Стременчик - Юзеф Игнаций Крашевский

из Санока, как мы видим из этого письма, не покидал короля Владислава, хотя и на родине, и тут не играл при нём более важной роли, потому что скорее избегал её, чем к ней стремился.

Он был не создан для этих суетливых предприятий, в которых часто нужно льстить лицом и словом, скрывать правду, рассчитывать шаги и, как охотник за зверем, осторожно идти к цели.

Высоко ценя в кардинале-епископе Сабиньском и правой его руке, декане Ласоцком, это искусство, он охотно им уступал место и даже позволил одержать верх над умом Владислава.

Грегор из Санока любил юношу, на рассвет которого смотрел, и хотел, чтобы он был больше для родины, для Польши, чем для мира.

Но мог ли он противостоять людям, которые ему постоянно пророчили славу великих героев, называли будущим Александром и Цезарем, изображали ему славу, какой он хотел добиться, и распаляли горячее рыцарское сердце, не давая обратиться к собственной земле и семье.

Король всегда любил и ценил своего магистра, с радостью всё ему доверял, рад был при нём отдохнуть, но не скрывал, что от этого великого голоса, которого папа Евгений IV был переводчиком, он хочет услышать призыв стать вождём и защитником.

Росло в нём сердце героя, а Грегор, хоть со слезами на глазах, охлаждать его и противиться благородному порыву не смел.

Всех охватил пыл, который кардинал распространял вокруг себя, словно чувствуя вдохновение, ниспосланное Богом; вещим голосом он объявлял, что Владислав вырастит в первого героя своего времени.

Таким образом вдохновляемый каждый день король укрепился в своём рвении, окружающая его польская и венгерская молодёжь разделяла его чувства.

Неотступный товарищ, скарбник, писарь, ментор, посредник декан Ласоцкий верно вторил кардиналу.

Подкупленный этим же зрелищем, уже прославленный победитель, жадный до новых боёв и должностей, храбрый рыцарь и лучший вождь Ян Гуниады, сколько бы раз не приезжал в Буду, говорил о битвах с неверными и о возможности вернуть себе завоевания, изгнать их из Европы.

Казалось, нужно было только начать войну, идти и победить. Кардинал Цезарини также предложил пойти с крестом в руке и появиться на поле боя. Отовсюду обещали подкрепления, обещали деньги, но эти вооружённые пилигримы из Германии, из Италии, из других краёв, о которых много говорили, прибывали в очень маленьком количестве, да и то оборванные, плохо вооружённые проходимцы, которые больше нигде не могли найти себе места и хлеба.

Годы, которые прожил там почти бездеятельный Грегор из Санока, которого иногда посылали в Польшу, а король звал обратно, и почти его не покидал, обогатили опытом, научили его позновать людей, но не подняли ни на ступень выше и не изменили положения.

Он выучил венгерский язык так, как прежде вполне освоился с немецким; он нашёл много друзей, никого из тех, что у него были, не потерял, и остался любознательным зрителем того, что вокруг завязывалось, путалось и готовилось на будущее.

Кардинал Цезарини высоко ценил его учёность, латынь, удивлялся способности к языкам, потому что из путешествия в Италию Грегор привёз знакомство с итальянской речью, но, не найдя в нём такого послушного инструмента, какой был ему необходим, вовсе его ни в чём не использовал.

В мнениях они также часто разнились. У кардинала Цезарини была только одна цель перед глазами, дорог, чтобы дойти до неё, он не выбирал, для неё многим готов был пожертвовать, а что именно Грегор ему считал за зло, то же считал за зло себе и молодому пану.

Поэтому с Грегором он развлекался приятной беседой, но в важных делах закрывался с Ласоцким и совещался, посылал его, им прислуживался.

Он также был неординарным человеком и не случайно любимцем епископа Збышка, который оставил его тут на своём месте. Эрудированный, сообразительный, в работе неутомимый, воздержанной жизни, железного здоровья, всегда одинаково готовый сесть на коня и за перо, и от обоих получить пользу, как надлежало, декан был любимцем кардинала, который не колебался обещать ему самое прекрасное будущее.

Поэт и певец, Грегор из Санока совсем не подходил для дел, требующих хитрости, громко утверждая, что простую дорогу всегда считал самой короткой и лучшей.

Поэтому им немного пренебрегали, а он равнодушно и слегка иронично поглядывал на суетливых людей.

После долгой беготни возле императора Фридриха, этого господина «с маленьким сердцем», который собственные интересы всегда ставил перед другими, неутомимому кардиналу удалось заключить уже не мир, а двухлетнее перемирие, и то на невыгодных условиях.

Это была скорей видимая, чем реальная гарантия от гражданской войны, потому что наёмные чехи с Гискрой оставались в тылу. Но нетерпение было так велико, так раздражено ожиданием, что ни король, ни Гуниады не колебались сразу же, несмотря на позднюю пору и наступающую осень, в ноябре выступить в поле.

Всё было готово, так что, когда кардинал вернулся, в Буде закипело… и потянулись полки. Владислав был несказанно счастлив.

В тот вечер, когда пришла новость, он поздоровался с Грегором, как обычно, вызванным для вечерних молитв, криком:

– Наконец идём! Идём!

Глаза его пылали, он весь дрожал.

– Вы так холодны, – добавил он с упрёком, – как будто вам моя слава не дорога.

Магистр воздел руки.

– Мой король, – воскликнул он, – ты так обо мне думаешь?

– Простите, мой дорогой, – сказал Владислав, – у тебя нет этого воинственного духа… я чувствую, что призван сражаться. Всё так складывается, чтобы я верил в руку Проведения и его предопределение. Оно мне приказывает и толкает.

Хватит нас в поле, слава Богу, сорок тысяч солдат, которые лёгко справятся с двойной турецкой силой! Сам Гуниады собрал двадцать пять, у нас есть чехи на папском жалованье, у нас есть добровольцы, у нас есть крестоносцы из Германии и Франции, Сербии и Валахии.

– И что лучше всего, – прибавил Грегор, – поляки, которые за вас, наш король, готовы пролить последнюю каплю крови.

– Победа будет за нами! – крикнул король с огромным восторгом. – А вы, мой магистр, латинским виршем расскажете потомкам о наших деяниях, не правда ли?

– В таком случае, ваше величество, – добавил Грегор, – если придётся их воспеть, разрешите наблюдать…

– Как! Вы хотите быть с нами? – прибавил радостно король.

– Если кардинал Цезарини не поколеблется вас сопровождать, как же я, ваш раздатчик милостыни и исповедник, могу покинуть своего пана?

Итак, Грегор из Санока тоже завербовался в этот крестовый поход и вместе с другими надел на грудь крест.

Кроме него, кроме молодого двора и неотступных товарищей, с королём шли польские паны: подканцлер Пётр из Шекоцин, Пётр Наленч из Шамотул, Павел из Сиенна Войницкий, Ян