«Теория заговора». Историко-философский очерк - М. Хлебников

После окончания Второй мировой войны, в период развёртывания «холодной войны», Бармин стремится закрепиться в качестве эксперта по СССР, продолжая публикацию серии статей, «раскрывающих» коварные планы Кремля. В 1947 году журнал «Journal American» на своих страницах знакомит американского читателя с взглядом Бармина на перспективы мирового коммунистического движения. Статья, носившая громкое название «Возрождение Коминтерна означает войну против США», была посвящена созданию Коминформа, пришедшего на смену распущенному в годы войны Коминтерну. Бармин остаётся верен алармистскому подходу, рисуя впечатляющую картину, следующую из факта основания Коимнформа: «Возрождение Коминтерна по существу означает объявление войны Америке. Это означает войну против свободы и достоинства человека по всему миру»{553}. Автор игнорирует тот момент, что Коминформ, полное и официальное название которого — Информационное бюро коммунистических и рабочих партий, представлял собой центр координации пропагандистской и агитационной работы, не ставивший перед собой целей достижения каких-либо конкретных политических результатов. Перед американским читателем возникает картина реализации зловещих замыслов, сформировавшихся ещё в военные годы: «Сталин использовал европейских коммунистов для создания в Сопротивлении организованных партизанских ячеек, которые станут зародышами будущих революционных армий. В этом ему помогали западные союзники, щедро снабжая коммунистических партизан оружием. Эта тайная армия всё ещё существует в Италии и Франции и только ждёт сигнала к выступлению»{554}. В очередной раз западные демократии выступают как объекты манипуляций со стороны сталинского режима, «выигрышность» позиций которого объясняется использованием технологий тайной войны и систематическими провокациями. Высокая эффективность воздействия подобных приёмов является результатом их длительного использования и восходит ещё ко времени создания партии большевиков. В последующем технологии, согласно взгляду Бармина, «обкатывались» во внутрифракционной партийной борьбе, апогеем их применения можно считать организацию политических процессов во второй половине 30-х годов XX века.

Коминтерн, на разоблачение коварных планов которого ушло столько сил и времени русских конспирологов, действительно, приобрёл в глазах западного обывателя типические черты «тайного общества». Более того, подобное представление проникает даже в академическую среду. Адекватным подтверждением тому служит работа К. Маккензи «Коминтерн и мировая революция. 1919-1943». Написанная профессиональным историком в шестидесятые годы прошлого века, в эпоху некоторого идеологического «перемирия» двух конкурирующих систем, она тем не менее в своих основных выводах поразительно близка к конспирологическим построениям русских эмигрантов. Под пером американского исследователя Коминтерн превращается в центр по подготовке мирового политического и социального переворота. Собственно изучение идеологической составляющей работы Коминтерна отходит на второй план, уступая первенство анализу тактических действий в разное время: от создания Коминтерна до начала Второй мировой войны. Упор делается на рассмотрении заговорщицкой модели коммунистического движения. Нетрудно заметить явные параллели между статьями того же Бармина и выводами Маккензи: «Если захват власти коммунистами оказывается основной целью, средства завоевания и удержания власти неизбежно являются делом первоочередной важности: использование в своих интересах социальных волнений и националистических выступлений, формирование временных союзов даже с представителями вражеского лагеря, быстрое изменение в стратегии и тактике, чтобы реагировать на новые обстоятельства, привнесение нового, недемократического содержания в традиционно демократические понятия»{555}. Как мы видим, перед нами почти дословное воспроизведение слов русского конспиролога, перенесённых из сферы публицистической в область научную, но не утративших связи с «теорией заговора».

Статьи и деятельность А. Бармина в целом можно рассматривать в качестве «лебединой песни» русской послереволюционной «теории заговора». Неизбежный отрыв от «корней», замкнутость на внутренних проблемах, личностных конфликтах (взаимные обвинения в масонстве, еврейском происхождении, «чекистских деньгах») делают русских конспирологов неинтересными для западного конспирологического мейнстрима. В этих условиях становится возможным появление достаточно экстравагантных вариантов русскоязычной «теории заговора», ориентированных на внутреннее потребление. В первую очередь это связано с именем и книгами Г. Климова. Подобно А. Бармину и другим рассмотренным нами персонажам, Г. Климова можно отнести к категории «невозвращенцев». Правда, несмотря на незначительное временное «расстояние», эти фигуры разделяет уже историческая эпоха.

Г. Климов[26] — продукт целиком советской эпохи, хотя и связанный с дореволюционной Россией. Перед началом войны он заканчивает Новочеркасский индустриальный институт, получив престижный диплом инженера. Во время Великой отечественной войны будущий конспиролог, несмотря на «неправильное происхождение», продолжает образование в Военном институте иностранных языков.

Полученная квалификация позволяет ему после войны продолжить службу в Германии в составе Советской Военной Администрации. В результате незначительного внутреннего бытового конфликта в 1947 году Климов оказывается в западной части оккупированной Германии. Там он и обращается к литературному творчеству. Он пишет «автобиографический роман» «Песнь победителя» — историю собственного «политического прозрения» и разрыва с «тоталитарным прошлым». Книга получает некоторую известность и переводится на ряд языков, что, конечно, обуславливается в первую очередь не её сомнительными литературными достоинствами, но несомненной политической конъюнктурой. Успешный «литературный дебют» позволяет молодому автору перебраться в США.

После продолжительной писательской паузы Г. Климов приступает к главному, как потом оказалось, труду его жизни — серии романов о тринадцатом отделе КГБ. Opus magnum бывшего победителя был написан не в модной тогда шпионской джеймс-бондовской манере, в нём отсутствовали герои «плаща и кинжала», но персонажи были в чём-то даже колоритнее легковесных творений И. Флеминга. За двадцать лет (1970-1989 гг.) Климов написал шесть книг своего цикла[27]. От издания к изданию книги теряли и так не слишком богатую художественную составляющую, пока не стали откровенной политической публицистикой.

Свою концепцию автор начинает с метафизических посылок, пытаясь определить природу добра и зла, Бога и дьявола. Ссылаясь на работы известного швейцарского философа Дени де Ружмона, Климов констатирует онтологическую пустоту сатанинской природы: «Он существует, но он существует в каждом существе, которое таковым не является, которое уходит в ничто, которое тайно стремится к разрушению сущности — сущности других и самого себя. Его способность не быть определённо тем или этим даёт ему бесконечную свободу деятельности, бесконечные инкогнито и алиби»{556}. Дополнительным аргументом для подобного суждения служат слова Ш. Бодлера: «Самая хитрая уловка сатаны — это убедить нас, что его не существует». Будучи содержательной и логической антитезой Богу, дьявол стремится противопоставить себя ему, преодолеть Бога в его деяниях. Но в этом противоборстве дьявол несвободен, он вынужден зеркально повторять, карикатурно переиначивая, творения Бога. Поэтому онтологическое «ничтожество» сатаны есть необходимое продолжение бытийственной всеполноты Бога. Если исходить из новозаветного определения Бога как воплощения любви, то следует опять же с необходимостью утверждать, что дьявол отрицает любовь, пытаясь и здесь выступить в качестве оппонента божественной благодати. Климов продолжает цитировать швейцарского философа: «Дьявол не умеет любить и не любит тех, кто любит… Вы почувствуете его присутствие в его недвижной силе, за взглядом существа, не способного любить. И там, где любовь фальсифицируется, вы узнаете его по его плодам»{557}.

Отдав должное высоким метафизическим построениям, Климов обращается к земным проблемам. Отталкиваясь от постулата, что «дьявол не может любить», автор переносит своё внимание на человеческую природу любви. И здесь трактовка дьявола приобретает весьма далёкий от богословских традиций характер. Хорошо усвоенные и не изжитые уроки марксистского воспитания, полученные автором в молодости, позволяют ему дать собственное модернизированное определение «отца лжи»: «С точки зрения диалектического материализма, дьявол представляет собой не что иное, как сложный комплексный процесс вырождения, или дегенерации, который состоит в основном из трёх частей: половых извращений, психических болезней и некоторых физических деформаций организма»{558}. Подробному анализу с точки зрения «диалектического богословия» подвергается мировая история. С некоторым удовлетворением отмечается присутствие названных трёх составляющих в жизни известных исторических, политических, культурных деятелей. Перечень «детей дьявола» открывают персонажи, страдающие банальным алкоголизмом: «Список гениальных алкоголиков уже немножко больше: Александр Македонский, Сократ, Сенека, Юлий Цезарь, Рембрандт, Гофман, Эдгар По, Альфред де Мюссе, Поль Верлен, Бетховен»{559}. Далее следуют известные «дегенераты», у которых не было детей, что также свидетельствует об их социально-биологической неполноценности (Гераклит, Пифагор, Сократ, Декарт, Спиноза, Кант, Гоголь, Лермонтов, Ленин, Гитлер). Но единичные признаки «дегенерации» можно с некоторой долей уверенности отнести к факторам относительным. Поэтому оптимальным вариантом представляется сочетание всех трёх компонентов. В этом случае субъекты полностью соответствуют определению дегенерации. И они, естественно, обнаруживаются автором. Уже упомянутый автором Александр Македонский получает целый «букет» симптомов, указывающих на его порочную природу: «Гомосексуалист, эпилептик, алкоголик, разноцветные глаза, слегка косил на один глаз. Умер не то от белой горячки, не то от лихорадки. А его брат — полный идиот. Можно ещё добавить, что его отец, царь Филипп II Македонский, тоже был педерастом. Потом этот гениальный сынок помог убить своего отца»{560}. Косоглазый гомосексуалист и сын педераста уже точно соответствуют строгим климовским критериям дегенерации. При всей идеальности фигуры Александра Македонского в качестве «образцового дегенерата», современные социально-политические процессы вряд ли можно объяснить, апеллируя к античной эпохе. Необходимо расширить и объективизировать основание дегенерации, связав воедино три составляющие климовской концепции. Так как процесс дегенерации по авторской воле является синонимом вырождения, то можно связать определённую группу людей с этим явлением и придти к широким обобщениям. Климов задаёт вопрос читателю: «Кровосмешение является корнем древа зла. А теперь подумайте сами: какая религия запрещает смешанные браки и таким образом как бы способствует постоянному кровосмешению?»{561}