Повести о Ветлугине - Леонид Дмитриевич Платов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только сейчас я подумал о том, как много общего с Русановым было во внутреннем облике этого человека.
Так же, как Русанов, он находился в царской ссылке, деятельно изучал Арктику, прокладывая путь для следующего поколения исследователей — для нас, советских полярников.
Так же мечтал о преобразовании Крайнего Севера России, заглядывая далеко вперед, через десятилетия.
И так же таинственно исчез, как в воду канул, в безмолвных просторах Ледовитого океана…
3
В окне светлело. Все явственнее проступали силуэты деревьев. Начали поблескивать крыши домов на противоположной стороне улицы.
Я продолжал неподвижно сидеть на подоконнике, держа компас-талисман в руке, любуясь Москвой, мало-помалу светлевшей, наливавшейся красками. Похоже было, будто капнули водой на переводную картинку. То, что в сумерках казалось тусклым, серым, сейчас, омытое свежей утренней росой, медленно прояснялось, оживало.
«Жив во мне…» Как должен я поступить, если он жив на самом деле? Если это его голос окликнул меня, прорвался издалека, из недр Арктики?…
Я соскочил с подоконника и прошелся по коридору.
Шансов, понятно, очень мало. Пусть даже один из ста. Но нельзя пренебрегать и этим шансом!
Игра в пятнадцать вопросов?
Как бы не так! Для меня, во всяком случае, это была не игра.
Широкое бледное лицо с отброшенной со лба светлой прядью снова всплыло в моем воображении. Теперь было на этом лице мучившее меня выражение молчаливого вопроса, как бы ожидания.
Из-за стены раздался профессионально-бодрый голос: «Дышите равномерно! Следите за дыханием!»
Стало быть, Савчук уже поднялся и, включив репродуктор, делает гимнастику!
Вскоре он вышел из комнаты с полотенцем через плечо. Спущенные подтяжки щелкали его по ногам при каждом шаге.
— Вы здесь? — удивился он. — Я думал: принимаете душ. Как спалось?
— Да как вам сказать…
— Позвольте, а это что? — В изумлении он указал на кучу окурков, лежавших на подоконнике. — Не спали всю ночь? Заболели? Что с вами?
— Потом объясню… Ответьте-ка на один вопрос. Заполнены ли штаты вашей экспедиции?
— Ну, экспедиция — это громко сказано. Еду, собственно, я один. В Новотундринске найму проводника, подсобных рабочих, если понадобятся.
— Мог бы вам рекомендовать рабочего. Исполнительный. Непьющий. Бывал в Арктике. Ручаюсь за него, как за самого себя…
— Не знаю, право, — пробормотал Савчук, с сомнением глядя на меня. — К чему мне везти его из Москвы? Да кто он?
Я поклонился.
— Вы шутите! — Савчук уронил полотенце. — Подсобным рабочим? Вы? Но ведь вы кандидат наук, были начальником полярной станции!
— Устроит любая должность, лишь бы ехать с вами.
— Вы же едете в Сочи! Отпускник!
— Проведу отпуск на Таймыре.
— Нет, вы смеетесь надо мной! — сказал Савчук плачущим голосом.
— Уверяю вас, никогда не говорил более серьезно.
— Конечно, очень рад… И в Институте этнографии не будет возражений. Но я не могу понять, уяснить… В театре и в музее вы были настроены совсем иначе.
— Да, правильно. Решение оформилось позже, этой ночью.
Я сгреб окурки с подоконника и аккуратно высыпал в мусорный ящик.
— Когда же мы едем?
— Вылет назначен на десять часов. Но хотя бы вкратце, Алексей Петрович, в двух словах…
Через стену донесся голос диктора, объявлявшего погоду:
— Ночью на Земле Ветлугина — тридцать пять градусов мороза, в Нарьян-Маре — двадцать восемь…
Я повернулся к Савчуку.
— Видите ли, уважаемый Владимир Осипович, — сказал я, — не исключено, что автором записки на бересте был мой учитель географии, понаслышке известный вам, — Петр Арианович Ветлугин…
Глава 5
На Таймыр!
1
Ну и что из того, что на Земле Ветлугина тридцать пять градусов, а в Нарьян-Маре — двадцать восемь? Нужды нет! Летим на Север, в Арктику!.. От вращающегося пропеллера вихрь поднялся на аэродроме. Савчук, стоящий на земле внизу, что-то кричит мне, азартно размахивая руками, но за ревом мотора не слышно ничего.
— Подать? — переспрашиваю я. — Что подать? Принять?…
Савчук сердится на мою непонятливость, азартнее прежнего размахивает руками. Он без шапки. Длинные прямые волосы его стоят дыбом. Полы пальто раздувает ветер.
— Ага! Мешок принять?
Я помогаю пилоту принять от Савчука мешок с баранками.
— Ф-фу!.. Ну, все как будто!
Пилот Жора укоризненно глядит на меня. С вылетом запоздали на три часа — и все по моей вине.
Что поделаешь! Не так просто изменить маршрут с Сочи на Таймыр, рывком развернуться чуть ли не на сто восемьдесят градусов!..
Только к тринадцати часам (вместо десяти!) все наконец уложено и улажено. Путевка возвращена в Управление полярных станций, майки, купленные для Сочи, спрятаны в гардероб до будущего лета, из чемоданов вместо маек извлечены видавшие виды рукавицы, свитер, шерстяные носки и прочее полярное обмундирование.
В управлении горячо поддержали мое решение лететь на Таймыр — имя Ветлугина говорило само за себя. Да, в конце концов, я ведь был вправе распоряжаться своим отпуском.
Лизе я дал телеграмму (потом оказалось, что та не застала Лизу на месте).
Неожиданно быстро уладился вопрос о должности. Директор Института этнографии оказался бывалым путешественником, привыкшим принимать решения на лету. Не будучи сибиреведом, он все же читал о Ветлугине и, когда я, представившись, принялся объяснять, почему так круто меняю маршрут, понял меня с полуслова.
— Только почему подсобным рабочим? — спросил он. — Это ни к чему. Ведь мы снабжаем Савчука рацией. Желаете сопровождать его в качестве радиста? Вы знаете радиодело?
На полярных зимовках практиковалось изучение смежных профессий, с тем чтобы в случае нужды один зимовщик мог заменить другого. В свое время я изучил радиодело.
— Вот и чудесно! — обрадовался директор. — Поезжайте радистом. Приказ будет отдан сегодня же.
Прощальные рукопожатия сопровождались самыми лестными для меня словами:
— Будем очень благодарны за помощь. Конечно, ваш ценный опыт и познания… Ваша репутация полярного путешественника…
Раскланиваясь, я решил, что директор института, наверное, увидел во мне няньку, в которой нуждается Савчук.
Но Савчук совсем не нуждался в няньке.
Уже на аэродроме он начал удивлять меня. Куда девались его неповоротливость и рассеянность! Он метался взад и вперед между машиной и самолетом, с легкостью перебрасывал свертки и чемоданы и даже прикрикнул на меня, когда я, зазевавшись, не успел подхватить на лету его богатырские болотные сапоги.
Я не обиделся. С рассвета этого дня владело мною ощущение какой-то радостной приподнятости.
Душа была уже в полете!..
А вскоре за душой последовало и тело. Со стуком захлопнулась дверца кабины, и аэродром с поспешно отбежавшими от самолета техниками, со стартером, державшим в
