Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2) - Уильям Теккерей

"Мальчик совсем от меня отошел, — думает бедный Томас Ньюком. — Этот Иуда оскорбил нашу семью, старается разорить наше предприятие, а мой сын даже не чувствует к нему злобы! Ему не дороги наши планы, не дорога фамильная честь. Я доставил ему положение, каким гордился бы любой юноша в Англии, а он принимает все это так, словно оказывает мне милость".

"Жена со всеми делами идет к моему отцу, — думает бедный Клайв, — она советуется с ним, а не со мной. О чем бы ни шла речь — о ленте к чепцу или о чем-то более важном в нашей жизни, она только к нему и идет и делает, как он скажет, а я должен ждать его решения и применяться к нему. Если я в кои веки высказываю несогласие, то обижаю моего милого старика; а если против воли уступаю ему, то не могу скрыть своего неудовольствия и обижаю его еще больше. Так из лучших побуждений он обрек меня на рабскую жизнь!"

— Неужели вас так увлекают газеты! — опять начинает щебетать Рози. — И что вы находите интересного в этой несносной политике!

Оба джентльмена не отрывают глаз от газет, хотя наверняка не различают ни слова на этих блещущих остроумием страницах.

— Клайв, как и ты, Рози, не увлекается политикой, — говорит полковник, откладывая газету в сторону.

— Он увлекается только картинами, папочка! — жалуется миссис Клайв. Вчера не поехал со мной кататься в Парке, а сам сколько часов подряд сидел у себя в мастерской, пока вы, бедненький, трудились в Сити. Все рисовал какого-то противного нищего, одетого монахом. А нынче вскочил ни свет ни заря — едва рассвело — и укатил на все утро; вот только что воротился, как к завтраку собирались звонить.

— Я люблю до завтрака покататься верхом, — говорит Клайв.

— "Покататься верхом", как же! Знаю я, где вы были, сэр! Он что ни утро, папочка, ездит к своему дружку, маленькому мистеру Ридли, а назад возвращается — все руки в этой противной краске! Вот и нынче ездил. Сам ведь знаешь, что ездил, Клайв!

— Я же никого не заставил ждать, Рози, — отвечает Клайв. — Мне приятно утром часок-другой поработать кистью, когда удается выкроить время.

Бедняга действительно, пользуясь летней порой, ездил по утрам к Ридли поучиться живописи, а потом мчался галопом домой, боясь опоздать к семейной трапезе.

— Ну да!.. — восклицает Рози, встряхивая бантиками на чепце. — Встает на заре, а после ужина сразу же засыпает. Куда как вежливо и мило! Правда, папочка?

— Я тоже рано встаю, душенька, — замечает полковник (сколько раз он, наверное, слышал, как Клайв утром уходит из дому). — Надобно написать кучу писем, разобраться в разных делах, распорядиться, как нужно. Нередко еще до завтрака я успеваю не один час поработать с мистером Беттсом, который приходит ко мне из Сити; Когда тебе доверено такое крупное финансовое предприятие, необходимо вставать с петухами. Впрочем, все мы, жившие в Индии, встаем вместе с солнцем.

— Миленький, добренький папочка! — лепечет малютка Рози с неподдельным умилением и, протянув пухлую беленькую ручку, унизанную перстнями, гладит смуглую и жилистую руку полковника — ту, что к ней ближе.

— А как там у Рндди продвигается картина, Клайв? — спрашивает полковник, желая выказать итерес к живописцу и его творению.

— Прекрасно. Очень красивая вышла картина; ему дали за нее огромные деньги. На будущий год его непременно сделают академиком, — отвечает Клайв.

— Очень трудолюбивый и достойный молодой человек. Он заслуживает всяческого поощрения, — говорит старый вояка. — Рози, душенька, пора тебе пригласить к нам на обед мистера Ридли и еще мистера Сми и других джентльменов их профессии. Давай сегодня среди дня съездим поглядеть твой портрет.

— Когда у нас в гостях мистер Ридли, Клайв не засыпает сразу после ужина! — восклицает Рози.

— Тогда, видно, мой черед клевать носом, — говорит полковник с добродушным видом. В глазах его больше не было гнева; готовая разразиться баталия была до времени отложена.

— И все же ее не избежать, я знаю, — добавляет бедный Клайв, пересказывая мне эту историю во время нашей с ним прогулки по Парку. — Мы с полковником ходим по минному полю, а моя неразумная женушка то и дело подбрасывает нам петарды. Иногда я даже хочу, Пен, чтобы мина взорвалась и меня не стало. Не думаю, чтоб моя вдова очень горевала. Впрочем, как смею я так говорить, это же бессовестно: бедняжка всячески старается угодить мне. А если это не выходит — виной тому, наверное, мой характер. Беда в том, видишь ли, что они оба меня не понимают. Полковник считает, будто моя приверженность к живописи — унизительна. Старик по сей день покровительственно держится с Ридлит а ведь он — гений, которому вон те часовые должны были бы отдавать честь, сэр, когда он проходит. И что же — с ним снисходительно обращается старый служака из индийских драгун и какая-то Рози, да еще друг-приятель, недостойный даже смешивать ему краски! Иногда мне хочется просить у Джей Джея прощения, когда полковник этак покровительственно беседует с ним или несет всякий вздор об искусстве, а Рози, приехав со свекром, порхает по мастерской и изображает восхищение. "Ах, как мило! Как прелестно!" — восклицает она, повторяя убийственные выражения своей маменьки, от которых меня просто передергивает. Если бы у моего бедного родителя тоже имелся свой наперсник и он мог, вот как я сейчас, подцепить его под руку и докучать ему разными семейными обидами, без сомнения, он тоже рассказал бы очень невеселую историю. Я терпеть не могу банкирские дела и банкиров, этот Бунделкунд, индиго, хлопок и все прочее. Я хожу на эти проклятые заседания и ни слова не слышу из того, о чем идет речь. Я сижу там, потому что этого хочет мой отец. Ужели ты думаешь, он не видит, что душе моей чужды деловые интересы и я охотней сидел бы дома, у себя в мастерской? Мы не понимаем друг друга, хотя каждый чутьем догадывается, что у другого на сердце. Каждый думает по-своему и все же знает мысли другого. Разве ты не видишь, что между нами идет безмолвная война? Наши мысли, пусть не высказанные, ощутимы для обоих — мы их читаем по глазам, угадываем; и они сшибаются в схватке, разят и ранят.

Конечно, наперсник Клайва видел, как страдает душой его бедный друг, и сочувствовал ему в его естественных и неизбежных горестях. Кто не знает, что трудней всего переносить мелкие житейские неприятности. К примеру, вам предложили бы сто тысяч годового дохода, славу, признание соотечественников, самую прелестную и любимую женщину, словом, все, чего может пожелать душа, на одном лишь условии: что в ботинке вашем будет несколько острых камешков или — два гвоздика. И вот счастье и слава мигом исчезли бы в вашем ботинке, и все заботы вселенной свелись бы к этим гвоздям. Я попытался утишить его боль и гнев теми же философскими доводами, к каким обычно прибегают в подобных случаях, однако, мне думается, маленькие гвоздики по-прежнему терзали этого мученика.

Клайв продолжал свою грустную исповедь в течение всей нашей прогулки, пока мы не подошли к скромно обставленному домику, который мы с женой снимали тогда в Пимлико. Случилось так, что полковник с невесткой тоже посетили нас в этот день и застали виновного в гостиной моей супруги, куда проследовали, высадившись из роскошного ландо, в котором вы уже лицезрели миссис Клайв.

— Он не бывал у нас несколько месяцев! И вы тоже, Рози, и вы, полковник! Но мы проглотили обиду и ездили к вам обедать и еще сколько раз вас навещали, — пеняет им Лора.

Полковник сослался на занятость; Рози — на всякие светские обязанности, бесконечные визиты, и вообще у нее столько дел с той поры, как она стала бывать в обществе. Давеча она заехала за папочкой к Бэю, а тамошний швейцар сказал ему, что мистер Клайв с мистером Пенденнисом недавно вместе ушли из клуба.

— Клайв редко когда со мной катается, — жаловалась Рози, — все больше папочка ездит.

— У Рози такой роскошный выезд, мне просто как-то неловко, отговаривается Клайв.

— Не понимаю я нынешнюю молодежь. Ну отчего тебе должно быть неловко, Клайв, прокатиться с женою в коляске по Кругу? — замечает полковник.

— Да что это вы, папочка! — восклицает Рози. — Круг — это у вас в Калькутте, а мы здесь катаемся по Парку.

— В Барракпуре у нас тоже есть парк, душенька, — не сдается полковник.

— А грумов он называет саисами, Лора! Давеча говорит: надо, мол, одного саиса прогнать, пьяница он, а я никак в толк не возьму, про кого речь!

— Вот что, мистер Ньюком, отправляйтесь-ка теперь вы с Рози кататься по Кругу, а полковник пусть останется и поболтает со мной: мы с ним целую вечность не виделись.

Клайв тут же торжественно отбыл с супругой, а Лора представила глазам полковника когда-то подаренную им чудесную белую кашемировую шаль, в которую теперь была завернута преемница того маленького крепыша, чей крик и топот явственно доносился сверху.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы сопутствовали нам в нашей предвыборной поездке, Артур.