Замуж за принца - Элизабет Блэквелл

—  Конечно, справимся, — уверенно подтвердила я, протягивая Розе руку, чтобы помочь ей подняться на ноги. — Пойдем, поможешь мне получше расставить все эти корзины с едой.

Роза довольно охотно взялась за работу. Но в комнате продолжало звучать эхо рыданий королевы Ленор. Я пыталась что-то говорить, но все зря. Ничто не могло заглушить эти душераздирающие звуки.

Если, описывая события своей жизни, я демонстрирую какой-то литературный талант, то это только благодаря тем дням заточения с Розой, потому что они превратили меня в рассказчицу. Я организовала наше время в точности так, как когда-то руководила замком миссис Тьюкс, строго следившая за распорядком дня. Сразу после подъема на рассвете мы завтракали, утро посвящали чтению или письму, а после обеда принимались за рукоделие. Роза помогала мне готовить легкий ужин, изумляясь моей способности куховарить над пламенем ее камина. По мере того как за окном сгущались сумерки, наши голоса устремлялись навстречу друг другу, и мы беседовали в темноте, пока не засыпали.

Несколько первых вечеров я пересказывала истории, которые Роза любила в детстве. Это были сказки о прекрасных принцессах и благородных рыцарях, отрубающих головы огнедышащим драконам. В этих легендах чары рассеивались, и любовь неизменно торжествовала. Когда мой запас подобных развлечений иссяк, я перешла к более правдивым повествованиям. Я пыталась нарисовать картину тех мест, в которых я росла, описывая, как на рассвете поднимался над землей туман, когда я шла к хлеву доить коров. Как брели по полю быки, оставляя позади себя борозды взрытой земли. Как мы глотали слюнки, вдыхая аромат фруктов, которые мама варила, делая припасы на зиму.

Я не рассказывала Розе все подряд. К примеру, я избавила ее от рассказов о том, как зимой мы постоянно что-то себе отмораживали, или как мы с братьями сбивались, чтобы согреться, под одним на всех старым одеялом, дрожа одной сплошной кучей костлявых рук-ног и бурчащих от голода животов. Я умолчала о том, что отец нас избивал, и не стала описывать пустые, полные отчаяния глаза мамы. И я не сказала ни слова о смерти, похитившей мою семью. Я не могла и не желала говорить о чуме.

Вместо этого я делилась изумлением, охватившим меня при первом взгляде на замок, и благоговейным восхищением, которое вызвала у меня доброта ее матери. Я говорила о радости, охватывающей королеву Ленор по мере того, как рос ее живот, и о нежности, с которой король Ранолф прижимал к нему свою ладонь. Как счастливы были ее родители в тот день, когда появилась на свет их дочь!

От этих воспоминаний у меня мучительно сжималось сердце, но Розу эти истории, похоже, подбадривали, потому что она часто просила, чтобы я снова и снова описывала одно и то же событие. Иногда, когда мы лежали рядом в темноте, время как будто исчезало, и мне чудилось, я снова нахожусь в спальне служанок рядом с Петрой, и мы шепчемся, делясь секретами. Какой взрослой и уверенной в себе казалась мне тогда Петра, и как я пыталась подражать ей, надеясь когда-нибудь стать такой, как она! Время стерло разделявшие нас разногласия. Мне доставляло удовольствие думать о ней как о верной подруге, и я горевала о ее исчезновении из моей жизни. У Розы никогда не было таких подруг, и ее не беспокоило их отсутствие, но я понимала, что дружба могла бы обогатить ее существование.

Шли дни, и каждый из них был точной копией предыдущего. Когда комнату наполнял дневной свет, мы бодрились как могли. Мы занимались своими делами, как будто не было ничего странного в жизни двух женщин, полностью отделенных от внешнего мира, и играли роль двух милых дам. Но когда приближалась ночь, мы мрачнели вместе с темнеющими небесами. И когда скудный свет луны позволял нам видеть лишь смутные очертания лиц друг друга, мы распахивали свои души. Роза начала требовать, чтобы я заполняла пропуски в своих повествованиях.

— Ты ничего не рассказываешь о моих крестинах, — произнесла она однажды вечером.

— А что ты хочешь знать? — настороженно поинтересовалась я.

— Я хочу знать о Миллисент. И о проклятии.

В ее голосе слышалась горечь. Даже если каким-то чудом королю и королеве удалось бы выйти из ада болезни невредимыми, ничто не могло стереть воспоминания об этих днях из души их дочери. Игривость, присущая ее женственному телу, исчезла без следа, сменившись осознанием непредсказуемости и жестокости судьбы. Ни красота, ни высокое положение, ни богатство не спасали от горя и потерь.

После всего, что случилось, я решила, что правда уже не сможет повредить принцессе. Эта история и в самом деле далась мне легко, потому что я с пугающей ясностью помнила все до мельчайших подробностей, начиная с появления Миллисент в Большом Зале до заверений Флоры о том, что она защитит ребенка. О чем я так и не решилась ей рассказать, так это о пещере под церковью Святой Агреллы и о том, как Миллисент околдовала королеву Ленор.

Я твердо решила, что эта история должна остаться погребенной так же глубоко, как и породившая ее обитель зла.

—  И она сумела отомстить, — прошептала Роза. — Она принесла в мой дом смерть.

Я поспешила отвлечь ее от таких мыслей.

—  Миллисент была коварной женщиной, но не колдуньей. Чума распространяется сама и поражает всех подряд. Ей нет дела до различий между добродетелью и пороком.

— Ты так думаешь?

— Конечно, — уверенно подтвердила я.

Но я не могла знать, кого поразила болезнь, притаившаяся за нашей дверью, потому что прошло уже две недели после ужасной сцены разлуки между матерью и дочерью. Мы не принимали гостей, и ничьи шаги не раздавались в коридоре. Я ожидала, что королева Ленор попытается каким-то образом подать о себе весть, сунув под дверь конверт с письмом для Розы или прошептав ей слова материнской любви. Приказал ли ей король держаться подальше от дочери, или к комнате принцессы ее не подпускала болезнь, этого я знать не могла. Грусть Розы захлестнула и меня, и в этот вечер историй больше не было. Только молчаливые воспоминания.

Каждое утро Роза исподлобья смотрела на меня, и в ее глазах читался невысказанный вопрос. И каждое утро я вставала с постели и, отвернувшись от нее, умывалась. Мне нечего было ответить, но, к ее чести, она не ныла, не жаловалась и не умоляла освободить. Она слушалась меня и охотно бралась за все, что я ей поручала. Когда мы вышили все наши с ней нижние юбки, я объявила, что мы принимаемся за простыни. Праздность нас погубила бы. Когда мой запас историй истощился, я начала приукрашивать мелочные придворные сплетни, раздувая их до масштабов настоящей драмы во все более отчаянных попытках чем-то занять бесконечные пустые часы. Однажды вечером я рассказала ей о давнем романе между тучной кухаркой и ее до смешного крошечным поклонником, описывая его в мельчайших подробностях, чтобы каким-то образом дотянуть до захода солнца. Комнату постепенно окутывали тени, и я принялась расшнуровывать ленты корсета Розы, готовясь укладывать ее спать.

—  Ты так много рассказывала мне о любви, — тихо произнесла она, глядя прямо перед собой. — Неужели у тебя нет истории о своей любви?

Я покраснела, хотя понимала, что она меня не видит. Я уже много лет не произносила имени Маркуса. Позволят ли минувшие годы говорить о нем отстраненно и спокойно, — спрашивала я себя, — или мой голос дрогнет от девичьей тоски?

Голос Розы нарушил воцарившуюся тишину.

—  Прости. Тебе, должно быть, больно вспоминать о том счастье, которое ты познала с мужем, — произнесла она, высвобождаясь из платья.

Мой супруг. Когда Роза заговорила о любви, отнюдь не имя Дориана первым пришло мне на ум. Я колебалась, вспоминая лицо Маркуса за воротами замка. Встреча с ним разбудила бурю чувств, которые я считала давно умершими. Мне вдруг безумно захотелось ощутить то, что мы испытывали тогда, когда были юными и исполненными надежд, а наши тела горели от неутолимого желания.

—  Был еще один человек, которому я отдала свое сердце задолго до того, как вышла замуж за Дориана.

Роза обернулась ко мне, и ее глаза заблестели предвкушением. Она забралась на кровать, спрятав ноги под подолом сорочки.

— Ты была знакома с ним в юности? Он тоже жил на ферме?

Сложив ее платье, я аккуратно положила его на сундук в ногах кровати.

— Нет, — ответила я. — Я познакомилась с ним здесь, в городе.

— Почему вы не поженились?

Она высвободила волосы из плена лент, и золотистые локоны густыми волнами рассыпались по плечам. Она снова стала похожа на ребенка и казалась такой беззаботной, что я как будто перенеслась в прошлое. Я сказала себе, что если история моего разбитого сердца сможет отвлечь Розу от ее собственных переживаний, значит, она заслуживает быть услышанной.

И я поведала ей о том, что произошло между мной и Маркусом. Обретенная с годами мудрость позволила мне оправдать нас обоих, признавая и ту любовь, которую мы испытывали друг к другу, и тот трудный выбор, который пришлось сделать каждому из нас. И все же Роза была возмущена.