Современный чехословацкий детектив (сборник) - Войтех Стеклач

— Я пришел навестить пана доктора, — сказал он.

— Пожалуйста. — Женщина проводила его в квартиру, предложила кресло, потом сообщила: — Пана доктора нет.

— Я искал его в городе, — добавил Якуб Калас.

— Напрасно искали, — сухо бросила Алиса. — Доктора Карницкого нет.

— Нет? Как это? — Якуб вскочил с кресла.

— Послезавтра его будут хоронить, — холодно произнесла Алиса Селецкая.

Якуб Калас побледнел, уставился на женщину неверящим взглядом.

— Это невозможно. Я к чему угодно привык, но такие шутки…

— Я не шучу, пан Калас! — отрезала она. — Шутить со столь серьезными вещами не в моих правилах.

— Объясните мне хотя бы, что случилось. Алиса Селецкая горько усмехнулась:

— Ничего по вашей части, пан Калас. Врач констатировал самоубийство.

— Самоубийство? Доктор Карницкий покончил с собой?

— Повесился. В ванной на галстуке…

— Но почему? Не понимаю, почему?

— Не вы один, пан Калас, не понимаете, хотя именно вы могли бы понять.

— Если позволите, я присяду.

Известие поразило Каласа больше, чем можно было ожидать. Он вдруг почувствовал дурноту, слабость, пришлось-таки сесть. Якуб пытался дышать глубже, но не мог преодолеть ощущения, что легкие ему отказывают. Точно сама смерть взяла его за горло, стискивала его шею своей костлявой рукой и душила.

— А я считал, что дело Крча доведено до конца, — едва слышно прошептал он.

— Что вы такое говорите?! — крикнула Алиса Селецкая. — При чем тут Крч? Вы просто маньяк! Господи, даже сейчас! Когда же вы оставите нас в покое!

— Но ведь ясно, — сказал Калас, — доктор лишил себя жизни из-за сына.

— Бросьте! Как вам только могла прийти в голову такая бессмыслица!

— Боюсь, уважаемая, что я никогда не был так близок к истине, как теперь, — тихо продолжал Якуб. — Пан Збышек стал соучастником махинаций Лакатоша, и доктора это сгубило. Старик возлагал на сына столько надежд, уж я-то знаю, знаю… а Збышек обманул его ожидания, запятнал свою честь… Продал себя!

— Пан Калас! Доктор Карницкий умер, и я не хочу, понимаете, не позволю, чтобы вы впутывали и его черт знает во что!

— Простите, я понимаю вашу скорбь, — возразил Якуб Калас, — понимаю и то, что вы не хотите меня видеть. Но поверьте, я пришел не для того, чтобы причинять вам неприятности, я пришел к доктору, как приятель. Мы годами с ним встречались и хорошо понимали друг друга. Его смерть… К сожалению, его смерть убедила меня, что он страдал, что преступления, вскрытые здесь, потрясли его, и очень глубоко потрясли. В этом мы уже ничего не изменим. Ни вы, ни я. Я бы тоже не перенес, если бы узнал, что мой сын впутался в такую грязную историю.

— В какую грязную историю? О чем вы говорите?

— Вряд ли мне нужно вам объяснять, какие связи были у Збышека, каковы были его отношения с Игором Лакатошем. Но скажу одно: врач не имеет права злоупотреблять своим положением. Болеутоляющие, наркотические и психотропные средства предназначены для больных, а не для того, чтобы ими пользовались в целях личного обогащения.

— Ну и информация у вас! Сколько всего вы знаете! — нервно воскликнула Алиса Селецкая. — Представляю себе, как вы намучились, пока запомнили все эти мудреные слова!

— У Лакатошей творились безобразия, а старый адвокат был человек тонкий. Не ангел, но благородства в нем хватало.

Алиса Селецкая встала у окна, пальцами вцепилась в занавеску, посмотрела на улицу — видно было, что хочет успокоиться, — потом резко обернулась к Каласу и заговорила:

— Мы с вами не понимаем друг друга, пан Калас! В прошлый раз повздорили и теперь снова цапаемся. Жаль, что вы так слепы, так безнадежно невосприимчивы. У вас странные взгляды на самые обыденные вещи. На вас тяжким бременем лежит отпечаток вашей профессии. Крч умер, пусть не своей смертью, вам удалось доказать, что его ударили. Будь моя воля, я бы спросила: а где вещественные доказательства? Но я не спрашиваю! Меня это не интересует. Я не суюсь не в свои дела. И вам бы тоже не следовало. Вы не вправе никого осуждать. Разве вы лучше других? Вы же оголтелый моралист! И завистник! Шьете нам всякие свинства и уверены, что сами безупречны. Ну так я кое-что вам скажу. О тех, кого вам не за что осуждать и даже обсуждать. Когда я приехала в этот город, все смотрели на меня как на женщину… которую можно легко заполучить в постель, которая и сама готова туда залезть, стоит только кому-нибудь подмигнуть. Такой здесь налепили на мне ярлык. А я не поддавалась на подмигивания! Сама выбирала себе партнеров. И представьте себе, в постель залезала добровольно, по собственному усмотрению. Можете считать, что и это безнравственно, что нужно жить с одним мужчиной! А если этот мужчина от вас сбежал, тогда что? Вот вам и украшение рода человеческого, корона всего сущего на земле! Оказывается, он не способен вынести тягот семейной жизни! А когда он трусливо испаряется — что делать женщине? Жить светлой памятью о нем? Зачем, когда ему и в голову не пришло спросить, как я устроилась и не нуждаюсь ли случайно в его помощи? Збышека я буду ждать, пан Калас, даже если его осудят, даже если посадят! Пусть у него отнимут и диплом врача, все равно буду его ждать! Я знаю учителя, который сейчас работает на бензоколонке, наплевал на общественное положение да еще и получает больше прежнего. Меньше забот, больше денег. Вот какова жизнь! Это вам не красивые слова, пан Калас, это реальность. Хотите ее видеть и принимать или нет, все равно она такова, а тем, что не желаете ее знать, вы ничего не измените. Люди хотят жить, зарабатывать и действуют как умеют. Что из того, что действия эти антиобщественные или даже антисоциалистические? Сознательность никого еще не прокормила. Можете считать меня провокатором. Я умею работать, пан Калас, и работаю на совесть! Но об этом будут говорить куда меньше, чем о том, со сколькими мужчинами спала. И сколько мужчин старались завлечь меня в постель! Их сознательностью никто не интересуется. Потому что они умеют все замять, где надо. Высокий пост — порука моральной устойчивости. Я же свой моральный облик исправляю работой. Да, видно, этого мало. Для провинциальной общественной верхушки выгоднее трубить в фанфары направо и налево, произносить красивые слова, лозунги, фразы и при этом жить на свой лад. У меня все иначе. Все наоборот, пан Калас. Если бы я захотела вас разжалобить, я бы могла сказать, что до нынешнего моего положения меня довели обстоятельства. Не думайте, будто я оправдываю нашу компанию. Вовсе нет. Я только объясняю, чем может кончиться, когда слово «человек» становится пустым звуком. А я не хочу быть пустым звуком, желаю чувствовать, знать, что я существую, что кому-то еще нужна. Не выношу высокомерных рож. от которых только и услышишь: «Гражданка, мы все взвесим, во всем разберемся, понимаете ли, ввиду ряда обстоятельств в данной ситуации вам, пожалуй, лучше бы обратиться непосредственно к компетентным органам, поскольку мы…» Вам все это наверняка знакомо, пан Калас. Краснобаи, которые разглагольствуют, не вдумываясь в смысл собственной болтовни. Збышек действовал незаконно, вы правы, зато никогда не пустословил. Скажет: «сделаю» или «не сделаю» — и все. Я понимаю, что вас мне не переубедить. Но я полагаюсь на него и буду ждать. Он найдет себе работу. Не обязательно быть врачом. Может, из него бы и не получился хороший врач. Но его отец хотел, чтобы он стал медиком. То, что он изменил присяге, — другое дело. Это по вашей части. Но я-то не милиция и не судебные органы. Я обыкновенная женщина и люблю правонарушителя. Вы вправе его покарать, я вправе его любить. Вот в чем разница! И — мое преимущество. Вас связывает ваша бывшая профессия, мне моя душа дает полную свободу. И у Лакатошей я чувствовала себя свободной. Раздевалась, верно, и позировала для фотографий, но при этом была свободна, все по собственному желанию, с радостью, потому что — вам трудно это понять — мне было приятно, что кому-то нравится мое тело, что мною восхищаются, даже отвратительных пьяниц я готова была снести, выдерживала их липкие взгляды, мне смешно было смотреть на их слюнявые хари, а потом, на следующий день, видеть их в роли достойных, уважаемых людей. Меня забавляло, что я, именно я знаю, насколько они жалки и ничтожны… Вот как, пан Калас! Вас коробит наше безнравственное поведение, я же говорю вам о великом ханжестве! О том, что некоторым людям дозволено все, потому что их защищает положение, толстая броня! Я никогда не делала вид, будто я не продажная! А кто из этих достойных, безупречных мужчин, которые так любили тайком посещать Лакатоша, откровенно признался бы в своих слабостях? Ни один! Для этих людей честь — чистая фикция, пан Калас! Они привыкли пользоваться всем, чем можно. Не желают отказаться от своих пороков, но при этом не откажутся и от благ, которые дает их общественное положение, должность и репутация! Вам нужны имена? Нет, не нужны? Конечно, кому охота знать, что добропорядочные люди — всего лишь грязные свиньи! Даже вашему лейтенанту пришлось немало повозиться, пока он до всего докопался. Думаете, он ничего о нас не знал? Прекрасно знал, да долго не мог подступиться. Указать пальцем, скажем, на инженера Джапалика? Что вы, это опорочило бы весь кооператив! Точно сластолюбец Джапалик и кооператив — одно и то же! Точно в кооперативе нет десятков честных, трудолюбивых людей, у которых кулаки чешутся, когда они слышат имя Джапалика! Но кого это интересует, когда у председателя всюду своя рука, когда он в открытую заявляет, что с ним ничего не может случиться, потому что он всех купил? Попробуйте-ка его спросить, кто эти «все»? Пусть укажет вам хотя бы на одного! Не укажет. Не потому, что не на кого. Сколько «татр-613» останавливается под вечер в пятницу у кооперативных складов! Правда, приезжают одни шоферы или какие-нибудь референтишки. Сами важные лица, которых улещают утками, гусями или курочками, остаются на заднем плане, ни о чем не знают, а потом бывают приятно удивлены подношением. Не думайте, будто Джапалик назовет их имена. Ни в коем случае! Он живет благодаря им, а они живут за его счет. И после всего этого скажите мне вы, страж закона, где тут интересы общества, где идея всеобщего равенства? Промолчите, и все промолчат — хотя это шито белыми нитками. Знаем и молчим. А почему? Из страха? Или не верим в идеалы нашего общества? Видите, и вы помалкиваете. Вам нужно время, чтобы опомниться и сообразить, как мне ответить. А ведь ответ прост: мы разложились! Многие из нас разложились. И валим свою вину на общество. Общество, мол, допустило, чтобы мы так низко пали. Разве я не права? Знаете, я даже рада, что случилась эта история с Крчем. Думать мы имеем право, что хотим, на факты это не влияет. А теперь факты всплыли на поверхность, тут вы правы. Даже я вижу, что вы правы, и это само по себе уже чего-то стоит! Я рада. Устала от всего, но рада. Конец нашей компании и всему свинству…