Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3 - Александр Солженицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так своим хриплым, но сердечным пением Чхеидзе оправдал надежды ИК – и собрание не взбесилось, не восстало, не грохнуло возражениями.
А тут подставили выступать – наборщика, трёх солдат, одного рабочего, которые все «за», от Исполкома Ерманский, Пумпянский, – и все они толковали, что товарищам рабочим надо к работам приступить.
Правда, полезли и большевики с межрайонцами: потерпев пораженье на ИК, они пытались теперь повернуть всё собрание, и не Соколов был тот председатель, кто хотел бы и мог остановить их.
Доводы их были сильные: что Николай II по-прежнему гуляет на свободе. А революция – слишком подозрительно безкровная. Временное правительство слишком мягко к врагам. А раздача земли до сих пор не решена. А рабочий вопрос – совсем обойден, вот никто не говорит о 8-часовом дне. И что есть заводы, не согласные приступать!
Но правилен был расчёт Исполкома, что собрание ещё с начала разрядило свою главную энергию – на похороны жертв и на Веру Засулич. Да уже все голодные, обедать пора. И противогазы – показались понятны. Да решал дело и солдатский в зале перевес: к станкам-то становиться было не им.
И большевицкие ораторы не повернули зала. И когда с трибуны высунули уже готовую резолюцию от ИК, прочли её один раз, и оговорено там было, что кто из рабочих занят в непосредственно организационной работе (все депутаты, кто тут сидят, и кто в милиции, и кто на какую новую должность пристроился), те к работе не приступают, – так это нам по нраву! Проголосовали, и сколько насчитали, за тысячу, – те все «за», а только три десятка против.
А потом, уже расходясь, друг у друга спрашивали: так это что решили? когда приступать? Да прям не завтра ли, с понедельника? Да как это мы своим выложим? Ведь за десять дён отвыкли, не соберёшь. Так если рабочим приступать – тогда и солдатам на ученье??
Ишь ты, шустрые какие! – уж и с завтрева им! Ежели б ещё поманешечку…
* * *Принялись гулять – так нe дни считать* * *442
Самодеятельные толпы на Петербургской стороне.Вчера к вечеру ехал Пешехонов в автомобиле по Большому проспекту – и навстречу увидел громадную толпу, которая двигалась с гамом и визгом от Каменноостровского. Алексей Васильич остановил автомобиль, выскочил навстречу – что такое?
Толпа была в основном женская и страшно ликовала, размахивала руками, но не угрожала никому. Оказалось: это – домашняя прислуга, кухарки, горничные, прачки, высыпали после общего митинга и катили по улице, невиданно ощущая себя в силе и хозяевами!
Пробуждению таких чувств можно было только порадоваться? (К толпе присоединялись и мужчины, прохожие, – и в хвосте заметил Пешехонов того гордого всадника первых дней, увешанного лентами, – а теперь плёлся за прислугой в жалком виде, пьяненький.)
Но приехал Пешехонов в комиссариат – ещё новость: по всей стороне расходятся чьи-то прокламации, приглашающие весь народ в воскресенье на Невский для демонстрации.
Это ещё зачем теперь? Большие толпы с неразгаданным устремлением вызывали у него тревогу: они могли громить.
Связались с Советом рабочих депутатов, оттуда ответили – провокация, приглашайте граждан воздерживаться от демонстрации, очевидно контрреволюционной.
Так и слухи ползли: что это – контрреволюционеры нарочно зазывают народ, а завтра начнут в него жарить из спрятанных пулемётов.
Но уже поздно было печатать и клеить по улицам свои отговаривающие объявления, да и не поверил Пешехонов никакой контрреволюции, не придал значения слухам и надеялся, что демонстрация не состоится.
А сегодня (воскресенье не воскресенье, комиссариат бурлил как всегда) часов в 11 утра донесли, что от Новой Деревни по Каменноостровскому движется громаднейшая толпа, больше десяти тысяч, и всё увеличивается по пути – и очевидно, валит на Невский.
Вот так тáк! Никаких мер предупреждения не принял – а вот теперь валила – и что же делать? и остановить нечем! Не пускать же в ход оружие! Да и нет такого отряда, загородить.
А толпа – всё ближе, и вот сейчас – поравняется, смотри – и комиссариат разнесёт.
Сидели и ждали в опасениях.
Но что-то не шла. Да куда ж подевалась? Послали разведать – оказывается, завернула в «Спортинг-палас».
Что делать? Надо спешить туда, а то и «Спортинг-палас» разнесут.
Пешехонов пошёл с двумя-тремя, за себя он как-то ни разу не боялся, он только боялся провалить комиссариатское дело.
Десять не десять тысяч, но очень много. И – митинг. Это уже хорошо: если митинг идёт, то разносить дворца не будут.
Одним аплодируют, другим свищут.
Ораторы – со стола. Дотолкались туда, подсадили Алексея Васильевича, взлез и он.
С разных мест узнали его, встретили аплодисментами.
Пешехонов повеличал их «народным собранием», приветствовал от имени комиссариата, поздравил с завоёванной свободой, вот – со свободой собраний и слова, которую они теперь осуществляют. Заявил, что революционная власть стоит на страже этой свободы и никому не даст её нарушить, что комиссариат счастлив охранять такое многолюдное собрание. Просил он и граждан со своей стороны – не нарушать ничьей свободы, терпеливо выслушивать ораторов, в каждую речь вдуматься, потому что обстановка передо всеми – самая сложная.
Всё сошло хорошо, ещё поаплодировали, и Пешехонов слез со стола.
Но не успели они выбраться наружу, как услышались в толпе возбуждённые крики. Что такое? Кто-то заподозрил в своём соседе полицейского шпика – и вот уже вцепились несколько в этого человека и хотели его рвать, вся публика туда тискалась.
Сотрудник шепнул Пешехонову: «арестуйте». Счастливая идея! Стали кричать, раздвигать толпу, продираться в центр свалки.
Пешехонов грозно арестовал заподозренного, а самых сильных крикунов назначил тут же конвоирами – вести «шпика» в комиссариат. И того, кто опознал шпика, – тоже чтобы шёл с ними.
Собрание успокоилось и продолжало митинг.
В комиссариате опросили всех свидетелей, и оказалось, что никто этого человека не знает и ничего доказать не может.
Отпустили свидетелей, а через полчаса и «шпика».
А митинг продолжался весь день до позднего вечера, но уже без мордобоя.
443
Керенский в Сенате. – Керенский в Зимнем дворце.Как приятно пользоваться доверительными услугами – графа! И всегда вкусно, аристократически поесть (кухня графа, передвижная, в подсобной комнате министерства юстиции, и винный погреб графа). И вообще – раздвинуть рамки жизни, узнать до сих пор не известные, лишь измечтанные её слои.
Очень покладистый, славный граф Орлов-Давыдов! И к тому же очень богатый. И Александр Фёдорыч убедил его дать щедрый куш Совету рабочих депутатов. (Надо их чем-то ублажить, так и лязгают зубами на Керенского.)
И много было в Петербурге мест, прежде никак бы не доступных Керенскому, – а теперь они распахивались! Одно такое место – Сенат! Второе – Зимний дворец!
И то и другое решил Александр Фёдорыч пролететь сегодня, в воскресенье. (Ещё успел с утра распорядиться арестовать Вырубову.) Но – не разодевался для этого, а так и поехал в чёрной куртке австрийского образца, как бы френчике, несколько поношенном, и со стоячим глухо застёгнутым воротом (достал ему тот же граф). Никто так не носит, ни на кого не похоже, уникальная одежда – и демократическая, и революционно выразительная. И не надо три раза в день менять крахмальные воротнички – не видно.
Прежде – каким надо было быть уважаемым и пожилым адвокатом, чтобы подняться до права входа в заседание какого-либо сенатского департамента или отделения, – а вот он, молодой адвокат, – только назначил по телефону, и, несмотря на воскресенье, все старцы Сената собрались в большом зале, и при порывисто-трепетном входе Керенского – встали! (Озабоченный граф спрашивал утром: «А если они вас не признают?» – «Тогда мы – не признаем их!»)
Одно из назначений Сената – регистрировать и распубликовывать все издаваемые кем-либо законы, только с этого распубликования они становятся законами. Так и вчера утром опубликованные Манифесты царей об отречении – ещё ничего на самом деле не значили и никакими законами не были, пока не пройдут через Сенат. (И сенаторы могли вчера целый день изумляться.)
Но и наверно никогда, от самого петровского сотворения Сената, законы не доставлялись в него лично министром? Привозил курьер в конверте, тут секретарь записывал название закона в журнал, будто бы «слушали – постановили распубликовать», и отсылал дальше конверт в типографию. Нет, никогда Сенат не видывал министра, привозящего закон!
Но и никогда же не бывало такого ослепительного, обаятельного и легендарного министра!
Но и никогда же не бывало такого судьбоносного события в Российской Империи, как отречение от престола – да сразу и царя, и всех его возможных наследников!
