Чингисхан: Покоритель Вселенной - Рене Груссе

Вне внимания «оседлоцентристов» оказывается тот факт, что ареал расселения кочевников изначально был неоднородным, соприкасался с множеством лесных районов и окруженных степью или выходящих к морскому побережью оазисов земледельческой культуры. Некоторые из этих оазисов превратились в очаги великих земледельческих цивилизаций, другие стали играть роль внутренних подсобных хозяйств кочевников, подобно тому, как в хозяйство первых вошло подсобное животноводство. Мир разделился на соперничавшие между собой и подпитывавшие друг друга две великие культуры, на территории расселения кочевых и оседлых народов, которые включали в себя зоны смешанной экономики. Цивилизации оседлых народов включали в себя внутренние полукочевые акнлавы с отгонно-пастбищным животноводством, в то время как в глубинных районах Великой степи строились города и получали развитие компактные оазисы земледелия. Один и тот же народ в очагах кочевой цивилизации оказывался зачастую одновременно кочевым, лесным и оседлым (в настоящее время это явление можно наблюдать в Монголии). Исторический процесс (возникновение государства, развитие письменности, распространение мировых религий и т. д.) на территориях проживания кочевых и оседлых народов шел параллельно, причем, когда у земледельцев в экономике господствовали формы грубого физического принуждения (рабство), кочевники превосходили их в динамизме общественных изменений. Это связано с «промышленным» характером ведущего уклада в экономике последних — кочевого скотоводческого производства, способствовавшего быстрому распространению в лесных, степных и земледельческих зонах их миграций частной, корпоративной (ошибочно, на наш взгляд, именуемой общиной, например, у славян) и государственной собственности на землю.

Грубое физическое принуждение (рабство) в зоне действия кочевой цивилизации (как в степи, так и в земледельческих анклавах) в качестве ведущего уклада появиться не могло. Это вызвано тем, что земледельцы и кочевники-скотоводы осуществили прорыв в весьма отличающиеся друг от друга сферы экономики, способные обеспечить быстрый рост прибавочного продукта при неодинаковых стартовых условиях. В земледелии прибавочный продукт появляется по мере строительства крупных ирригационных сооружений, открывающих возможности совершенствования сельскохозяйственной техники. В кочевом же скотоводстве рост прибавочного продукта, в силу природных свойств животных, достигается уже в ходе их доместикации, сопровождающейся совершенствованием техники ухода за скотом: выхаживания молодняка, случки скота, выбора пастбищ, переработки животноводческой продукции и т. д. В земледелии стартовые условия прорыва требовали огромного напряжения физических сил и скопления большого количества людей на одном месте при отсутствии прибавочного продукта. В момент перенапряжения как ответная реакция и возникло кочевое скотоводство.[66]

Конфликт между земледельцами и кочевниками по поводу спорных территорий решался войнами, массовыми миграциями, пленениями с той и другой стороны. В земледельческих центрах появился класс рабов, силами которых обеспечивался решающий переворот в экономике. Такой же переворот в кочевьях не требовал грубых физических методов насилия. Там ценилась личная преданность, и потому возник класс лично зависимых от сеньора производителей материальных благ. (Груссе неоднократно останавливается на эпизодах уважительного отношения Чингисхана к слугам своих врагов, которые отказывались предать своих хозяев, и беспощадного уничтожения переметнувшихся к нему предателей своего «природного» господина.) На базисе, хотя и монокультурной, но весьма эффективной экономики кочевников и зародились впервые отношения, которые принято называть феодальними. В смешанных районах эти отношения распространились на всю экономику, включавшую в себя как земледелие, так и скотоводство. Отсюда отдельные элементы этих отношений были «втянуты» в глубинные районы оседлости. Степь же, в свою очередь, «втянула» в себя элементы рабовладельческих отношений (подсобное использование рабского труда на земледельческих и строительных работах в анклавах и при сооружении столиц империй, домашнее рабство, армии рабов). Синтез насилия (отчужденности) и отношений личного доверия (признания заслуг) является пружиной исторического процесса во все времена и у всех народов.

Груссе подробно описывает институты насилия, бытовавшие у монголов как при предках Чингисхана, так и во время его правления, относя эти институты к жестокости первобытных нравов, невежеству «полудикарей». Добун-мерган (муж прародительницы монголов Алан-Гоа) приобрел юношу баяуда за кусок дичины, незадолго до этого отобранный у охотника урянхата; сын овдовевшей Алан-Гоа, по легенде, зачатый от сияющего желтого небесного гостя,[67] Бодончар («человеческое объяснение» его рождения связывается с тем самым домашним рабом-баяудом), успешно подбивает своих братьев напасть на джарчиутов и обратить их в рабов; наконец сам Чингисхан и его сподвижники и полководцы, захватывая приступом города, создавали целые армии из пленных, формировали из них отряды «штурмовиков», расчеты катапультных и стенобитных батарей; при этом отказывавшихся идти в атаку на своих сограждан просто убивали. Эта цепочка жестокостей может подвести читателя к мысли о какой-то изначальной ущербности общественного строя монголов, их предопределенной агрессивности. Понимая, что тут что-то не так, Груссе пишет: «Как ни покажется странным…его власть (Чингисхана. — А. Ж.) не только несла с собой порядок, но и отличалась умеренностью, своеобразной моралью и, я чуть было не написал «человечностью», то есть обладала теми свойствами, которые отсутствовали у его противника». Позиция автора весьма примечательна: видимо, Груссе держал в голове библейский образ «доброго пастыря». Здесь, конечно же, налицо преувеличение. Власть монгольского правителя была подвержена тем же порокам, что и любая власть любого властелина, но пороки эти были неизбежным дополнением к той сверхзадаче (изменить мир в соответствии со своими идеалами), которую ставили перед собой и с которой блестяще справлялись Чингисхан и его окружение. Каждая культура подпитывается собственными корнями (степная — непосредственностью и доверием; оседлая — напряженным трудом и расчетом), хотя потомки Каина и Авеля расселились на Земле равномерно, и каждая культура — кочевая и оседлая — несет на себе их печать.[68] Подмеченные Груссе свойства власти Чингисхана, «которые отсутствовали у его противников», не что иное, как косвенное признание того факта, что в XIII веке общественной строй монголов основывался на достигших высшей точки отношениях личной преданности и доверия и этим самым имел определенные преимущества перед «противниками».