Паутина удачи - Оксана Демченко

– Зачем?

– Чтобы с одежды вашего человека невзначай упала и осталась там, в холле особняка, эта крошечная пушинка. – Карл заботливо упаковал пушинку в коробочку. – Можете указать в своих записях: изготовлена ректором Юнцем. Помогает замечать скрытое.

– Нам?

– Беренике.

– Ее там нет!

– Увы, мы имеем дело с весьма сложным явлением, – нахмурился Карл. – Поверьте моему чутью: она именно там. И эта пушинка – лучшее, что я и вообще любой из ныне живущих магов, даже самый наилучший, способен дать ей сейчас.

Глава 8

Красота и ее жертвы

Удача неуловима, как пушинка. Единицы догадываются не ловить ее, упрямо загоняя себя до полусмерти, а просто подставить ладонь и пригласить сесть…

Крем-суп из шампиньонов. Я поблагодарила и даже улыбнулась, чувствуя, что получается не ахти как. Мари профессионально засияла в ответ. Полагаю, если сказать ей, что суп отвратительный, она и тогда изобразит на лице точно такую же искреннюю и неподдельную радость. Сегодня двенадцатый день моего пребывания в замке. За мной ухаживают как за настоящей королевной. И что в итоге?

Я устала от обилия золота и помпезности украшения комнат. Меня начинают бесить их дурацкие франконские парковые дорожки, на которых даже неровности продуманы и спланированы. А предупредительность Мари похожа на этот суп: она безупречна и от нее тошнит. Я заставила себя съесть несколько ложек. Приятный вкус, равномерный и просчитанный, как и консистенция… Ох, зачем я думаю о супе? Ну не по душе мне их кухня.

– Спасибо, все очень вкусно, – дежурно скривилась я, глотая подступившую тошноту. – А где Шарль?

– Он работает в башне. – Мари расцвела очередной улыбкой.

Интересно, зубы у нее настоящие? Ровные, мелкие, белые. Иногда мне кажется, что у нее даже кожа не своя. И вообще она нелюдь, эдакое привидение замка. Старается мне угодить. Искренне старается, но выходит так казенно, в полном соответствии с их «протоколом»…

Одно радует: хоть Шарль настоящий. Зря я так настороженно относилась к нему в первые дни, не виноват ведь человек в том, что уродился до неправдоподобия красивым. И что на него все глупо пялятся, даже я. Он еще молодец, держится. Не задирает нос и не носит себя как величайшее достояние республики. А еще он, кажется, очень хорошо ко мне относится. Не знаю, чем заслужила, но это радует. Из-за Шарля я и терплю их франконскую жизнь, мерзкую и равномерную, как крем-суп.

Коридор, лестница, еще коридор. Снова лестница, узкая витая. И вот выход на улицу, во внутренний дворик. Башня стоит обособленно. Белокаменная, высокая, тонкая. Скорее даже шпиль. Шарль объяснил мне, что ее построили отдельно, для наблюдения за звездами, и такой нет во франконском замке Ле-Буш.

Я уже толкнула створку двери, когда краем глаза заметила движение за спиной. Или намек на движение? Почем знать. Все способности птицы спят и не пробуют пробудиться. Полагаю, это следствие переутомления, и надеюсь, что оно обратимо. В первые дни у меня болела голова даже от пятиминутного сосредоточенного размышления. Любая попытка вслушаться в тишину доводила до головокружения. Сейчас стало лучше, мы с Шарлем разговариваем часами, и я не устаю. Вчера и позавчера мы сидели в башне безвылазно, так увлеклись, что не заметили, когда стемнело… Потом он заставил Мари зажечь свечи в бальном зале и играл для меня на клавесине старинные франконские мелодии. Было замечательно. С ним так легко.

До башни добежать полминуты. Я решительно развернулась и скользнула в зал, сегодня пустой и полутемный, притененный тяжелыми, плотно сдвинутыми шторами. Широкая арка ведет из него в пустую прихожую, и я решительно не могу представить себе, что тут двигалось. Не иначе опять у меня головокружение. Признаваться не хочется, иначе Шарль переполошится, станет суетливо жалеть и опекать. Не люблю выглядеть больной и слабой.

Проще убедить себя, что тень движения мне почудилась. Пройти через зал, оглядеться, проверить все досконально и убедиться, что никого тут нет. Разве только в прихожей одна штора задвинута не до конца, из-под нее яркими потоками льется солнечный свет. Очень красиво. Сияние на темном фоне и танцующие пылинки. Если бы я на пару лет дольше проучилась в «Белой розе», мы с Шарлем тоже могли бы так вот кружиться в танце. Но я, увы, не обучена. А то, что мы азартно, с привизгом и частушками, отплясывали на насыпи возле вагонов, едва ли приемлемо для исполнения на паркете этих франконских полов…

Пылинки завораживающе кружились, а я стояла и мечтала, что сумею станцевать вальс. Протянув руку, я бережно погладила поток света, как будто свет можно гладить. Из круговерти сияния выделилась крупная, перламутрово переливающаяся пушинка. Я сделала реверанс – хоть это умею – и протянула ей ладонь. Пушинка насмешливо унеслась с потоком воздуха, но тотчас вернулась и чинно присела на синий бархат моего сегодняшнего платья.

– Значит, мы все же станцуем тур вальса? – предположила я, бережно пересаживая ее на плечо. И, довольная собой, пошла назад, к двери в дальнем конце зала. Никого здесь нет. И головокружения у меня нет.

У двери материализовалась Мари с теплым плащом в руках. Она как-то недоуменно изучала помещение. Даже с подозрением.

– Вы с кем-то беседовали? – спросила она, повторно осматриваясь.

– С пылью, танцующей в солнечном луче, – честно пояснила я.

– В вашем возрасте я не выдумывала сказок, – нахмурилась Мари. – Я посещала кружок суфражисток. Мы были молоды, но уже боролись за права женщин.

– Какие права? – поразилась я непривычной серьезности ее тона и отсутствию улыбки.

– Равные с мужскими, – гордо заявила Мари.

Я чуть не споткнулась и с некоторым сожалением оглядела тощенькую, прямо-таки чахоточную служанку этого богатого замка. Ну далось ей равноправие! Вот уж не жила в ремпоезде, точно. Я села в ближнее кресло, предложила ей устроиться рядом.

– Мари, я не верю в равноправие. Оно ужасно. Я большую часть жизни прожила в поезде, рабочие-жильцы которого ремонтируют пути. Понимаете? И я видела, что такое равенство. Это когда с одной стороны шпалу удерживают две женщины, а с другой – два здоровых мужика. И нормы выработки у них одинаковые.

– У вас такое есть? – заинтересовалась Мари.

– Есть. Двенадцать часов таскать шпалы на равных. И зимой, и в дождь, и по голому льду.

– И вы таскали?

– Я была маленькая и слабая, куда мне. Мама таскала, она сильная. И все же она однажды едва не надорвалась. А ее подруга таким вот образом, из-за непосильных тяжестей, потеряла ребенка. Я верю в другое равенство, Мари. Когда мама готовит суп и воспитывает детей, а папа работает на путях. Это разные занятия, но их разумное сочетание и позволило вырастить нас с Саней. Значит, и то и другое было равно полезно и важно. – Я решительно подняла руку, не давая себя перебить. – Мари, я не стану говорить, что так надо жить в городе. Просто разные условия создают разное равенство.