Одна на двоих жизнь (СИ) - Гай Юлия

- Давай.

- За тех, кто навсегда в нашем сердце, - наши бокалы сталкиваются. Тост не меняется из года в год. Хоть что-то в этой жизни остается неизменным.

Мэри поправляет сползшую лямку легкомысленного топика и ставит бокал на пол, собираясь с мыслями.

- В общем, - говорит она, - есть у нас такой мистер Нордстром из Лигонского университета. Не из военных: к нам, как лаборатории под Нар-Крид взорвали, стали и штатских пригонять. Да они и сами рвались, такая диковина – реликтовый народ, магические практики, жертвоприношения… И все это в современном мире. В общем, от всякого рода спецов продохнуть стало невозможно. Каждый камушек, каждую вонючую свечку изучили. А этот Нордстром как раз специализировался на племенных обрядах нарьягов, благо народ, хоть и реликтовый, а письменностью и технологиями владеет. Осталось много записей, и сами жрецы только поначалу гордо молчали, а потом стали очень даже охотно контактировать с военными. Да и ученым все свои тайны выкладывали, некоторые не очень понимали ху из ху. Так что я у него спросила. Он сначала не хотел рассказывать, все интересовался, откуда я знаю про этот обряд.

- Ты же ему не рассказала обо мне?

- С ума сошел? Кто бы поверил?

- Рагварн поверил.

- Командор крепкий мужик, - с уважением кивает Мэри, - а я вот, когда ты мне признался, неделю только со снотворным засыпала. Ты слушаешь дальше?

- Слушаю, - делаю большой глоток и тоже отставляю бокал. Руки закидываю за голову, чтобы не выдать волнение.

- Когда я попросила Нордстрома рассказать про обряд, оказалось, что он сам не до конца вник в его суть. Позвал переводчика, попросил килограмм шоколада – у меня, заметь. Так что с тебя шоколад.

- Как скажешь.

Мы оба делаем вид, что ничего особенного в этом разговоре нет.

- Прижали одного из жрецов, из тех, кто постарше, хотя по ним не поймешь… Короче, он сказал, что обряд «обретения духа» у них из разряда сакральных, то есть происходит все внутри одного рода.

- В каком смысле?

- Ну, в семье, или небольшом сообществе, где все друг другу родственники.

- У них же не было семей, они детей забирали в деревнях, - удивляюсь я, вспомнив рассказы Шику и Тани.

- В последние несколько десятилетий так и было, но прежде нарьяги жили большими семьями, кланами. И правильно твой обряд называется «обретение духа рода», чувствуешь разницу?

- Пока не очень.

Сердце колотится, что-то темное, душное поднимается изнутри. Хотя сейчас-то чего бояться? Все самое страшное, что могло произойти, давно произошло.

- Как объяснил жрец, нарьяги шли на это добровольно. Чтобы защитить семью. Обычно почетная роль доставалась главе рода или его старшему сыну, то есть самому сильному, храброму и прозорливому мужчине клана. В результате обряда жертва умирала, а дух навечно оставался привязанным к своему роду. Считалось, что дух мог определенным образом влиять на события, предупреждать об опасности, давать советы. Есть версия, что дух рода может превращаться в тотемное животное и в таком вполне материальном виде вмешиваться в события, но наш консультант в это не особо верил.

Что ж, нечто подобное я и подозревал.

- Значит, случаев проведения обряда на пленных врагах не было?

Мэри качает головой с невыразимым сочувствием на лице.

- Говорю же, обряд очень специфичный. Он не имеет отношения к пыткам как таковым, потому что жертва идет на смерть по своей воле. Этакий камикадзе, понимаешь?

- Понимаю. Не могу понять только, почему эта чертовщина произошла со мной. Вот так живешь закостенелым материалистом, а потом…

- Давай за это выпьем, - Мэри протягивает бокал, а я, разливая мартини, думаю, что стало причиной случившемуся. Камфу ошибся с ритуалом? Шику правильно молился? Или виной всему вырвавшееся в бреду обещание: «я вернусь»? А может, вселенная вообще так устроена, чтобы после смерти мы возвращались к тем, кого не хотим оставлять?

Мэри касается своим бокалом моего и придвигается поближе.

- Страшно было? – ее зрачки расширены так, что не видно радужки.

- Страшно, - признаюсь я, не в силах сейчас кривить душой, - и больно.

Вздрогнув, она проливает мартини на ковер.

- Дан говорил, у тебя была капсула пиралгезина?

К счастью, Дан верил в сказку про пиралгезин. Он всегда верил моим словам сразу и до конца.

- Была. Но ты же понимаешь?…

- Ни один препарат не действует трое суток, - медленно произносит она. – Когда ты?…

- Я раскусил капсулу, когда жрец взял нож. Но последние часы…

- Нет, ничего больше не говори! Я хочу спать по ночам!

- Хорошо, не буду.

Мэри протягивает руку и гладит меня по щеке. Кажется, первый раз за те два десятка лет, что мы знакомы.

- Смотрю на тебя, Корд, и радуюсь, что Мэтт просто умер. Без затей и обрядов.

- Ему повезло. У нас, Райтов, ничего не бывает просто.

- Это уж точно.

Бутылка показывает дно, наступает момент, когда можно уже говорить обо всем на свете.

- Вики не знает?

- Нет, конечно. Ей и без того досталось. Еще одной потери ей не вынести.

- Раньше надо было думать! – сердито срезает Мэри. – Когда полез во всю эту мерзопакость и позволил себя убить!

- Будто у меня был выбор?

Был. Не надо врать самому себе, Корд. Можно было принять долгожданное предложение генерала Клеммана и перейти в оримский военно-воздушный корпус. Летать, как мечтал с детства. Но к тому времени я уже выбрался из Z:17 и знал, что Форка связан с террористами. Отступать было некуда.

Вот и полез, и брата потянул.

- Расскажи, как это было, - просит Мэри, - ну правда, кому ты еще расскажешь, если не мне?

Не уверен, что хочу вообще кому-то об этом рассказывать. Слишком уж личная, слишком… неправдоподобная история вышла. Интересно, если бы мне при жизни кто-то поведал такое, что бы я сделал? Покрутил пальцем у виска?

- Я не понял сначала ничего. Можно сказать, в шоке был. Давай свой бокал.

- А еще есть?

- Нет, больше нет. Хватит нам. В общем, я видел все глазами Дана. Было странно. Жутко. В первый вечер, вернувшись домой, он закрылся в ванной и плакал. А потом уснул. Я боялся, что он наложит на себя руки, тогда я еще не знал, что могу с ним говорить. Вернее, что он меня услышит.

- Господи!

- Он думал, что я – галлюцинация, что он сходит с ума. Лина наняла ему психоаналитика. Может, это бы помогло, если б я не мучил его своим присутствием?

- Едва ли. Дан любил тебя больше всех на свете. Ты был его кумиром, он так на тебя смотрел… Без тебя он стал словно осиротевший ребенок, совсем расклеился, - у Мэри дрожат губы. Не стоило сейчас поднимать эту тему.

- Я должен был молчать. Он бы привык.

Мэри часто моргает, отгоняя подступившие слезы. Смотрит на меня остро и с интересом, будто пытается найти в моем – вернее, твоем – лице какой-то ответ.

- А что, если Дан… ну, тоже молчит?

Меня прошибает горячей волной. Вдруг она права? Способен ли мой младший на такое?

- Прости, я отойду на минуту, - как во сне встаю на ноги и почти бегом поднимаюсь наверх, в нашу с Ви спальню. В зеркале отражаешься ты. Первое время я не мог смотреть в зеркало, оно убивало меня. Потом привык, настолько, насколько вообще возможно к этому привыкнуть. Наверное, так себя чувствуют люди, близкие которых пропадают без вести.

- Дан, - я касаюсь пальцами отражения в зеркале, - подай мне знак, если ты здесь. Я оценил твое благородство, младший, но так не пойдет. Ты нужен мне, сейчас особенно. Не тебе решать, как лучше для нас обоих, в конце концов, это же я подставился? Вернись.

Но зеркало хранит молчание. В твоих глазах больше нет тех веселых чертенят, которые жили там раньше. Я не умею так забавно скалить зубы и небрежно взъерошивать и без того торчащие на макушке волосы. Я скучаю по тебе, младший.

Мэри лежит на ковре, вытянувшись в какой-то очередной асане. Услышав мои шаги, она приоткрывает один глаз.

- Сейчас бы кофе.

- Как скажешь.