СТАРИКИ И БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР - Г.Гасфорд

Я хватаюсь за оружие, но у меня всего лишь мегафон. Дернулся чисто рефлекторно. Чувствую себя идиотом. Прежде чем успеваю начать отстреливаться из мегафона или проделать Чью Хой, или подумать о том, как умерить прыть этого чернокожего морпеха-пулеметчика, который здоров как танк и способен брызгать гильзами быстрее, чем паукообразная обезьяна брызгает когда дрочит, здоровенный чернокожий пулеметчик падает, оседая как в замедленном воспроизведении за золотым поблескиванием выбрасываемых гильз.

Радист Ха Нгок поднимает меня на ноги, а командир Бе Дан в это время прикрывает нас огнем.

Горячая боль обжигает где-то справа и идет вверх, и это первый намек на то, что я ранен. Я опускаю глаза. Я повидал много огнестрельных ран. Я встаю, я иду, и кровью пока что смертельно не истек. Ха Нгок помогает мне идти, а я тем временем ставлю себе диагноз: сквозное ранение правого бедра, кости не задеты, главные артерии не перебиты. Вот и представилась мне прекрасная возможность подтвердить ту хрень, что травят в байках о том, как здорово умеют прыгать одноногие морпехи.

Я оборачиваюсь назад и вижу, как санитар отрезает К-баром штанины чернокожего пулеметчика. Санитар, не реагируя на стрельбу, продолжающуюся повсюду вокруг него, встает и вызывает "метелку", экстренный медэвак. Санитар вооружен двумя револьверами 38-го калибра в кобурах на низко опущенном ремне, прям как любитель пострелять с Дикого Запада.

Отходя, мы слышим, как перекликиваются Черные Винтовки: "Пару раз вон туда дай!" "Где эти гребаные ганшипы?" "Прекратить огонь! Прекратить огонь!" "Видишь кого-нибудь?" "Вон те кусты пощупай!"

Ха Нгок ростом мал, но силен неимоверно. Он помогает мне ковылять к лесу, а пули шипят над нашими головами как шматки горячего воздуха.

Пуля попадает Ха Нгоку в затылок и выходит через лицо. Он изумленно глядит на меня, лицо его в нескольких дюймах от моего. Между его носом и скулой – безобразная мокрая дырка. Ха Нгок выдыхает мне в лицо свой последний вдох и замертво падает к моим ногам.

Оглядываюсь, вижу капитана морской пехоты, кондиционного главного у этих ладных и нахальных. Знаков различия офицеры в поле не носят, но возраст его, выправка, ровно подстриженные усы и ровно и коротко стриженые волосы дают понять, что он в звании капитана.

Он с помповым дробовиком. Грудь перетянута ремнем с понатыканными в него латунными боевыми патронами для дробовика.

На капитане стрелковые перчатки из желтой свиной кожи, накрахмаленная и выглаженная на кирпиче полевая кепка тигровой раскраски, наплечная кобура из черной кожи с пистолетом 45-го калибра и авиаторские очки. Наручные часы подвешены к верхней петле его тропической куртки. Он как поршнем двигает рукою вверх-вниз. "Давай-давай-давай!"

Капитан ни разу еще не видывал белого вьетконговца. Он глядит на меня и не знает, что делать, пристрелить или пивом угостить? По хряковским законам следует прежде всего стрелять, и даже не думать о том, чтоб о чем-то спрашивать. Я показываю капитану два больших пальца, а он глядит на меня как Моисей при виде горящего куста.

Пока капитан думает, командир Бе Дан стреляет.

Капитан падает, пораженный в ноги.

Морпехи наступают цепью, стреляя во все что движется.

Я разворачиваюсь и бегу как толстожопая птица, неуклюже, хромая, но не обращая внимания на боль, думая лишь о том, что либо я отыщу укрытие рики-тик как только можно, либо моя медицинская карта превратится в рассказ об изнасиловании, совершенном с особым цинизмом. Когда-то кусты и деревья означали опасность, но теперь стали укрытием.

В лесу меня дожидается командир Бе Дан. Я вглядываюсь в безмолвные джунгли, ничего не вижу, и тут волшебным образом материализуются командир Бе Дан и чиенси. Так что шансов сбежать у меня с самого начала не было. На каждом шагу я оставался любимой картинкой в чьем-то прицеле.

Командир Бе Дан приказывает мне лечь на гамак. Бойцы поднимают меня и несут, и мы движемся быстро, углубляясь в джунгли, где все черно-зеленое или зелено-черное. Мы не обращаем внимания на ухающие снаряды, тяжелые разрывы бомб, и железное жужжание ганшипов – это Черные винтовки забрасывают товарища Ящерицу тоннами железа в беспомощной яростности и от осознания неспособности что-либо поделать, но делу это не поможет.

Прощай, мой лучший шанс сбежать.

Полдня наша секция топает, забираясь все выше и выше в горы Донгтри, по крутым и неровным тележечным дорожкам, пока не уходим так далеко от войны, что кажется, будто не было ее никогда, да и быть не могло. Здесь на высоте, такая тишина, что замираешь как в церкви, и нарушает ее лишь нежное журчание джунглевых родников; где бы ты ни оказался в тропическом влажном лесу, всегда слышишь тихий шепот быстро бегущих вод. Звуки воды действуют умиротворяюще.

Весь остальной мир представляется сном. Жутковато здесь, но так красиво, и война с ее пальбой – всего лишь дурное воспоминание, оставленное нами в дурном месте в долине далеко под нами.

Я размышляю: а что бы нам не бросить наши пушки и не застолбить участки под фермы, и не остаться здесь навеки. Пускай они там в долинах дерутся как дурни. А мы останемся здесь и будем жить как горцы.

Но покой этот из категории тех, что только вводят в заблуждение, а тишина – лишь одна из разновидностей военной маскировки. Бодойские разведчики приветствуют нас на тропе. Бодойцы проводят нас мимо часовых, зениток, пушек и блиндажных комплексов, в которых заправляют стрелковые роты элитных войск Северного Вьетнама.

Один из бодойцев вскрывает ствол дерева, открывая вход в тоннель, который так изобретательно запрятан, что можно сидеть рядом и так его и не заметить. Мы входим в дерево и залезаем в тоннель. Как всегда, я создаю кучу проблем, потому что плечи мои чересчур широки для часто попадающихся лазов, соединяющих разные тоннели. Когда я застреваю, бойцы спереди меня вытягивают, а бойцы сзади проталкивают. Сам себе я напоминаю жирную тетку, которая пытается залезть в подводную лодку.

Глубоко под землей тоннели расширяются до таких размеров, что по ним можно гонять грузовики. Мы топаем вперед и попадаем в тоннельный комплекс, обширный и хорошо оборудованный, целый город с населением, погребенный внутри горы.

Мы спускаемся еще глубже, и тоннели становятся чище и в более высокой кондиции. Стены пещер уже не сырые, и паутин на них нет. На нас больше не нападают с визгом черные тучи летучих мышей. Нашим взорам открываются зеленые брезентовые палатки, разбитые в безукоризненном порядке, штабеля деревянных ящиков, аккуратно поставленных друг на друга, электрические светильники, работающие от генераторов, госпиталь с чистыми белыми простынями, в котором работают доктора и медсестры в белых халатах.