Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки - Михаил Дайнека

Грустно долго жить на свете, господа.

Еще достопечальный эпизод. Бабуле девяноста лет приснилось, будто она к вечеру умрет. Старушка философски к делу отнеслась: оделась во все чистое, легла себе спокойненько и мирно ждет костлявую с косой. А внуки неотложку бабке вызвали. А старушка обещание сдержала: доктор (я, бишь) в дверь – а бабушка туда, где ни печали нет, ни воздыхания. Вот нет чтобы на пять минут пораньше отойти! Старушке, по большому счету, все равно, а мне мороки пуд. У меня ж, как ни крути, – «чехол» в присутствии, куча писанины в связи с ним…

То-то бабушка резвилась, с неба глядючи.

А вот история немного веселее. Хотя, опять-таки, смотря как посмотреть, извините мне опять такую тавтологию.

Глубокой ночью едем мы на вызов. В машине – водитель, фельдшерица и я. Подъезд к дому загроможден легковушками, водитель останавливается метрах в пятидесяти от парадной и напутствует: «Девочки, кончите – кричите громче!»

Поднимаемся, звоним в квартиру. Открывает больная и радостно всплескивает руками: «Ой, а это вы – девочки по вызову?!»

Ужо. До сих пор я в простоте душевной полагала, что я вообще-то доктор скорой помощи. А оказывается, я – девочка по вызову, которая громко кричит, когда кончает…

Надо же так ошибиться с выбором профессии!

И на десерт. Жаль, было не со мной. На одной из подстанций скорой помощи работает ну очень пожилая докторица. Всю свою сознательную жизнь работает. На одном и том же месте. Приезжает как-то раз она к больной, та радостно: «Ой, доктор, – говорит, – а вы когда-то мою бабушку лечили! И бабушка умерла. А потом вы мою маму лечили. И мама тоже умерла». Докторица, в задумчивости, натягивая резиновые перчатки: «Ну что ж, а теперь я и вас полечу…»

Как было сказано: вот так мы и живем.

Михаил Дайнека

Пасынки Гиппократа (фрагменты романа)

Людей надо лечить

Ночью шел дождь, к рассвету хлынул и вдруг кончился, как бывает у нас в Петербурге весной, даже такой стылой, как нынешняя. Большая чайка спланировала к каналу, по которому несло запоздалый ладожский лед, всё еще белый, как эта чайка, но вдруг скрипуче крикнула и взмыла вверх, в размытое, подернутое дымкой небо. Шумели машины, разбрызгивая радужные лужи с голубоватого асфальта, прозрачного, как акварель. По противоположной набережной с солнечным звоном прокатился и остановился трамвай, выпустив публику, спешащую на Адмиралтейские верфи; публика опаздывала.

Из ближайшей подворотни показался местный бомж в донельзя истертой засаленной шинели и тихо, как привидение, двинулся в сторону Сенной. Начинался рабочий день. На отделении было оживленно и суетно. В диспетчерской, вопреки всем грозным запретам за ночь основательно прокуренной, сквозняк вздул желтенькую шторку и с дребезгом захлопнул приоткрытое окно. Зазвонил телефон, заступившая на вахту Ольга сняла трубку.

– Неотложная, – дежурно сказала смешливая стройняшка Оленька, искоса глянув на заведующего, который в ожидании ежеутренней конференции, именуемой всеми «пятиминуткой» и еще, разумеется, похожим и точным, но не вполне печатным словом, просматривал истории болезней, сданные уходящей сменой. – Слушаю вас, – сказала Оленька, прикрыв трубку рукой, потому что маленький лысоватый заведующий, живчик Вадим Мироныч Фишман, примостившийся на ветхом канцелярском стуле с торца диспетчерского стола, громко зафырчал, углядев что-то в докторских каракулях.

– Здравствуйте, – звонившая заметно нервничала, – простите, пожалуйста, доктора можно вызвать?

– Да, пожалуйста, – показательно вежливая и доброжелательная Оленька еще раз покосилась на заведующего, но шеф сосредоточенно читал, постукивая пальцами по драной папке в такт маятнику электрических часов: так-так-там-там-пам-пам. – Что у вас случилось? – спросила Оленька.

– Вы знаете, моему мужу плохо, – ответила женщина, – очень плохо, – на всякий случай добавила она.

– Что «очень плохо»? – уточнила Оленька, а Мироныч оторвался от служебной писанины и прислушался. Задорно процокав каблучками по коридору, доктор Вежина сунула в диспетчерскую короткостриженую голову, одновременно с Миронычем глянула на казенные маятниковые часы и немедленно показала шефу длинный язык. Смешливая Оленька хихикнула, трубка в ответ сипнула и затрещала.

– Вы знаете, – голос женщины стал не только напряженным, но и испуганным, – голова у него болит, кружится, даже тошнило его. И дышать, говорит, как-то тяжко, и…

– Понятно, – прервала Ольга и принялась заполнять сигнальный талон. – Сколько лет больному? Сорок полных? Понятненько… – В тесную диспетчерскую помалу подтягивался народ, становилось шумно. – Телефон? Адрес? Этаж? Подъезд с улицы или со двора? Код внизу есть?

– Есть вроде бы… – Женщина совсем растерялась. – Да, точно есть!

– Какой? – нетерпеливо спросила Оленька, подгоняемая начальственным тамтамом, теперь ощутимо опережающим маятник: так-там-пам-так-там-пам…

– Вообще-то, он там не один, – после паузы неуверенно сообщила женщина.

– Кто не один? – теперь растерялась Оленька, народ притих, прислушиваясь, а шеф перестал барабанить. – Как так не один?

– Ну так… Просто не один, и всё. Есть черный, очень-очень большой, есть рыжий, есть обыкновенный, такой, знаете, полосатый, помоечный… Только это не кот, а кошка была, и она сдохла, кажется, потому что уже неделю из-под лестницы такой запах… Ну знаете, пахнет так…

– Ох, – выдохнула смешливая Оленька, прикусив губу, чтоб не рассмеяться вместе с отработавшими смену фельдшерицей Галей Шутовой и диспетчером Галей Гороховой. – Да я же, – Оленька все-таки рассмеялась, – я вас не про котов, я про код, – она выделила «д» на конце, – про код в парадной спрашиваю!

– Ах, – женщина облегченно вздохнула, – простите, простите, пожалуйста. Нет, кода у нас нет!

– Будет, – пообещала Оленька, отчаянно давясь смехом под грозным взглядом Мироныча, а Галя-раз и Галя-два со всхлипами размазались по дивану.

– Что будет? – совсем потерялась женщина. – Когда будет?

– Скоро, – уверенно сказала Оленька. – Доктор, доктор скоро будет, надо немного подождать, – пояснила она, а общий смех в диспетчерской решил проблему ежеутреннего сбора неорганизованных медицинских масс проще и лучше любого селектора, тем более неисправного.

Пока оживленные массы теснились, рассаживаясь, и рассаживались, теснясь, раскрасневшаяся Оленька дописала сигналку, глянула на часы, потом на Мироныча. Тот покосился на листок и кивнул, она докинула десять минут, вписала цифры в графы журнала «время приема» и «время передачи», одновременно уступая заведующему место за столом.

– Об чем смех? – поинтересовалась Диана Вежина, уплотнив своей хрупкой особой сидящих на диване и немедленно раскрыв косметичку. – Антон, опять ты Оленьке палец показал?

– Нет, – мрачно отозвался восседающий на тумбе квадратный доктор с трогательной фамилией Бублик, – но сейчас покажу, – и показал.

Палец был указательным.

Оленька прыснула. Бублик согнул палец. Оленька зазвенела и заходила ходуном, как язычок серебряного колокольчика. Мрачный Бублик укоризненно покачал согнутым пальцем. Оленька зашлась и в последнем пароксизме подалась назад, приложившись к тщедушному Миронычу, который почти было просочился за ее спиной к диспетчерскому креслу. Потеряв равновесие, шеф впечатался в стену, угодил копчиком на подлокотник и с грохотом исчез под столом, обрушив за собой кресло, Оленьку и груду служебных гроссбухов. Всё смешалось, включая гласные и согласные в речи шефа.

– Ну вас на фиг! – полузадушенно, но наконец членораздельно донеслось из-под стола вперемешку с постанываниями Ольги. – Идиоты! Психи! Недоумки! Детский сад для недоразвитых! – выражался шеф, пока Ольчик-колокольчик пыталась собрать себя в кучу и на четвереньках выбраться наружу. – Эскулапы недоделанные! Шуты гороховые!

– Ась?! – Шутова и Горохова порхнули к месту происшествия, исполненные профессионального рвения.

– Лечить будем? – кровожадно спросила худенькая Шутова.

– Или пусть живет пока? – засомневалась пухленькая Горохова, а Оленька всхлипнула и распласталась, как щенок, напрудивший лужу на зеркальном паркете. Мироныч взвыл.

Заведующий шумел, недоразвитый детский сад веселился. Приоткрылась дверь, распахнулось незапертое окно, взлетела и заполоскалась шторка, и в диспетчерскую вместе с заполошным воробьиным хором брызнул неразбавленный солнечный свет. Сунувшаяся округлая водительская физиономия под ленинской кепочкой прищурилась.

– На фиг! – громыхнул из-под стола шеф, цепляясь за неисправный селектор. Кепочка с прищуром испуганно ретировалась. – Хватит! – рыкнул всклокоченный шеф и потер ушибленную плешку. – Всё, – шеф сказал, как поставил точку, и всё успокоилось, в том числе истошный воробьиный раскардаш вокруг древнего дерева. – Ну дурные же вы, как воробьи! Фу! – Пыльный шеф фыркнул, чихнул и официально нахохлился. За окном вместе с веткой малахольно раскачивалась ворона, унаследовавшая воробьиное поприще. – Все успокоились? Тогда сдавайте дежурство. Замечания, особенности. У вас, Герман?