Том 7. Американский претендент.Том Сойер за границей. Простофиля Вильсон. - Марк Твен

Вильсон морщился от назойливой и не очень-то вежливой болтовни, и гости сострадательно поглядывали на него. Они правильно решили, что лучший способ помощи Вильсону — это принять все услышанное всерьез и с уважением; и вот, пропустив мимо ушей довольно плоские остроты Тома, Луиджи сказал:

— За время наших странствий мы немного познакомились с хиромантией и отлично знаем, какие изумительные тайны может она раскрыть. Уж если это не наука и не одна из самых великих, тогда не знаю, чем ее и считать. На Востоке, например…

Поглядев на него удивленно и с недоверием, Том сказал:

— Вы называете это шарлатанство наукой? Да вы, верно, шутите!

— Нисколько. Четыре года назад нам прочитали всю нашу жизнь по руке, как по книге.

— То есть вы хотите сказать, что это было похоже на правду? — спросил Том, уже не так недоверчиво.

— Еще бы! — ответил Анджело. — Нам описали наши характеры с такой изумительной точностью, что мы и сами не сумели бы сделать это точнее. И вдобавок прочли по руке два-три события, о которых, кроме нас, не знала ни одна душа.

— Впрямь колдовство какое-то! — воскликнул Том, загораясь любопытством. — Ну а как насчет будущего, это вам тоже правильно предсказали?

— В общих чертах довольно правильно, — ответил Луиджи. — Кое-какие события в самом деле совершились, как было предсказано, причем наиболее важное из них — в том же году. И некоторые мелкие предсказания исполнились тоже, хотя кое-что и не исполнилось и, возможно, даже никогда не исполнится; впрочем, я скорее буду удивлен, если это не случится, чем наоборот.

С Тома слетело все шутовство: то, что он услышал, произвело на него сильнейшее впечатление. Он сказал, как бы извиняясь:

— Дэв, я не хотел умалить вашу науку: я просто болтал, скажем прямо — трепал языком. Мне ужасно хочется, чтобы вы взглянули на их ладони. Ну пожалуйста, прошу вас!

— Ладно, я готов исполнить твою просьбу, но помни, что я ведь не имел возможности стать знатоком этого дела, да я и не претендую на особый опыт. Если какой-нибудь случай из прошлого более или менее явно отпечатался на ладони, я обычно могу его обнаружить, но прочее частенько ускользает от меня, — не скажу, что всегда, но довольно часто. Что же касается предсказания будущего, то здесь я себе не очень-то доверяю. Не думайте, что я каждый день занимаюсь хиромантией, отнюдь нет. За последние пять-шесть лет я не обследовал даже пяти-шести рук; понимаете, люди начали подшучивать, и я решил это дело бросить, покуда не кончатся пересуды. Давайте условимся так, граф Луиджи: я попытаюсь прочесть ваше прошлое, и если сделаю это успешно… нет, все равно, даже тогда я не стану касаться будущего: пусть этим занимаются специалисты.

Он взял руку Луиджи.

— Погодите, Дэв, — сказал Том. — Пока не начинайте! Граф Луиджи, вот вам карандаш и бумага. Запишите здесь то самое важное событие, которое, как вы говорили, было вам предсказано и совершилось в том же году. Запишите это и дайте мне, чтоб я смог проверить Дэва.

Загораживая рукой бумагу, чтобы другие не увидели, что он пишет, Луиджи нацарапал несколько слов и, сложив листок, подал его Тому со словами:

— Если он угадает, я скажу вам, и вы прочтете.

Вильсон погрузился в изучение ладони Луиджи — нашел линию жизни, линию сердца, линию головы и так далее и проследил их связь с паутиной более тонких и малоприметных линий, расходившихся в разные стороны; он пощупал мясистый бугор у основания большого пальца и отметил про себя его форму, а также той части ладони, которая находилась между запястьем и основанием мизинца; потом внимательнейшим образом осмотрел все пальцы, их форму, соотношение между собой и то, как они располагаются, когда рука находится в состоянии покоя. Остальные трое наблюдали эту процедуру, затаив дыхание: все они склонились над ладонью Луиджи, ни единым звуком не нарушая тишины. А Вильсон уже во второй раз, но все так же внимательно, обследовал ладонь и только потом начал излагать результаты своих наблюдений.

Он описал характер Луиджи, его наклонности, симпатии и антипатии, стремления и маленькие чудачества, и все это так, что Луиджи стал морщиться, а остальные — смеяться. Впрочем, оба брата заявили, что портрет написан мастерски и очень похож.

Затем Вильсон приступил к описанию жизни Луиджи. Он говорил осторожно, с запинкой, медленно водя пальцем по главным линиям ладони, время от времени задерживаясь на какой-нибудь «звездочке» и пристально разглядывая все линии по соседству с ней. Он назвал два-три прошлых события, и Луиджи подтвердил правильность его слов. Обследование продолжалось. Внезапно Вильсон удивленно поднял голову.

— Вот здесь отмечено одно событие, о котором вам, вероятно, не хотелось бы…

— Ничего, говорите! — добродушно сказал Луиджи. — Обещаю вам, что меня это не смутит.

Но Вильсон все еще колебался и не знал, что ему делать. Потом сказал:

— По-моему, это слишком деликатное дело. Лучше уж я напишу или шепну вам на ухо, и тогда вы сами решите, говорить ли мне об этом, или нет.

— Отлично, — согласился Луиджи, — пишите!

Вильсон написал что-то на листке бумаги и отдал Луиджи, тот прочел и обратился к Тому:

— Мистер Дрисколл, разверните-ка ваш листок и прочтите его вслух.

Том прочел:

— «Мне было предсказано, что я убью человека. Это свершилось в том же самом году». Ах ты черт! — воскликнул он.

Затем Луиджи дал ему записку Вильсона и сказал:

— А теперь прочтите вот это!

Том прочел:

— «Вы убили кого-то, но я не могу разобрать, мужчину, женщину или ребенка».

— Ого! — воскликнул Том в изумлении. — Первый раз в жизни слышу что-нибудь подобное. Выходит, своя собственная рука — смертельный враг! Подумать только — на руке остаются следы самых глубоких, можно сказать роковых тайн, и эта рука-предательница готова выдать их первому встречному, промышляющему черной магией! Но зачем же вы показываете свою руку, если на ней написаны такие страсти?

— А мне-то что? — спокойно сказал Луиджи. — Пусть знают! У меня были основания убить этого человека, и я ни о чем не жалею.

— Что же это за основания?

— Ну… в общем он это заслужил.

— Я вам сейчас расскажу, почему он его убил, раз он сам не хочет, — взволнованно заговорил Анджело. — Он это сделал, чтоб спасти мою жизнь, — вот почему. Значит, это был благородный поступок, а не то, что надо таить.

— Правильно, правильно! — сказал Вильсон. — Если это было сделано для спасения жизни брата, то это был великий и благородный поступок.

— Полноте! — возразил Луиджи. — Мне очень приятно это слышать, но на поверку тут нет ни бескорыстия, ни великодушия, ни героизма. Вы забываете об одном: допустим, я не спас бы жизни Анджело, что стало бы тогда со мной? Если бы я позволил тому человеку убить его, он наверняка убил бы и меня тоже! Значит, я спас собственную жизнь.

— Ну, это одни слова! — сказал Анджело. — Уж я-то тебя знаю и не поверю, что ты тогда хоть на миг подумал о себе. У меня хранится оружие, которым Луиджи убил этого человека, когда-нибудь я вам его покажу. Этот кинжал, еще до того, как он попал в руки Луиджи, имел свою долгую историю. Его подарил моему брату индийский раджа, гаеквар Бароды: кинжал этот хранился в его семье не то двести, не то триста лет. Им было убито довольно много дурных людей, которые нарушали покой самого раджи и его предков. На вид оружие это ничем особенным не отличается, разве только тем, что оно не похоже на обычные кинжалы или ножи, — сейчас я вам его нарисую. — Анджело взял лист бумаги и принялся быстро чертить. — Вот так: широкий, зловещего вида клинок, с краями, острыми, как бритва. На клинке выгравированы знаки и имена прежних владельцев. Я добавил сюда имя Луиджи латинскими буквами и изобразил, как видите, наш герб. Обратите внимание, какая у него странная рукоять. Она сделана из цельной слоновой кости и отполирована, как зеркало, длина ее — четыре-пять дюймов, она круглая и толстая, как кисть мужской руки, а сверху плоская, чтобы удобнее было упираться большим пальцем; вы хватаете кинжал, кладете на это место большой палец, заносите над головой и ударяете сверху вниз. Гаеквар показал нам, как им пользоваться, когда дарил его брату, и в ту же самую ночь Луиджи пришлось воспользоваться этим оружием, а у гаеквара стало одним слугой меньше. Ножны кинжала отделаны великолепными драгоценными камнями. И конечно, ножны гораздо интереснее, чем сам кинжал.

Том подумал: «Какое счастье, что я пришел сюда. Я бы продал этот кинжал за гроши: ведь я-то думал, что это стекляшки, а не драгоценные камни!»

— Ну, а дальше что? Почему вы замолчали? — сказал Вильсон. — Мы сгораем от любопытства, расскажите об этом убийстве, пожалуйста!

— Коротко говоря, во всем виноват кинжал. Той же ночью слуга-туземец проскользнул к нам в комнату во дворце с целью убить нас и украсть кинжал, несомненно ради этих драгоценных камней на ножнах. Луиджи положил кинжал под подушку, а спали мы с ним в одной постели. В комнате горел лишь тусклый ночник. Я спал, а Луиджи — нет; и вдруг он заметил во мраке приближающуюся фигуру. Он выхватил кинжал из ножен и держал его наготове, — ничто не мешало ему: было очень жарко, и мы лежали нагишом. Через несколько мгновений у нашего изголовья выросла фигура туземца. Он склонился ко мне и занес правую руку с ножом над моей головой. Но Луиджи схватил его за кисть, рванул к себе и вонзил кинжал ему в горло. Вот и вся история.