Интегральная психология. Сознание, Дух, Психология, Терапия - Кен Уилбер

5. Почему современная философия — это, в основном, философия языка? Потому, что филогенетическое сознание начинает во многих важных аспектах становиться надвербальным, и, таким образом, сознание может взглянуть на вербальную сферу, чего оно не могло делать, когда было с ней полностью слито. В этом тоже есть своя ирония: большинство философов-постмодернистов вышли из филологических, а не из философских отделений университетов, чем во многом объясняется как свежесть новой философии, так и ее наивность.

6. Стандартное представление Просвещения (и флатландии) состоит в том, что слово обретает смысл просто потому, что оно указывает на объект или репрезентирует его. Это чисто монологический и эмпирический подход. Изолированный субъект смотрит на не менее изолированный объект (например, дерево), а затем просто выбирает слово для представления чувственно воспринимаемого объекта. Это считалось основой всякого истинного знания. Даже в случае сложных научных теорий, каждая теория была просто картой, репрезентирующей объективную территорию. Если есть точное соответствие, то карта верна; если точного соответствия нет, то карта ложна. Считалось, что наука — и всякое истинное знание — это просто вопрос точной репрезентации, составление правильных карт.

Это и есть так называемая репрезентативная парадигма, которая также известна как фундаментальная парадигма Просвещения, поскольку она представляла собой общую теорию знания, с которой были согласны большинство наиболее влиятельных философов Просвещения и современности в целом. Философия современности, как правило, носит «репрезентационный» характер, то есть пытается формировать правильное представление мира. Этот репрезентационный подход также называли «зеркалом природы», поскольку было принято считать, что конечная реальность — это чувственно воспринимаемая природа, и что задача философии состоит в том, чтобы правильно изображать или отражать эту реальность.

Проблема заключалась вовсе не в существовании или полезности репрезентации; репрезентационное знание вполне подходит для многих целей. Нет, бедствием современности была агрессивная попытка насильственно сводить все знание к репрезентации — сведение надлогического духа и диалогического ума к монологическому чувственному познанию: коллапс Космоса к одним лишь представлениям событий Правой Стороны.

Ранний структурализм де Соссюра представляет собой одну из первых и до сих пор одну из самых точных и сокрушительных попыток критики эмпирических теорий познания, которые, как он указывает, не могут объяснить даже простого случая «лука на грядке». Значение происходит не просто от объективного указания на что-либо, а от интерсубъективных структур, на которые невозможно указать совершенно объективно. Однако без них не было бы, и не могло бы быть, вообще никакой объективной репрезентации. Все постсовременные теории познания представляют собой пост-репрезентационные теории. Поскольку они также в большей степени полагаются на зрительно-логическое, а не на формально-операционное мышление, они, кроме того, являются, в основном, постформальными.

7. Здесь, для удобства, приводится сокращенная версия резюме, содержащегося в The Marriage of Sense and Soul (chapter 9):

Постсовременные постструктуралисты воспринимали многие из этих важных и незаменимых идей и, доводя их до крайности, делали их практически бесполезными. Они не просто помещали индивидуальную интенциональность в фоновые культурные контексты, но пытались полностью исключить индивидуального субъекта: «смерть человека», «смерть автора», «смерть субъекта» — все это ничем не прикрытые попытки сводить субъекта (Верхний Левый сектор) к интерсубъективным структурам (Нижний Левый сектор). «Язык» сменил «человека» в качестве действующей силы истории. И сейчас говорю вовсе не «я», субъект — через меня говорят не более чем безличный язык и межличностные лингвистические структуры.

Так, в качестве одного из бесчисленных примеров, Фуко бы провозглашал, что «Значение Лакана происходит из того факта, что он показал, каким образом именно лингвистические структуры, сама система языка говорит через дискурс пациента и симптомы его невроза — а вовсе не сам субъект». Другими словами, Верхний — Левый сектор сводится к Нижнему Левому сектору, и Фуко называет это «анонимной системой без субъекта». И, таким образом, не я, Мишель Фуко, и отнюдь не я, в первую очередь, ответственен за них; в действительности, всю работу делает язык (хотя это не мешает мне, Мишелю Фуко, получать гонорар, выписанный на имя автора, который, предположительно, существует).

Попросту говоря, тот факт, что любое «я» всегда помещается в среду «мы», был искажен и превращен в представление, что никакого «я» вообще не существует, а есть только вездесущее «мы» — никаких индивидуальных субъектов, только обширные сети интерсубъективных и лингвистических структур. (Буддисты, обратите внимание: это не имеет ничего общего с понятием анатта, или несамости, поскольку самость заменяется не Пустотой, а конечными лингвистическими структурами «мы», тем самым умножая, а не преодолевая реальную проблему.)

Со временем Фуко отказался от экстремизма своей ранней позиции, на что старательно не обращали внимания крайние постмодернисты. В числе других чудес, биографы-постмодернисты начали пытаться писать биографии субъектов, которые, предположительно, вообще не существовали, в результате чего рождались книги, которые были примерно так же интересны, как обед без еды.

Для Соссюра означающее и означаемое были единым целым (холоном); однако постмодернистские постструктуралисты — и это был один из их наиболее характерных ходов — разрушали это единство, пытаясь делать почти исключительный акцент на скользящих цепях одних лишь означающих. Означающие — действительный материал или написанные знаки — получали практически исключительный приоритет. Таким образом они были отрезаны от своих означаемых и их референтов. Эти цепи скользящих или «свободно плывущих» означающих, по мнению постмодернистов, не укоренены ни в чем, кроме власти, предрассудков и идеологии. (Мы снова видим радикальный конструктивизм, столь характерный для постмодернизма: означающие не укоренены в какой бы то ни было истине или реальности вне их самих, а просто создают или конструируют все реалии; если это истинно, то это уже не может быть истинным.)

Скользящие цепи означающих: вот в чем состоит суть постмодернистского постструктурализма. Это постСТРУКТУРАЛИЗМ, поскольку он исходит из догадок Соссюра о сете-подобной структуре лингвистических знаков, которые отчасти конструируют и отчасти репрезентируют реальность; но это ПОСТструктурализм, поскольку означающие никак не связаны с реальностью. Не существует никакой объективной истины (есть только интерпретации), и поэтому, согласно радикальным постмодернистам, означающие не укоренены ни в чем кроме власти, предубеждения, идеологии, пола, расы, колониализма, антропоцентризма и т. д. (самообязывающее противоречие, которое означало бы, что сама эта теория также должна быть не укоренена ни в чем кроме власти, предубеждения и т. д., в каковом случае столь же ничтожна, как теории, которые она презирает). Еще одно свидетельство того, что важные истины, будучи доведены до крайности, становятся саморазрушающими. Мы стремимся включать в нашу модель истины как Верхнего Левого, так и Нижнего Левого секторов, не пытаясь сводить одно к другому, что нарушало бы богатую ткань этих сфер. Мы хотим подчеркивать бесконечно холонную природу сознания, а не только один его вариант.

8. On Deconstruction, p. 215, курсив мой.

9. См. Taylor, Sources of the Self и Hegel.

10. Вот почему мы можем датировать появление постмодернистских настроений начиная со времени великих идеалистов. (Заметьте, что Деррида именно так и поступает; по его словам, Гегель был последним из старых или первым из новых.)

11. Прослеживать генеалогию постмодернизма — значит прослеживать путь от попытки восстановления в правах внутренних сфер и интерпретации, через ряд отступлений, закончившихся отрицанием всех первоначальных целей. Мы видели, что постмодернизм начинался как путь к восстановлению интерпретации, глубины и внутренних сфер Космоса — мир не только отражается сознанием, но и отчасти создается сознанием; мир — это не только восприятие, но и интерпретация. Этот акцент на интерпретации со временем был доведен до крайности — нет ничего вне текста — в результате чего объективная истина устранялась из сценария постмодернистов. Раз истина попала под подозрение, становилось невозможным окончательное суждение о чем бы то ни было, и от внутренних сфер не оставалось ничего, кроме субъективных предпочтений. Глубина полностью схлопывалась в равнозначные поверхности и аперспективное безумие — ничего внутреннего, никакой глубины — и радикальные постмодернисты попадали в мощное поле тяготения флатландии. Генеалогия постмодернистского деконструктивизма — это генеалогия отчаяния, нигилизма и нарциссизма. Радужные перспективы конструктивного постмодернизма были, по большей части, расстроены по причинам, которые исследуются в Boomeritis и Введении к CW7. Для ознакомления с конструктивным постмодернизмом см. прекрасную серию постмодернистских антологий, изданную Дэвидом Рэем Гриффином в издательстве SUNY Press.