Последний присяжный - Джон Гришем

У Веро были длинные волосы и борода с проседью. Акцент явно выдавал жителя северной части Среднего Запада. Судя по двум дипломам, висевшим на стене захламленного кабинета, он учился в Северо-западном университете и Университете Джонса Хопкинса, хотя подробнее разобрать тексты дипломов в сумерках возможности не представлялось.

Я рассказал ему, что произошло утром в Клэнтоне, после чего он заявил:

— Я не имею права давать информацию о мистере Хатене. Как вам уже объяснили по телефону, мы обязаны хранить врачебную тайну.

— Были обязаны, больше не обязаны.

— Это не зависит от факта смерти больного, мистер Трейнор. Тайна остается тайной, и, боюсь, я не смогу обсуждать с вами этого пациента.

Я достаточно долго общался с Гарри Рексом, чтобы знать, что ответ «нет» никогда нельзя принимать как окончательный, поэтому пустился в подробный рассказ о деле Пэджита: начал с девятилетней давности суда над ним и закончил условно-досрочным освобождением, красочно описав жуткую панику, последние месяцы царившую в городе. Я поведал психиатру о том, что однажды воскресным вечером видел Хенка Хатена в Независимой церкви Калико-Ридж и что, как мне показалось, никто из прихожан понятия не имел о событиях последних лет его жизни.

Я был убежден: город имеет право знать, что заставило его сорваться. Насколько этот человек был болен? Почему его выписали? Существовало множество вопросов, и пока «мы» не узнаем правды, «мы» не сможем преодолеть, пережить этот трагический для города эпизод. Я поймал себя на том, что вполне профессионально «выжимаю» информацию. И лед наконец тронулся.

— Что из мной сказанного вы собираетесь опубликовать? — спросил он.

— Лишь то, что вы сами разрешите. Если что-то не для печати, просто скажите.

— Давайте пройдемся.

Прихватив кофе в картонных стаканчиках, мы уселись на бетонной скамейке в тенистом больничном дворике.

— Вот то, что вы можете напечатать, — начал Веро. — Мистера Хатена привезли сюда в январе 1971 года. С диагнозом «шизофрения» он был помещен в клинику, прошел курс лечения и в октябре 1976 года выписан.

— Кто поставил диагноз? — спросил я.

— А это уже не для печати. Согласны?

— Согласен.

— Это строго конфиденциально, мистер Трейнор. Вы должны дать мне слово.

Я отложил ручку, блокнот и сказал:

— Клянусь на Библии: то, что вы мне сейчас расскажете, опубликовано не будет.

Веро долго колебался, не спеша глотал кофе, в какой-то момент мне даже показалось, что он вот-вот замкнется и попросит меня уехать. Но, немного расслабившись, доктор продолжил:

— Я лечил мистера Хатена с самого начала. Шизофрения была у него в роду. Его мать, а вероятно, и бабка страдали шизофренией. Это заболевание довольно часто передается по наследству. Еще во время учебы в колледже он время от времени лежал в стационаре, но, заметьте, сумел получить диплом. В середине шестидесятых, после второго развода, он переехал в Клэнтон, чтобы начать жизнь сначала. Но последовал еще один развод. Он обожал женщин, однако никогда не мог сохранить семью. В Роду Кассело он был очень влюблен и неоднократно просил ее выйти за него замуж. Думаю, этой молодой даме он немного надоел. Ее убийство оказалось страшной травмой для его психики. А когда присяжные отказались вынести смертный приговор ее убийце, он, я бы сказал, перешел грань.

— Спасибо за столь деликатное выражение, — сказал я, припомнив диагноз, которым припечатал Хенка в свое время город: «законченный кретин».

— Он слышал голоса, — продолжил свое повествование Веро, — главным образом голос мисс Кассело. Двое ее маленьких детей тоже «разговаривали» с ним. Дети умоляли его защитить их и спасти их мать, описывали кошмар, свидетелями которого оказались: как их мать насиловали и убивали в ее собственной постели. Они винили мистера Хатена за то, что он не пришел ей на помощь. Ее убийца, мистер Пэджит, своими насмешками тоже донимал его из тюрьмы, причиняя невыносимые муки. Много раз я наблюдал в смотровое окошко, как он у себя в палате кричал на мистера Пэджита.

— А присяжных он не упоминал?

— Как же, как же! Очень часто. Он знал, что трое — мистер Фаргарсон, мистер Тиле и миссис Рут — отказались подписать смертный приговор, и по ночам, бывало, выкрикивал их имена.

— Странно. Ведь присяжные поклялись не разглашать тайну совещательной комнаты. Горожане узнали эти имена всего месяц назад.

— Видите ли, он ведь был помощником обвинителя на том процессе.

— Да, был. — Я живо припомнил Хенка Хатена, то, как он сидел рядом с Эрни Гэддисом, не раскрывая рта, и выглядел усталым и совершенно безучастным. — Он говорил что-нибудь о мести?

Веро отпил кофе и помолчал, видимо, решая, стоит ли отвечать на мой вопрос, потом сказал:

— Да. Он их ненавидел. И желал им смерти так же, как мистеру Пэджиту.

— Тогда зачем его отпустили?

— О его выписке я ничего сказать не могу, мистер Трейнор. В тот момент меня здесь не было. Вероятно, клиника имела на этот счет какие-то соображения.

— Вас здесь не было?

— Я два года преподавал в Чикаго. Когда вернулся, мистера Хатена здесь уже не было.

— Но вы просматривали историю его болезни?

— Да, и, судя по записям, его состояние за время моего отсутствия радикально улучшилось. Врачам удалось найти наилучшее сочетание препаратов, так что симптомы его психоза были в значительной мере сняты. Его перевели для дальнейшей реабилитации в специальную коммуну в Тьюпело, а потом его следы как-то затерялись. Излишне вам объяснять, мистер Трейнор, что в этом штате, как, впрочем, и во многих других, лечение душевнобольных не является одной из приоритетных задач. У нас катастрофически не хватает персонала и средств.

— А вы бы его выписали?

— Не могу утверждать. Мне кажется, мистер Трейнор, что я и так уже сказал достаточно.

Я поблагодарил доктора Веро за откровенность и еще раз пообещал хранить тайну. Он попросил прислать ему экземпляр газеты с тем, что я об этом напишу.

В Джексоне я остановился у первого попавшегося «Макдоналдса» и купил чизбургер, потом из автомата позвонил в редакцию, испытывая некоторое любопытство: не пропустил ли я еще какой-нибудь стрельбы? Маргарет вздохнула с облегчением, услышав мой голос.

— Уилли, возвращайтесь как можно скорее, — сказала она.

— Почему?

— С Калли Раффин случился удар. Она в больнице.

— Что-то серьезное?

— Боюсь, что да.

Глава 44

Благодаря облигациям, выпущенным округом в 1977 году, нашу больницу удалось отлично отремонтировать. На первом этаже, в конце коридора, имелась современная, хотя несколько мрачноватая, на мой вкус, часовня, в которой мне однажды довелось побывать с Маргарет и ее родственниками после смерти ее матери. Именно там я нашел Раффинов — всех восьмерых детей с супругами (кроме жены Леона) и двадцать одного внука. Там же был и преподобный Терстон Смолл в сопровождении внушительного количества служителей из его церкви. Исав находился наверху, в отделении интенсивной терапии, возле палаты мисс Калли.

Сэм рассказал, что, проснувшись, она почувствовала резкую боль в левой руке, потом у нее отказали ноги, и вслед за этим стала отниматься речь. «Скорая» отвезла ее в больницу. Врачи были уверены, что изначально случился инсульт, спровоцировавший сердечный приступ. Она была вся опутана проводами и находилась под глубоким воздействием множества лекарств. Последнюю информацию врачи сообщили в восемь часов вечера, состояние мисс Калли описывалось как «тяжелое, но стабильное».

Посетителей к ней не пускали, так что оставалось лишь ждать, молиться и встречать друзей, которые постоянно, сменяя друг друга, приезжали и уезжали. Проведя в часовне около часа, я едва держался на ногах, страшно хотелось спать. Макс, третий по старшинству, но безусловный лидер в семье, распределил ночные часы дежурства. В любой момент по меньшей мере двое детей мисс Калли должны были находиться в больнице.

Около одиннадцати мы еще раз встретились с врачом, он довольно оптимистично заверил нас, что «она по-прежнему стабильна» и «спит», как он выразился, но в ходе дальнейших расспросов вынужден был признать, что ее держат в состоянии забытья, чтобы предотвратить повторный удар.

— Идите домой и отдохните, — посоветовал он. — Завтра предстоит долгий день.

Оставив в часовне Марио и Глорию, мы дружно отправились в дом Хокутов, где, усевшись на боковой веранде, поели мороженого. Сэм повез Исава в Нижний город. Я был рад, что остальные Раффины остались у меня.

Из тринадцати взрослых, находившихся в доме, лишь Леон и Стерлинг, муж Карлотты, не были трезвенниками. Я откупорил бутылку вина, и мы втроем запили им мороженое.

Все чувствовали себя вконец обессиленными, особенно дети. Убийство в здании суда, перестрелка, паника, самоубийство человека, так долго терроризировавшего город, — все случилось утром, но казалось, будто с тех пор прошла целая неделя. Около полуночи Эл собрал всю семью в холле на последнюю в тот день молитву «цепочкой», как он выразился: каждый взрослый и каждый ребенок должны были возблагодарить Бога за что-то свое и попросить его исцелить мисс Калли. Сидя на диване между Бонни и женой Марио и крепко держа их за руки, я ощущал присутствие Господа и веровал, что с моим бесценным другом, а их матерью и бабушкой все будет хорошо.