Коридоры памяти - Владимир Алексеевич Кропотин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Появление Идеального поначалу никак не коснулось Левского. Явился еще один, кто, конечно, должен был учиться лучше и вообще всячески превосходить его. Но новенький смотрел на него дружелюбно и одобрительно. Так смотрел, что становилось ясно, что еще не знал его. Но не узнал сегодня, узнает завтра. Однако Левский ошибся. Идеальный и через неделю привечал его. Сначала это озадачило Левского. Он бросал на нежданного покровителя робкие, все более признательные взгляды. Однажды тот даже пригласил его в город, и хотя сердце стучало неуверенно, в этих толчках было и ощущение радости. Вот как, оказывается, можно чувствовать себя! Потом на одной неделе Левский получил три четверки подряд. Четверки как бы оправдывали его дружбу с Идеальным. Впервые удалось Левскому и подтянуться на руках к перекладине. Приятно стало и ходить в строю. Сутулость, правда, не проходила, ноги не могли выпрямиться в коленях, но чувства самозначимости прибавилось. Все возвращалось на прежние места, когда он видел Идеального с видными ребятами. Теперь-то уж тот не заметит его. Но Левский снова ошибался. Идеальный всегда отыскивал его глазами. Чувствуя поддержку товарища, Левский подтянулся. Но самое трудное оставалось все понимать. Часто он просто зубрил. Однако и зубрежка давалась нелегко. Но он старался и однажды вдруг понял, что все следовало располагать по старшинству: умножение и деление становились как бы капитанами, сложение и вычитание старшими лейтенантами, извлечение корня походило на майора. То, что находилось в скобках, особенно фигурных, оказывалось взводом, ротой или даже училищем. Случались задачи и посложнее училища. Труднее всего было с геометрией и тригонометрией. Что чему подчинялось? Что было старше: треугольник, квадрат, круг? Что здесь было взводом, ротой, училищем? Проще оказалось с литературой. Здесь главным был народ. Еще главнее был советский народ. Главные места занимали русские писатели. Но предпочитать следовало советских писателей. Русские писатели ошибались, особенно Лев Толстой. Советские писатели не ошибались, разве только Фадеев в своей «Молодой гвардии». Герои тоже разделялись на главных и второстепенных. Народ и положительных героев следовало хвалить. Еще больше требовалось хвалить советский народ и положительных героев советской литературы. Те, кто выступал против положительных героев, заслуживали самой резкой критики и осуждения. В истории тоже обнаружилась своя закономерность. Сначала люди понимали мало, а потом стали понимать больше. Вообще люди раньше мало что понимали. Он, Левский, сейчас понимал больше их. Идеальный тоже кое-чему научил его. Главное было стараться выполнять все, что требовалось. И не переживать. Левский чувствовал, что если бы не было во взводе досаждавших ему Руднева, Высотина и Млотковского, ему было бы лучше. Без Попенченко, Хватова и Ястребкова тоже стало бы немного спокойнее. Лучше всего ему было бы с Идеальным, Уткиным и Тихвиным. Вот это был бы взвод! Он, Левский, учился бы тогда лучше. И все бы успевал. Может, даже стал бы все понимать.
Так принимали Идеального. Он всегда находился там, где что-то делалось. Доволен был новым товарищем Руднев. Приближалось время праздничного концерта, у них как раз не хватало четвертого приличного танцора, и тут выяснилось, что Идеальный плясал. Кроме того, и бегал, и прыгал, и играл в баскетбол он тоже превосходно. Словом, товарищ пришелся ко двору. Стройные, подтянутые и красивые, в парадной форме, они даже ходили в город к девочкам. На улицах на них оборачивались, а девочки, едва завидев их, разволновались и стали еще симпатичнее.
Впервые Руднев почувствовал неладное, когда два раза подряд уступил Идеальному в плавании, совсем немного уступил, какие-то доли секунды. Не то было неладно, что Идеальный оказался хорошим пловцом и победил скорее всего случайно (он, Руднев, недооценил соперника), а то, что всем, чем бы ни занимался Руднев, оказывался занят Идеальный. И не просто был занят тем же, а будто все делал первый. Однажды, переглянувшись с новым приятелем, Руднев вдруг, как свое отражение в зеркале, увидел в нем себя. Конечно, это только показалось. Уже внимательно взглянув на Идеального, он никакого сходства не обнаружил и успокоился. В сущности, он ничего не имел против Идеального, но его, оказывается, давно настораживало, что тот ни с кем не сближался, ему как будто было все равно, с кем находиться.
Сначала Идеальный понравился и Попенченко. Успехи новичка не беспокоили, но когда Идеальный оказался еще и боксером и перчатки их встретились, Попенченко уже не был уверен, что тот нравился ему. Ни о какой дружбе теперь не могло быть и речи. Попенченко работал во всю силу, но в такую же точно силу действовал Идеальный. На следующей тренировке все повторилось. Попенченко вроде бы не проигрывал, но не было и преимущества. Особенно задевало то, что Роман никому не отдавал предпочтения.
Нечто подобное стало происходить с Уткиным, Хватовым и Ястребковым. Все трое считали, что Идеальный предпочитал проводить время с ними. Уткин сам хотел этого. Ему нравилось, что во взводе почти перестали заниматься посторонними делами. Но когда все стало особенно хорошо, то есть так, как хотелось этого Уткину, все переменилось. Идеальный вдруг стал повторять каждое его движение. Останавливался он, останавливался Идеальный. Поднимал ногу он, поднимал ногу Идеальный. Проводил бой с тенью он, проводил, стоя против него, бой с тенью Идеальный.
— Ты что? — спросил Уткин.
— Что? — не понял Идеальный.
— Ты почему все повторяешь за мной?
— Я не повторяю. Надо всегда все делать вместе.
Уткин отошел от Идеального. Тот тоже отошел от него, но отошел так, что снова оказался рядом. Уткин отвернулся, стал смотреть боковым взглядом. Идеальный тоже отвернулся и тоже стал видеть все боковым зрением. Все напоминало странный сон. Уткин едва не раздвоился. Он все видел, все понимал, но не мог собраться.
Ничего, однако, не казалось сном Ястребкову, когда он согласился играть с Идеальным в жоску-лянгу. Эта «большая дура», «эта дубина» только знала себе, что подкидывала лянгу и подкидывала. А он уже выдохся. Он уже перестал. Тогда перестала и «эта дура». Потом они снова начали. Подкидывали лянгу самым трудным способом. «Эта дубина» снова не знала устали. Играть в лянгу расхотелось. Теперь Ястребков играл в ошички и всех побеждал. Когда Идеальный подошел к нему, он уже забыл о поражении. Скоро половина ошичек перекочевала в карман соперника. Не говоря ни слова, Ястребков пошел прочь. Он стал играть за углом один. Но Идеальный нашел его и там, спросил:
— Ты больше не хочешь?
— Играй
