Повести древних лет - Валентин Иванов

Они завоевали город колдунов и смели его, как муравейник.

О них веками будут петь скальды. О них сложат саги, которые перенесут их имена в тысячелетия.

Зная дорогу к сердцу викингов, ярл славил победы, победы и еще победы. По возвращении каждое его слово будет повторено и раздуто. Никто из побывавших на Вин-о никому не признается в страхе перед лесом, перед биармами и их стрелами, не признается даже себе. И никому не придет в голову сказать ярлу Оттару, что это его, владетеля Нидароса, биармы глодали по кускам, как жареного тетерева.

Увлекаясь прирожденным красноречием вестфольдинга, Оттар облекал свои мысли пышными сравнениями и преувеличениями. Внушенное красивое слово и героический образ — это семя, которое дает опытному сеятелю обильный урожай. Он будет говорить со своими викингами много раз. Они вернутся в Нидарос победителями и утвердят его славу.

— Вы сядете выше всех за столами Валгаллы! Никто не бывал в Гандвике, кроме вас, и никто не совершал величайших подвигов, о герои!

Так Оттар умело и обдуманно творил легенду. Впоследствии, выдумки скальдов, основанные на сознательной лжи самого ярла и на хвастовстве его викингов, сложились в одну из саг, в одно из сказочных повествований о путешествиях доблестных непобедимых викингов.

Смелый грабитель, расчетливо-бесстрашный делец, Оттар умел молчать о поражениях и убытках. В своем роде он опередил алхимиков, которые еще будут утверждать, что они одни способны превращать в золото даже нечистоты земли, и наемных «философов», вознесших звонко-льстивое слово выше единственной реальности жизни — дела человека.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

«ЖЕЛЕЗНЫЕ ЗЕМЛИ»

Приветствую тебя, воинственных славян святая колыбель.

Пришлец из чуждых стран, с восторгом я взирал на сумрачные стены,

через которые столетий перемены безвредно протекли; где вольности одной

служил тот колокол на башне вечевой…

Постижение смысла исторического действия есть обязательная насущно необходимая задача потомков. Осуждение помогает бороться с пережитками, одобрение служит опорой поступательному движению. Главнейшим руководством в постижении является понимание того, что истинное величие лишь в том, что служило и будет служить благу людей. В истории общества нет ничего, что подлежало бы забвению. Прошлое, настоящее и будущее не разрываются в своем последовательном движении. Они — единое тело общественного развития.

Часть первая

КНЯЗЬ СТАВР

Глава первая

1

Отец племени фиордов Вотан любит воронов, суровых, строгих, способных жить столетиями не стареясь, собирателей тайн и вещих опытом долгих дней.

Черные, как драккары, птицы спокойно живут в дубовых лесах вестфольдингов, их никто не обидит, их изображение — любимый символ на знаменах свободных ярлов, королей открытых морей.

Вороны мудры и умеют безошибочно почувствовать грозное приближение опасных дней невыносимой зимней стужи. Они предусмотрительно покидают оледенелые леса гнездовий, где пища так каменеет, что делается недоступной даже для их твердых, как мечи, клювов. Убегая от стужи, вороны летят на юго-запад над забитыми льдом морями. Их стаи чернее черного зимнего неба, плотнее тяжелых снеговых туч.

Вороны летят туда, где летом побывали вестфольдинги. Они находят обгорелые стены, радуются глухому молчанию обезлюдевших полей, приветствуют след волка на талом снегу и набрасываются на обильные объедки летних пиров. Для зимы и это хорошо.

Вместе с весенним теплом для воронов наступают дни радости: в море выплывают драккары викингов, такие же черные, как сами вороны. Викинг уступает ворону лучшую долю добычи: глаз человека — мужчины, женщины, ребенка. Вестфольдинги щедры.

С высоты орлам фиорды кажутся лужами, горы — холмами и леса — порослью мха на скалах. Орлы различают морское дно и наблюдают движение рыбьих стай там, где их никто другой не может заподозрить. Но орлам, изображения которых еще можно найти в храме Валланда, — бывшей римской Галлии, — нет дела до викингов. А воронам — есть.

Этой весной тяжелоклювые и мрачные вороны, ничем не выдавая скрытой радости ожидания летних лакомств, следили за движениями флота союза свободных ярлов, участники которого выходили из фиордов. Уже покинули причалы три старых, давно-давно знакомых драккара владетеля Лангезунд-фиорда ярла Ската. Из Расваг-фиорда и из Брекснехольм-фиорда вышли драккары Зигфрида Неуязвимого и Гангуара Молчальника. Соседи и друзья встретились в море. Куда они повернут?

Острый нос первого драккара ярла-скальда Свибрагера высунулся из узкого горла Сноттегамн-фиорда. Свибрагер пел могучим голосом боевую песнь Великого Скальда.

Альрик, Гардунг и Мезанг, покинув фиорды Харанс, Сельбэ и Танангергамн, спешили грести. Хитрый Гольдульф скользнул из Семскилен-фиорда; казалось, он озирался — столько тайны было на его лице. Молодой Ролло, владетель Норангер-фиорда, встретился со своим однолетком Ингольфом из Ульвин-фиорда. Ролло повернул на восток вместе с Ингольфом. Судьба Ролло — на западе. Там он предложит воронам десятилетия обильнейших пиров.

Опустели фиорд Ретэ, владения громадного, как медведь, Балдера Большой Топор, и Хаслум, родовое гнездо веселого Фрея, и Беммель, собственность ярлов Гаука и Гаенга, неразлучных братьев-соперников, и Гезинг, принадлежащий Красноглазому Эрику, и Драммен упорного Эвилла, и Хаген, и Баггенс…

Над драккарами порой кружились стаи воронов, и викинги приветствовали громкими криками это предзнаменование удачной судьбы похода. Но движения флота были неопределенны, драккары шли разрозненно, и вороны возвращались на фиорды, ждали, опять кружили над морем. Они не боялись опоздать — крылья быстрее весел и парусов. И вот наконец-то общее направление определилось: драккары вестфольдингов плыли на Восток.

Тогда густые стаи воронов растрепанными тучами понеслись в восточный угол Варяжского моря и засели, подобно потушенным головням, в несравненно-яркой листве островов устья реки Нево.

Они дождались появления драккаров в дымке светлого взморья и приветствовали их громкими криками: «Хрра, грра, крра!»

Вороны совершили короткий перелет на берега озера Нево и оттуда валились в верховья Волхова.

Этим летом небывалый прилет воронов был замечен не только озерными жителями и обитателями приволховских починков и заимок. И по Ильменю и в самом Новгороде люди смотрели на воронов с нехорошим чувством. Никогда еще их не бывало так много.

— Дурное знамение, — говорили новгородцы, наблюдая за тяжелым полетом мрачных птиц.

— Недобрый знак, — повторяли они, разглядывая тяжелые черные фигуры, мостящиеся на вершинах деревьев.

«Быть худу, быть худу», — произносил про себя новгородец-огнищанин, мерянин Тсарг, глядя поутру на загрязненные пометом корни дуба, на котором ночевала шайка незваных зловещих пришельцев.

2

Новгород знает важную походку боярина Ставра. Городское людство привыкло видеть высоко поднятую голову, привыкло встречаться с пронзительно-строгим взглядом и слушать громкий голос знатного боярина. Привыкло и слушать его совета, ценить человека, опытного в делах и не роняющего слова зря без ясного смысла.

В этот поздний вечер новгородцы не признали бы Ставра. Он, согнувшись, бродит по верхней светлице своего пышного дома, заложил руки за спину, едва волочит ноги в мягких сафьяновых сапогах с шитыми задниками.

Болен он, что ли? Или, встречая сорок пятое лето непраздной жизни, прежде времени почувствовал старость?

Прогоняя грузную думу, боярин выпрямился, рубанул рукой, как мечом, и сделался прежним. Он бодро прошелся по обширной светлице и взялся за кубок с густым греческим вином, который его ждал на столике, покрытом для красоты, для роскоши парчовым платком.

Он поднял дорогой кубок, полюбовался рубиновой влагой. Вот он, боярин Ставр, богатый купец, уважаемый старшина Городского конца. Ему сейчас бы провозгласить здравицу гостям и сказать гордое слово так, как он умеет, — чтобы люди понимали: не хозяин им оказывает честь, а они хозяину.

Но гостей нет, Ставр одинок в светлице. Обо всем переговорив в последний раз, уже ушли старшины Гул и Гудим, бояре Нур, Делота, Синий и Хабар. Ставр сделал глоток и, будто любимое вино сделалось немило, поставил обратно початый кубок. Он подошел к низкому оконцу, согнул гордую спину, оперся локтями на подоконную доску и глядит, глядит на Город через оконницу, открытую для теплого ясного времени.