Прощай, Атлантида - Владимир Шибаев

– Нет, – неуверенно произнес Воробей. – Ты вообще-то красивая.

Клава опешила. Потом оправила на себе мятую, дизайнерского кроя попону, уселась обратно на тахту и сказала удрученно:

– Курить нету… Я и так тут за день на воде сто кило спустила… Красивая…

– Конечно, красивая, – подтвердил смелее Воробей, которому, может, из-за собственной худобы, пухляшки всегда изрядно нравились. – Но безмозглая.

– Мозг у девушки не главное, – миролюбиво сообщила Клодетта. – У мозгов нет сосков. Ишь он… красивая. Если меня причесать, помыть и завернуть в ковры из моего гардероба – может, и буду, – неуверенно заявила девица.

– Да ты будешь неотразимая! – сообщил дальним умом журналист. – Собирайся. Поехали домой, в ковры рядиться.

– У-у…у… – опять завелась пухляшка. – Там мама… этот сидит. Не могу его видеть.

– Надо, – твердо и властно сообщил худой Воробей, нахохлившись. – Отец твой, думаю, в отрубе. Пьяный, или онемелый, в ванне с валерьянкой лежит. А кто будет маму хоронить, Пушкин?

– Какой Пушкин? – опять плача, спросила Клодетта. – Нет у нас ни родственников, ни… Одна я теперь тащусь.

– И я, – сказал Воробей голосом ослика. – Все поможем. Идите сейчас на патрулирование с плакатом, только другой нарисуйте. Этот, географ сказал, не актуален. Напишите "Долой банкиров-насильников над сине-зеленой планетой!".

– Какое патрулирование? – завопила опять Клодетта.

– Патрулирование "Белого налива", – смело вмешалась Элоиза, – по бывшим садам. В честь народной судьбы, против засилья засранцев.

– Ну… Лизанька, – смутился Юлий.

– Барабанщик все скажет. А я на пару часов отлучусь, а потом поедем, девушка, к тебе домой. Будешь мыться и готовится к печальным процедурам. А что делать? – воздел Воробей крылья, как пророк. – Кому маманечку провожать, если не родной дочуре. Красавице.

– Эй, шустрый, – сквозь слезы улыбнулась Клодетта. – Может, я с тобой?

– Ага! – буркнул шустрый и помчался прочь из этого вертепа.

А молодежь, трудолюбиво разведав найденные возле подбитого глобуса школьные акварельки, развела их в блюдце, намалевала плакат и отправилась бродить по холодной погоде, по улицам, заполненным бегающим в поисках предпраздничных майских покупок народом. Свежый прохладный воздух пошел Клодетте на пользу, она несколько ожила и даже, когда некоторые прохожие шутливо или матерно задевали шатающихся агитаторов, звонко и впопад отшивала шутников юмором и матом. Чем сослужила "Наливу" хорошую службу и сыграла хорошую роль в тяжком, в общем, деле пробуждения народного самосознания. Когда через пару часов окоченевшие митингующие заявились обратно в жилище географа, то с удивлением обнаружили, что дверь была мастерски вскрыта, вновь закрыта, а на тахте, где почти сутки бездвижно провела аппетитная Клодетка, теперь занято, и сидят двое – пацан и пацанка.

Девчонка на большой лист, слюнявя чернильный карандаш, старательно срисовывала карту древнего средиземноморья со стены, а паренек ругал ее за неусердие и тыкал все время, подправляя, шариковой ручкой:

– Рисуй глаже, в размере, – кричал он, – а то разбери потом, на местности… где эта неизвестная Атлантида. Материк мечты… поняла?

– Да пошел ты… – соглашалась пацанка. – Я бы лучше в школу пошла, на основы поведения граждан.

– Вы кто? – спросили хором пришедшие, сгружая в коридор новый лозунг.

– Мы то знаем, кто! – бодро сообщил паренек. – Мы географические ученики…

– Учителя Арсения Фомича, – добавила его подруга. – Помогаем с картами. А вы кто приперлись?

– Мы дежурные по квартире, – сказал Июлий и ткнул музыкального друга в глухой бок. – Мы срочно ждем хозяина.

– Ты мне не барабань это, – заявил пацаненок. – Ходят всякие, а потом половники пропадают пропадом. Сейчас Папаню вызову за направо… нелево…неправо… мерное вторжение в фатеру.

– Да ты, спокуха, пацан, – одернула хлопца Клодетта. – Рисуешь – рисуй, раз тебе задали. А у нас дела, скоро журналист прискачет. У нас похороны, понял?

– Не понял, – скукожился хлопец, хлюпнув насморком.

Еще через час заявился и Воробей. Блуждания его по городу были безуспешны, и он несколько сник. Лишь в одном баре со странным названием, кажется, "Прилет беременного", где в этот день опять ораторствовал мечущийся возле стойки человек Гафонов и где мог бы появиться географ, он смог толком поговорить с одной женщиной, знакомой этого мечущегося, Эвелиной Розенблюм, теперь певицой ихнего кабаре. Она сказала настырному журналисту загадочное:

– Знаем мы вашего географа. Как же! Все время попадает в окрестности боевых машин под замок. Жди, скоро будет. А мне теперь не до вас, видишь? У меня больной человек мечется. Может, ты вылечишь? То-то и оно. А бросать припадочного посреди дороги для серьезной женщины – последнее дело. Видишь, как он к людям обращается, как для них душу ковром цветным стелет. Видишь, как из него слезы брызжут и гнев выплескивает. Это тебе не под красным фонарем торчать и тупых и усталых после смены смущать. Вот откричится, я его на стул за бокал красного посажу, а потом, как свое, под плачащую еврейскую скрипку отрыдаю, поведу в тусклый дом – умою, приберу и на покой на его простыни изнемогшего положу, как дидятю. Дочка у меня уже самостоятельная и строгих правил. Никогда мамкины строгости не нарушит. Хоть и в школу не любит. А кто сейчас любит? Поэтому постоянного глаза не требует. Сама, умница, и скипятит и сжарит. А за этим, младенцем грубым, еще как глаз нужен. Чтоб не напортачил. Да и со связями он, хотели меня из певиц выпереть, так сказанул, что и отцепились. А мне семью кормить…

Но этот короткий разговор и была единственная крохотная удача Воробья за весь день.

– Поехали домой, девушка, – скомандовал он Клодетте, вновь попав в дом исчезающего географа. – Эти бойцы яблочного фронта хоть чуток отдохнут. А вы, ребята, срисуете, – обратился он к малюющим на листе древние подробности, – хоть, уходя, дверь прикройте. Да не берите тут ничего лишнего, а то нам перед хозяином отвечать.

– Тут ничего не берется, – тоскливо сообщил мальчик Кабан. – Пробовали, не получается. Совесть зажирает.

– Где это у тебя совесть, – вмешалась девчонка Краснуха. – В каком месте с кем спит?

– Рисуй! – крикнул паренек. – Лучше б ты в школу ходила, замаялся я с тобой.

Темное такси по уплывающим в ночь улицам быстро домчало Воробья и Клодетту к расположенному в хорошем тенистом пригороде особняку адвоката. На пороге их встретил, охая, старый прислужник и сообщил кладбищенским голосом:

– Маменька поехали в морг. А они пьют второй день. А Вы что ж, Клавдия Теодоровна, слава богу? Сохрани господь. Наверху-с, в малом кабинете, совсем пьют-с. Кто ж а Вы будете, молодой человек, чтоб мне как вас кликать?