Дочь палача и театр смерти - Оливер Пётч

Стражники занялись Рансмайером и тирольцем. Шреефогль между тем подошел к Барбаре и осторожно распутал веревки. И говорил при этом мягко, точно ребенку:

– Все будет хорошо, Барбара. Все будет хорошо. Все позади.

19

Где-то в темноте тикали громадные часы. Одновременно что-то размеренно билось Якобу в лоб.

«Карлики! – пронеслась у него мысль. – Колотят меня своими кирками! Ищут у меня в голове бриллианты и драгоценности!»

Его пронзила резкая боль, словно бы карлики наконец-то пробили ему череп. Голова раскалывалась, будто он трое суток пил без перерыва. Сознание прояснялось краткими вспышками воспоминаний, и Якоб понемногу возвращался к действительности.

Шахта… дети… рябой с пистолетом и розгой…

Снова что-то стукнулось ему в лоб. Палач с трудом открыл глаза. И тут же закрыл их, вскрикнув от боли и неожиданности, – капля упала ему точно в глаз. Куизль поморгал, чтобы стекла вода, после чего осторожно поднялся и огляделся.

Поначалу вокруг было темно, как прежде в его кошмарных видениях. Но через некоторое время Якоб стал различать в темноте некоторые очертания. Похоже, он находился где-то в недрах горы, в какой-то нише или небольшой полости. Пол был холодный и влажный, с низкого потолка свисали каменные сосульки, и с них непрестанно капала ледяная вода. Голова все еще гудела после удара, полученного от рябого. На правом глазу, похоже, запеклась кровь, Якоб едва мог открыть его. Но по крайней мере, он был жив.

Вот только почему?

Куизль встряхнулся, как мокрая собака, отчего голову снова пронзила резкая боль. Зато теперь он стал более-менее соображать. Палач поднялся в горы и наткнулся на эту заброшенную шахту, где трудились дети. По всей видимости, тот парень заставлял их искать сокровища – и старался хранить это в тайне. Поэтому раненую девочку оставили под хлипким навесом на холоде, под дождем и снегом, и не отнесли в деревню. Никто не должен был знать об этом месте! Рябой проговорился, что по меньшей мере двое детей погибли под завалами в этих туннелях – возможно, это те самые дети, о которых говорил Симон. Не исключено, что их было больше. Куизль стал свидетелем, и от него следовало избавиться. Скорее всего ублюдок оставил его в живых лишь затем, чтобы выяснить, кто еще знал об этой шахте.

Палач принялся осторожно исследовать свое окружение. Ниша, в которой он находился, была до того низкой, что стоять он мог только пригнувшись. Сама пещера в ширину составляла всего пару шагов, и тоннеля видно не было. Куизль подался вправо в поисках прохода, потом пошарил слева, но ничего не обнаружил. Вытянул руку перед собой, развернулся, всюду натыкаясь на острые камни, и понял, в каком оказался безвыходном положении.

Он был погребен заживо, и над ним нависала огромная толща горы.

Ублюдок не собирался его допрашивать, а просто оставил здесь умирать! Возможно, он думал, что палач уже мертв. А для уверенности заложил выход из ниши крупными камнями или даже спровоцировал обвал.

Куизль принялся перекладывать камни, но довольно быстро почувствовал упадок сил. Голова закружилась, и он прислонился к стене. Похоже, рана оказалась серьезнее, чем он изначально предполагал. Кроме того, Якоб догадывался, что парень использовал балку в качестве рычага, чтобы уложить перед выходом тяжелые булыжники. У Куизля же не было ничего, кроме собственных рук. И не важно, что руки эти были как бревна, балку они заменить не могли.

Палач в ярости толкнул очередной булыжник. Сверху посыпались сначала мелкие камешки, за ними сорвались камни покрупнее и еще плотнее завалили проход.

– Чтоб тебя, дьявольщина!

Куизль выругался до того громко, что с потолка осыпалось еще несколько небольших камней. Что-то заскрежетало. Палач настороженно замер, но потом вновь принялся разбирать завал, сдвигая камни один за другим. Нельзя сдаваться, нельзя, ради детей! Хоть Якоб и чувствовал себя героем греческой легенды, которую читал однажды, всякий раз, когда он убирал один камень, на его место падали еще два, с грохотом сталкиваясь и застревая.

Через некоторое время Куизль позволил себе краткую передышку. Он прислонился к стене и уставился в темноту. Оставалось лишь рассмеяться в голос. Все эти месяцы Якоб только и делал, что пил, неизбежно скатываясь в бездну. И вот происходит землетрясение, Господь наконец-то посылает ему знак, дает цель – только затем, чтобы еще раз над ним посмеяться. Куизль пренебрежительно фыркнул.

Просто Бог недолюбливает палачей.

Это конец.

А ведь он почти разгадал тайны этой долины! Кто-то заставлял детей работать в здешних шахтах. Очевидно, речь шла о золоте, серебре или еще каких-то сокровищах. В какой мере с этой тайной связаны все убийства, сказать было трудно. Тот рябой поначалу решил, что Куизль разоблачил его. Что-то было известно ему об этих убийствах. Однако потом к нему вернулась прежняя уверенность. В чем-то Якоб допустил ошибку и не знал пока, в чем именно.

Это как-то связано с детьми…

Палача одолевала усталость. Он опустился на холодный пол и тупо уставился перед собой; все это вдруг показалось ему совершенно бессмысленным. Не смог сладить с молокососом, который и на войне-то не был! Если ему и суждено помереть здесь, то ничего другого он не заслуживал. Старых, бесполезных собак прибивали прежде, чем те становились обузой. И разве сам он не решил, что видел венецианца? Посланника, предвещающего скорую смерть?

Хотя он предпочел бы умереть как-нибудь иначе, нежели медленно задыхаться в этом каменном мешке. Замуровывание считалось изощренным наказанием, особенно в отношении знатных особ, – чтобы избежать позора публичной казни. Отец Куизля в свое время замуровал в башенной стене фальшивомонетчика. Несколько дней люди слышали, как он отчаянно бьется; с тех пор то место считалось проклятым.

Куизль прикинул, что пройдет не одна неделя, прежде чем он умрет от голода в этой сырой гробнице.

Если не лишится рассудка еще раньше…

Якоб вдруг снова подумал о детях в шахте, их печальные взгляды, голод в глазах. Они тоже были заживо похоронены здесь. Чтобы ни один из них больше не умер в этих туннелях, ему следовало освободиться. Он нужен этим соплякам!

Куизль почувствовал прилив сил. Он поднялся и вновь принялся разгребать завал, камень за камнем. При этом палач размышлял. Шахта, в которую он попал в самом начале, выглядела так, будто ее сотню лет как оставили. Но, очевидно, кто-то снова взялся за поиски. И явно преуспел. Куизль вспомнил кадку рядом с рыжим мальчишкой, в которой что-то поблескивало.

Вот и теперь Якоб заметил, как в стене перед ним что-то блестит…

Он вздрогнул.

«Может, я уже с ума сошел?»

Палач знал о «кошачьем серебре» – бесполезном минерале, который так соблазнительно мерцал в темноте. От некоторых грибов тоже порой исходило зловещее сияние. Но этот блеск был куда ярче, что-то буквально засветилось в стене.

– Какого черта…

Палач выругался вполголоса и приблизился к мерцающему свету. И тут услышал шепот за грудой обломков.

– Его тут нет, Максль, – шептал чей-то голос. – Ханнес, наверное, уже закопал его. Давай возвращаться, пока он не заметил, что мы улизнули.

– Он хотел помочь нам, ведь так? – ответил ему плаксивый голос. – На вид он был очень сильный. Ханнес говорил, что это палач из Шонгау, дед Петера…

– Эй, вы! – крикнул Куизль.

Он устремился к проблеску между камнями, который оказался светом от фонаря. Вероятно, сам того не заметив, Якоб проделал небольшой лаз в груде обломков. Заглянув в него, он различил в туннеле несколько силуэтов. Оттуда тянуло свежим воздухом.

– Я не умер, я здесь!

Голоса смолкли. Через некоторое время кто-то спросил опасливо:

– Это… палач из Шонгау или призрак?

– Я палач, черт возьми! Но если и дальше будете тянуть, то я скоро призраком начну тут бродить. А уж тогда, клянусь неприкаянной своей душой, я вас, сопляков, до Судного дня преследовать буду!

– Это и впрямь он! – просипел кто-то в туннеле. – Он жив! Нужно ему помочь!

– А может, это все-таки призрак…

– Слушайте, вы, умники! – рявкнул Куизль, теряя терпение. – Хорош болтать! Есть там какая-нибудь балка? Если есть, то суйте ее сюда через дыру, и быстрее, пока я не разозлился окончательно. А тогда уж я вам не завидую!

Послышался треск и шорох, затем в отверстие просунулась старая расщепленная подпорная балка. Куизль схватил ее обеими руками. Используя ее в качестве рычага, он сумел сдвинуть некоторые крупные камни. Новая надежда и свежий воздух, которым повеяло в нишу, придали ему сил. Вскоре дыра стала достаточно большой, чтобы палач смог в нее пролезть.

В туннеле его встретили настороженными взглядами двое мальчишек лет десяти. Один из них держал в руке фонарь – тот светловолосый мальчик, которого Куизль прежде принял за карлика. На нем была рваная рубашка и грязные штаны, глаза выпучены от недоедания. Вид у него был вполне человеческий.