как предлагают эти бессердечные люди, зная в то же время, что человек, которому принадлежит мое сердце, умрет невинный, с мыслью, что я изменила ему! – и тут она разразилась рыданиями, чувствуя на себе прежнее влияние его взгляда, вызывавшее невольное подчинение.

В нем происходила страшная внутренняя борьба, в то время как он ходил взад и вперед по комнате.

– Не плачьте о нем! Видя это, я кажется готов задушить его собственными руками!

В это время у дверей раздался крик: «Пильпиньон!» и он должен был уйти, оставив ее в слезах, которых она уже не могла сдерживать долее. У нее оставалось мало надежды, потому что ее привязанность к Чарльзу, возбуждая ревность Перегрина, только вызвала наружу все дурные стороны его мстительного характера, и он действительно тогда находился во власти своего злого демона. Она дала теперь полную волю своей горести и рыданиям, пока не вошла бретонка и сказала, нежно похлопывая ее по плечу:

– Успокойтесь» успокойтесь! – Даже Ганс заглянул в комнату со словами: «Мисси Нана, нет плакать… Масса Перри большой гер… очень хорошо».

Она старалась успокоиться и обдумать свои новые предложения Перегрину. Он мог отпустить ее, чтобы передать его письмо к сэру Эдмонду Нотли, которое было бы засвидетельствовано под присягой его отцом, когда он уже находился бы в Нормандии. Но если нельзя было так много ожидать от него, то, конечно, он согласится отправить такое письмо к ее отцу, и за это ей предстояло принести себя в жертву, хотя это вызывало в ней неописуемые страдания при мысли о Чарльзе, маленьком Филиппе, ее дяде и бедных стариках, столь любивших ее… все это она должна была забыть, и какая жизнь предстояла ей! Несмотря на все высказанное Перегрином, она уже не верила теперь в силу своего влияния на него, видя, как он подчинялся попеременно то хорошим, то дурным влиянием, вся его жизнь показывала, что добрые влияния действовали на него не надолго; и теперь, если бы ему удалось за владеть ею такими жестокими, несправедливыми средствами, то, наверное, в нем возьмут перевес самые дурные стороны его натуры. Если бы ее сердце было свободно и она могла любить его, – тогда еще оставалась бы хоть слабая надежда, но при настоящем положении она все еще не могла побороть в себе чувство, отталкивающее ее от него как существа странного и непонятного, хотя теперь он был ее единственным защитником, в действиях которого, впрочем, она еще далеко не была уверена. Ее утешала при этом только одна надежда, что она истомится от такой жизни и скоро умрет и, может быть, Чарльз Арчфильд узнает когда-нибудь, что все это было сделано для него. Да еще могла ли она ожидать, что ей удастся выговорить и такие условия?

Она не знала, сколько времени оставалась одна, охваченная этими мыслями, со слезами, поручая себя одному Богу; но свет, едва проходивший в закрытое ставней окно, стал усиливаться, когда возвратился Перегрин.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Вас не будут сегодня так беспокоить эти люди, – сказал он, – на камнях у Шеля выброшен корабль, и все они побежали туда. – При этом он открыл ставню, и в комнату ворвался поток солнечного света.

Может, вы хотите выйти на воздух, – сказал он, – теперь все тихо и начался отлив.

После двух дней, проведенных взаперти, Анна была рада выйти на свежий воздух и, кроме того, ей хотелось узнать, где они находятся. Хотя наступил только март, было очень тепло, и солнце падало прямо на скалы, находившиеся позади, придавая им красный цвет, а то и совершенно черный, местами с ним низвергались с пеной, сверкая брызгами, падая в пропасти, целые каскады воды от бывшего ливня.

С каждой стороны расщелина или трещина ограничивалась громадными массами скал темно-железного цвета, за одною из которых виднелась небольшая кучка обитаемых хижин и доставившая их лодка, которая была вытащена на берег. Перед ними открывалось море, волнуемое еще сильным ветром, который нес по ярко голубому небу фантастического вида обрывок штормового облака. По морю ходили еще громадные волны, и верхушки их разбивались об утесы с страшным шумом, раздававшимся громовыми перекатами. Перегрин держался в самой верхней части прибрежья, не решаясь спуститься за черту, достигаемую прибоем; по его словам, отлив волн очень опасен, и при сильном ветре следовало быть осторожным.

– Отсюда нет выхода! – сказал он, заметив взгляд Анны на окружающую ее картину, сознание красоты которой было подавлено в ней чувством ужаса.

– Где ваш корабль? – спросила она.

– В безопасной бухте, в Хэльской расщелине. Нечего и думать пускаться теперь в море; завтра, может быть, оно окончательно успокоится.

Тут она раскрыла ему свой первый план, чтобы он отпустил ее в дом сэра Эдмонда Нотли, откуда она может возвратиться с письмом, свидетельствующим, что он находится в живых, без всякой опасности для него или его друзей. При этом она старалась убедить его всякими доводами.

– Вы не знаете меня хорошо! Вам только кажется, что вы сделаетесь лучше со мною! – Потом, не слушая его отрицаний, она прибавила:

– Моя покойная мать сделала вам добро. Что подумала бы она, увидев, что вы хотите овладеть мною силой, и что вы найдете во мне? Я могу только быть несчастной и чувствовать всю свою жизнь – и какая это будет жизнь, – что вы разрушили мое счастье.

О, да! Я знаю, что вы будете стараться сделать меня счастливою: но вы сами видите, разве это возможно при такой неизлечимой ране в сердце и при сознании, что вы причинили ее мне? Я знаю, что вы ненавидите его и что он сделал вам зло; но он страдал из-за этого всю жизнь и бросил родной дом. Но прежде всего – и в этом я совершенно уверена – если вы из мести решитесь на такой страшный грех, – предоставите его смерти и увезете насильно меня, то вы окончательно подпадете под власть сатаны, и я тогда все равно не в силах принести вам никакой пользы. Вы теперь под властью искушения, которое погубит нас обоих. Перегрин, вспомните только о моей матери и что она подумала бы о вас? Сжальтесь надо мною и отпустите, я приму клятву, что никому не скажу об этом месте, а также ничего, чтобы могло подвергнуть опасности вас или ваших товарищей. Мы будем всегда благословлять вас и молиться за вас.

– Это бесполезно, – сказал он мрачно. – Я верю вам, но прочие никогда не поверят женщине. Без сомнения, за нами и теперь следят эти отчаянные люди, которые готовы скорее застрелить вас, чем выпустить из своих рук.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Как бы в ответ на эти слова, в тот момент, неизвестно откуда, может, через какой-нибудь скрытый вход в расщелину, появился сэр Джорж Баркли с кожаным ящиком под мышкой. Он был взят с разбившегося корабля и заключал в себе бумаги, которых он не мог разобрать, так как они были на голландском языке, и он полагал, что это были депеши или ценные бумаги, из которых можно было извлечь выгоду.

Ящик был внесен в комнату, и бумаги вынуты из него. В то время как Анна сидела у окна, полная своих мрачных мыслей, она не могла не заметить, что малорослый и слабого сложения Перегрин благодаря своему уму, энергии и характеру имел сильное влияние на своих товарищей, как будто они также подчинялись неотразимой силе, заключавшейся в его странных глазах. Ей казалось, что если б он только захотел, то в его власти было спасти и ее, и Чарльза; но чтобы такой человек, каким, она его до сих пор знала, решился пожертвовать своею местью и любовью, – на это не было никакой надежды.