Укридж и Ко. Рассказы - Пелам Вудхаус

Нет, Корки, ты не прав. Ты небрежен в выборе слов. У меня не было ни малейшего намерения слямзить эти часы. Операция виделась мне в виде чистого и недолгого позаимствования. Представитель «Мамонт-Паласа Искусства Бокса» в Боттлтон-Исте конкретных цифр не называл, но я считал себя вправе предположить, что пост распорядителя и конферансье подразумевает очень солидное жалованье. Ведь, черт подери, мой предшественник скончался от цирроза печени. А кончина от цирроза печени обходится очень недешево… Мне представлялось, что будет детской игрой за первую же неделю сэкономить достаточную часть этого солидного жалованья, чтобы забрать часы и водворить их на прежнее место.

Короче говоря, вся операция будет завершена так, что моя тетка не испытает не то что шока, но и малейшего неудобства. В доказательство того, как взбадривает хороший глоток портвейна, достаточно будет упомянуть про момент, пока я мчался вверх по лестнице, когда я заверил себя, что, знай моя тетка все факты, она первая одобрила бы мое решение и воздала бы ему должное.

К той секунде, когда я достиг двери, моя точка зрения на эту перспективу претерпела значительные изменения, однако я не допустил, чтобы это меня остановило. Я ухватил ручку и повернул ее с силой и энтузиазмом. И ты можешь вообразить мое горькое разочарование, Корки, когда ровным счетом ничего не произошло. Окшотт запер дверь и забрал ключ, создав ситуацию, которая принудила бы подавляющее большинство людей признать, что они в полном тупике. Не отрицаю, что и меня она на время озадачила.

Однако мне на помощь пришло доскональное знание местности. Я немалое время бывал обитателем этого дома — моя тетка редко вышвыривала меня вон до окончания второй недели — и прекрасно знал всю его подноготную. Например, я знал, что позади сарайчика за огородом всегда хранится маленькая, но удобная приставная лестница. Кроме того, мне было известно, что стеклянные двери в спальне моей тетки выходят на балкон. С помощью указанной лестницы и стамески я смогу посмеяться над хитростью изготовителей дверных замков.

Дворецкие всегда запасаются стамесками, а потому я вернулся в буфетную и легко нашел окшоттовскую. В том же ящике лежал электрический фонарик, и у меня возникло предчувствие, что он тоже может мне пригодиться. Только-только я спрятал в кармане эти полезные предметы, как вошел Окшотт, и вообрази, что я почувствовал, когда увидел у него в руке пачку купюр толщиной с кирпич. Я сделал вывод, что в буфетную он пришел заприходовать выручку.

Человек в его положении, когда наличность льется на него нескончаемым потоком, естественно, должен время от времени прятать ее, чтобы освободить место на своей персоне для новых поступлений.

Мое присутствие, видимо, не слишком — или вообще не — обрадовало его. Глаза у него обрели холодное выражение яйца вкрутую.

— Вы еще здесь?

— Все еще здесь, — заверил я его.

— Не имеет смысла ждать, — сказал он ворчливо. — Вы этой пятерки и не нюхнете.

— Она мне крайне необходима.

— И мне тоже.

— А как легко было бы уделить от вашего изобилия. Вы даже не заметите, что такая пачка похудела на одну пятерку.

— Она не похудеет даже на один фунт.

Я вздохнул:

— Да будет так, Окшотт. Вы не пожалеете для меня глоток портвейна?

— Глоток не пожалею. Я и сам выпью.

— Подержать пачку?

— Нет.

— Я подумал, что вам надо освободить руки, чтобы наливать. Видимо, вы преуспеваете. Дела идут успешно?

— Отлично. Ну, чтоб вам пусто было!

— Чтоб вам икнулось, — любезно поддержал я его тост, и мы утолили жажду. После чего он оставил меня одного, и я устремился в сад.

Проходя под окнами гостиной, я услышал звуки радости и веселья беззаботных множеств, предающихся восторгам азартных игр и в процессе осыпающих Окшотта наличными. Я было подумал остановиться и засадить камнем в окно. Но это, сообразил я, принеся облегчение моим чувствам, нисколько не поспособствовало бы моим интересам, а потому я воздержался. Я нашел лестницу, влез на балкон и как раз приготовился орудовать стамеской, как вдруг в спальне вспыхнул свет, слегка меня ошарашив.

Мгновенно взяв себя в руки, я прижал нос к стеклу и увидел Окшотта. Он стоял у комода, все еще держа пачку банкнот, и стало ясно: застав меня в буфетной, он решил, что комод будет тайником понадежнее. Но прежде чем он успел сделать свой взнос, звуки, доносившиеся снизу, внезапно изменились, и он замер, прислушиваясь, как олень, готовый отбиваться от собак.

Спальня моей тетки, мне следует упомянуть, находится прямо над гостиной, и, если в нижнем апартаменте раут или оргия, на балконе их прекрасно слышно, а в спальню, разумеется, все звуки четко доносятся через пол. Внимание Окшотта приковал тот факт, что в данный момент шум неожиданно стал многократно шумнее, подкрепленный двумя-тремя женскими воплями, а затем сменился многозначительной тишиной.

Ну, мне с моим опытом сразу стало ясно, что произошло. В свое время я побывал участником полицейских налетов как гость, как официант, как мойщик бокалов, а один раз в Америке так и в составе отряда, производившего операцию. Так что процедуру я знаю назубок.

В первый момент раздается всеобщий тревожный вопль и визг представительниц женского пола, а затем наступает тишина, и все застывают, словно вглядываясь в ближайшее будущее, лихорадочно сочиняя фамилии и адреса, которые джентльмен с записной книжкой принял бы за подлинные.

Короче говоря, старый конь, на «Кедры», Уимблдон-Коммон, обрушился Рок. Игорный притон накрыла полиция.

V

Окшотт также сумел сложить два и два и поставить мгновенный диагноз, как доказывала быстрота, с какой он начал действовать. Неподалеку от него находился гардероб, великолепный предмет мебели из старинного ореха, и он нырнул в него, как тюлень за кусочком палтуса, захватив с собой пачку.

А я заскочил внутрь через стеклянную дверь и повернул ключ в дверце гардероба.

Не могу объяснить, что мной руководило, но в тот момент такой ход выглядел разумным. И только несколько минут спустя редкая прозорливость, которой я наделен в полной мере, подсказала мне, что это не только милая шутка, но и залог солидной прибыли. Вот, внезапно осенило меня, на чем я могу подзаработать.

Видишь ли, я хорошо изучил психологию пресловутого Окшотта, и мои изыскания привели меня к выводу, что он принадлежит к субчикам, которые, обнаружив, что заперты в гардеробе полицейским во время налета на помещения, которые они использовали в противозаконных целях, постараются договориться с указанными полицейскими. В подобных случаях, как тебе, полагаю, хорошо известно, гости вполне могут уповать, что отделаются штрафами, а вот их радушный хозяин может считать себя уже за решеткой. Ну, а дворецкому его свобода очень дорога. Мне представлялось, у меня были все основания полагать, что Окшотт не постоит за ценой, если поверит, что дело можно уладить, не доводя до суда.

В любом случае ситуация выглядела многообещающей, а потому я приблизился к гардеробу и обратился к самому себе четким культурным голосом — голосом младшего сына какого-нибудь аристократического семейства, каковой после пары лет в Оксфорде присоединился к силам закона и порядка via Хендонский полицейский колледж.

— Что вы здесь делаете, Симмонс? — осведомился я с оксфордским прононсом.

На что я ответил в басовом ключе и с акцентом Пондер-Энда, поскольку Симмонс представлялся мне заурядным полицейским, получившим начальное образование в местной школе:

— Я запер одного вот тут, сэр.

— Неужели? — сказал я. — Отличная работа Симмонс. Сторожите его хорошенько, а я спущусь вниз.

Тут я подошел к двери, захлопнул ее и постоял в ожидании отклика.

Он последовал не сразу, и я было испугался, что мои познания в психологии могли меня подвести. Но все оказалось в ажуре. Теперь я понимаю, что Окшотт всего лишь взвешивал положение вещей и ждал исхода обычной для сквалыги борьбы между любовью к свободе и жадной страстью к своему бесчестно нажитому богатству. Вскоре из гардеробных глубин донеслось скорбное «Э, сержант», послышалось шуршание, и из-под дверцы выползла пятерка.

Я забрал ее, на чем первый ход исчерпался.

Полагаю, до Окшотта дошло, что, покупая душу полицейского, нельзя скряжничать, так как вскоре из-под дверцы прокралась еще пятерка, а я тигром прыгнул и на нее. После того как появление пятерок продолжалось еще некоторое время и мои финансы росли все стремительнее, я решил забрать свою прибыль и выйти из игры. В любую секунду мог начаться систематический обыск дома — я не понимал, почему к нему до сих пор не приступили, — и, если бы меня обнаружили в его стенах, объяснить мое присутствие было бы непросто. Безгрешное сердце и чистая совесть прекрасны, но во время полицейских налетов на игорные заведения толку от них на удивление мало, и я полагал, что мне лучше оказаться где-нибудь еще, и подальше отсюда. Я чувствовал, что Окшотту с его хитрым умом будет нетрудно внушить полицейским силам столицы, будто устроителем игорных шабашей был именно я.