Люди сороковых годов - Алексей Писемский

Мы знаем, что вкус и мнения оборванных приятелей Павла Клеопатра Петровна не очень высоко ценила; но кроме того, в деревню, значит, он приехал для какого-то своего писательства. Легкая тень печали пробежала по ее до того блиставшему счастием лицу. Она молчала, но зато заговорила m-lle Прыхина.

- Это очень любопытно будет прочесть! - произнесла она себе в нос. Ее тоже, как и Фатееву, несколько удивило это известие. - Мы, вероятно, тут встретим много знакомого! - прибавила она с своей обычной развязностью.

- Если он написал в своем романе про какую-нибудь другую женщину, я его задушу! - сказала с улыбкой Фатеева.

- Все про вас и об вас! - успокоил ее Павел.

- Что же, это роман у вас исторический?.. Я очень люблю романы исторические! - произнесла m-lle Прыхина.

- Какой же исторический, когда все больше про Клеопатру Петровну! возразил ей Вихров.

- Ах, да, правда! - спохватилась m-lle Прыхина.

Затем обе дамы как-то прекратили разговор об романе и стали рассказывать Павлу о самих себе.

- Что я натерпелась, друг мой, по приезде из Москвы, я тебе и сказать не могу, - начала Клеопатра Петровна. - Вот если бы не Катишь, - прибавила она, указывая на Прыхину, - я, кажется, я с ума бы сошла.

- Что ж, - отвечала несколько стыдливо m-lle Прыхина, - любовь и дружба - это такие святые чувства, что заставят, я думаю, каждого сделать то же самое, что я сделала.

- Однако ты рисковала, что муж каждую минуту наговорит тебе грубостей, попросит, пожалуй, тебя уехать!

- Сделайте милость, никогда бы он этого не осмелился сделать; я умею держать себя против всякого!.. Я все время ведь жила у нее, пока муж ее был жив! - пояснила m-lle Прыхина Павлу. - И вообразите себе, она сидит, сидит там у него, натерпится, настрадается, придет да так ко мне на грудь и упадет, на груди у меня и рыдает во всю ночь.

- Что же такое, собственно, происходило? - спросил Вихров, не совсем понимавший, что такое говорит Прыхина.

- Происходило то... - отвечала ему Фатеева, - когда Катя написала ко мне в Москву, разные приближенные госпожи, боясь моего возвращения, так успели его восстановить против меня, что, когда я приехала и вошла к нему, он не глядит на меня, не отвечает на мои слова, - каково мне было это вынести и сделать вид, что как будто бы я не замечаю ничего этого.

Дело, впрочем, не совсем было так, как рассказывала Клеопатра Петровна: Фатеев никогда ничего не говорил Прыхиной и не просил ее, чтобы жена к нему приехала, - это Прыхина все выдумала, чтобы спасти состояние для своей подруги, и поставила ту в такое положение, что, будь на месте Клеопатры Петровны другая женщина, она, может быть, и не вывернулась бы из него.

- Но, однако, я пересилила себя, - продолжала она, - села около него и начала ему говорить прямо, что он сделал против меня и почему такою я стала против него!.. Он это понял, расплакался немного; но все-таки до самой смерти не доверял мне ни в чем, ни одного лекарства не хотел принять из моих рук.

- Что же, боялся, что ты отравишь его? - спросил Павел.

- Вероятно!

- А кто же лечил? - спросил Павел.

- Тут доктор один из нашего городка, - отвечала Фатеева какой-то скороговоркой и как бы вспыхнув немного.

- Это новый обожатель Клеопатры Петровны, - пояснила Прыхина.

- Будто? - спросил Павел не совсем довольным тоном.

- Что за вздор такой! - произнесла с сердцем Клеопатра Петровна.

- Конечно, вздор; если бы не вздор, разве я стала бы говорить, оправдывалась Прыхина.

- Муж, однако, дал вам духовную на все имение, - заметил Вихров Фатеевой.

- Да бог с ним и с его духовной! По векселю и на свою седьмую часть я и без нее получила бы все имение!.. Я об этом ему ни слова и не говорила! Катишь и священник уж сказали ему о том.

- Я к нему тогда вошла, - начала m-lle Прыхина, очень довольная, кажется, возможностью рассказать о своих деяниях, - и прямо ему говорю: "Петр Ермолаевич, что, вы вашу жену намерены оставить без куска хлеба, за что, почему, как?" - просто к горлу к нему приступила. Ну, ему, как видно, знаете, все уже в жизни надоело. "Эх, говорит, давайте перо, я вам подпишу!". Батюшка-священник уже заранее написал завещание; принесли ему, он и подмахнул все состояние Клеопаше.

Такого рода проделки обеих этих госпож показались Вихрову не совсем красивыми, но он, разумеется, этого не высказал и заметил только Фатеевой:

- Все-таки вы должны благословлять память этого человека: он устроил вашу жизнь.

- Еще бы! - подхватила она.

- Ну, ему ее жизнь и стоило устроить! - воскликнула Прыхина, всегда и во всех случаях жизни готовая возвысить и оправдать свою подругу.

Вихров весь этот разговор вел больше механически, потому что в душе сгорал нестерпимым желанием поскорее начать чтение своего романа Клеопатре Петровне, и, только что отпили чай, он сейчас же сам сказал:

- А что, позволите мне прочесть вам мое творение?

- Но ты разве не устал сегодня с дороги? - спросила его Фатеева.

Ей казалось, что после такой долгой разлуки ему бы лучше было заняться любовью, чем чтением романа. "Он любил, вероятно, в это время какую-нибудь другую женщину!" - объясняла она себе, и на лицо ее опять набежала тень печали.

- Я нисколько не устал, - отвечал Павел и пошел в кабинет, где расставлены были его вещи, чтобы принести оттуда тетрадь.

Фатеева и Прыхина, оставшись вдвоем, несколько времени молчали.

- Интересно, что он написал, - проговорила последняя.

- Мне не нравится это его увлечение, - ответила ей на это Фатеева. Чтобы объяснить эти слова Клеопатры Петровны, я должен сказать, что она имела довольно странный взгляд на писателей; ей как-то казалось, что они непременно должны были быть или люди знатные, в больших чинах, близко стоящие к государю, или, по крайней мере, очень ученые, а тут Вихров, очень милый и дорогой для нее человек, но все-таки весьма обыкновенный, хочет сделаться писателем и пишет; это ей решительно казалось заблуждением с его стороны, которое только может сделать его смешным, а она не хотела видеть его нигде и ни в чем смешным, а потому, по поводу этому, предполагала даже поговорить с ним серьезно.

Вихров, принеся свою рукопись, сел и начал читать. Прочитав первую главу, он обратился к Клеопатре Петровне и спросил ее:

- Похожи или нет?

Фатеева сидела уже явно с недовольным и печальным лицом.

- Комнаты похожи, но женщина тут описана другая, - проговорила она.

- Какая же? - спросил с улыбкою Вихров.

- Я не знаю - какая! - отвечала ему, вовсе не шутя, Клеопатра Петровна.

- Ну, вы - все свое! - проговорил Вихров и начал снова чтение. Он полагал, что раздирающие душу и в то же время, как ему казалось, исполненные житейской правды сцены непременно поразят его слушательниц, но те решительно мало были ими тронуты... Клеопатру Петровну просто мучила ревность: она всюду и везде видела Анну Ивановну, а прочего ничего почти и не слыхала; что касается до m-lle Прыхиной, то ее равнодушие должен я объяснить тоже взглядом ее на литературу: достойная девица эта, как мы знаем, была с чрезвычайно пылким и возвышенным воображением; она полагала, что перу писателя всего приличнее описывать какого-нибудь рыцаря, или, по крайней мере, хоть и штатского молодого человека, но едущего на коне, и с ним встречается его возлюбленная в платье амазонки и тоже на коне. Если комнаты описывать, то, по ее мнению, лучше всего было - богатые, убранные штофом и золотом; если же природу, то какую-нибудь непременно восточную, - чтобы и фонтаны шумели, и пальмы росли, и виноград спускался кистями; если охоту представлять, так интереснее всего - за тиграми или слонами, - но в произведении Вихрова ничего этого не было, а потому оно не столько не понравилось ей, сколько не заинтересовало ее.

Герой мой между тем думал пробрать своих слушательниц сюжетом своей повести, главною мыслью, выраженною в ней, и для этого торопился дочитать все до конца - но и тут ничего не вышло: он только страшно утомил и их и себя.

- Ах, милый мой, как ты устал! - говорила ласково m-me Фатеева, утирая ему своим платком лоб, вместо того, чтобы похвалить его повесть.

Вихров понять никак не мог: роман ли его был очень плох, или уж слушательницы его были весьма плохие в том судьи.

- Как вам понравилось? - спросил он Прыхину.

- Знаете что, - начала она, - я очень откровенна и всем люблю говорить правду: зачем описывать то, что мы знаем, видим и встречаем каждый день; это уж и без того наскучило.

- Только то и можно описывать, что мы видим и знаем, - возразил ей Вихров, - а если мы станем описывать то, чего мы не знаем, так непременно напишем чепуху. Теньеровские картины[72], на которых нарисованы красноносые голландские мужики, гораздо выше ценятся, чем холодная и бездушная французская живопись, изображающая богов Олимпа.

- Никогда ни на какой картине мужик не может быть интересен! Никогда! воскликнула почти с ужасом m-lle Прыхина.