История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей - Иштван Фекете

— Сейчас же отошли его домой… Его мать могла бы быть поумнее… Ведь он здесь сядет у нас на шею.

— Ну как его отошлешь! Такого маленького, с круглой рожицей…

— Это не довод! Так недели могут пройти… А нам самим нечего есть. Скажи ему, чтоб немедленно убирался домой! — последние слова прозвучали уже истошным криком.

Мишка поднялся и стал смущенно снимать приставшие к бекешке травинки. От дома шел Шани. Он подбрасывал ногой камешек и старался не глядеть на Мишку.

— Отец… видишь, разбушевался…

Мишка двинулся через сад к выходу и вдруг совсем рядом услышал треск автоматов. Он вздрогнул.

— А щенка не возьмешь? — сказал ему вслед Шани, продолжая возиться с камешком.

Ну как же! Щенок! Раз уж он до него добрался, то, конечно, возьмет. Мишка вернулся назад и в нерешительности остановился.

— Любого? — спросил он Шани.

— Любого, — ответил Шани и улыбнулся. — Один черт.

Какого же?.. Вот этого с белой полоской, сбегающей по шее до грудки… Или широкопалого, совсем глупенького звереныша. А может, того, с затуманенными глазками, как будто он только что плакал… Все равно! Мишка схватил широкопалого и побежал.

— Привет, Кабок! — крикнул он, помахав на ходу рукой.

— Привет, Рац!

Щенок затих, и Мишка через бекешку почувствовал, как сильно колотится щенячье сердце.

Мишка бежал, держа щенка на руках, а зимние сумерки быстро сгущались. Вечер был мягкий, из садов доносился запах елей, и он напомнил Мишке о том, что сегодня рождественский вечер и что дома ждет его мама с маковым пирогом. Теперь он домчится в два счета. Заберется в любую машину, проедет, пока возможно, потом во вторую, в третью. Главное, действовать умно и ловко…

В конце улицы мелькали бегущие тени, слышались выстрелы, потом наступила тишина. Мишка прыгнул за дерево, щенок тихо, жалобно заскулил. Шум снова усилился, застучали тяжелые солдатские сапоги, и вечер стремительно опустился на землю.

Через некоторое время Мишка отважился выйти из-за укрытия и отправился дальше. Советских солдат он заметил тогда, когда оказался уже среди них, в конце улицы Вадорзо.

На какую-то долю секунды оглушенный, он не понял, кто это: венгры ли, немцы. Но немцы разговаривают иначе… И тут его сердце бешено заколотилось: да ведь это же русские, советские солдаты! Если бы мама знала, что он уже встретился с ними!

Удушливо пахло порохом, люди куда-то бежали, трещали моторы, раздавались крики, кто-то крепко схватил мальчика за плечо. Потом звук бегущих шагов отдалился, блеснул луч света и высветил чьи-то садовые ворота, а Мишка все стоял на месте, и плечо у него слегка онемело.

На мостовой оставалось лишь несколько человек. Когда Мишкины глаза привыкли к темноте, он различил фигуры сидящих на кромке тротуара людей, огонек сигареты, услыхал тихий смех. Солдат, сжимавший Мишкино плечо, — судя по голосу, молодой, — что-то крикнул, и у Мишки задрожали коленки. Тогда солдат наклонился к нему и сказал несколько коротких сердитых слов. Но тут он увидел щенка и тихо присвистнул. Потом кого-то позвал, к нему не спеша подошли еще двое, внимательно оглядели щенка и Мишку и о чем-то заговорили. Один из них, в кожаных огромных перчатках, погладил щенка по голове и произнес какое-то странное слово. Он повторил его дважды, трижды, щенок тявкнул и поудобней устроился на руках у Мишки.

Трое русских солдат одновременно обратились к Мишке, а он, переводя взгляд с одного на другого, качал головой и показывал в сторону Пешта.

— Пешт… Пешт… — умоляюще произнес он.

Солдат отпустил его и стал советоваться с товарищами. Тот, что гладил щенка, вдруг взял его из Мишкиных рук и поставил на землю. Сердце у Мишки екнуло. Прощай, щеночек! Конечно же, ты побежишь назад, к своим старым хозяевам. Но что это?.. Две широкопалые черные лапы сначала легли на Мишкины ботинки, потом заскребли быстро-быстро, а мохнатый хвостик с невообразимой быстротой заходил туда и сюда. Волна нежности залила Мишкино сердце, и счастливая улыбка осветила круглое мальчишечье лицо, когда блестящими глазенками смотрел он то на одного солдата, то на другого.

Поставив Мишку и щенка в середину, солдаты куда-то пошли. Они подводили Мишку к укрывшимся в садах домам, и он постепенно начал догадываться, чего от него хотят, и отрицательно качал головой.

— Пешт… Пешт! — повторял он, показывая туда, где река надвое рассекает город.

Солдаты пожимали плечами и говорили на непонятном, чужом языке, и снова Мишка каким-то образом понял: дорога закрыта и в Пешт пройти нельзя.

Было темно, повсюду мелькали тени военных, отовсюду неслась русская речь. Вот они прошли мимо дома Шани Кабока. Надо вернуться к Кабокам и у них подождать, пока можно будет пройти на улицу Надор, подумал Мишка, но тут же отогнал от себя эту мысль. «Его мать могла бы быть поумней», — вспомнилось ему с обидой. Бедная мама!

Тот солдат, что погладил щенка, пошарил в кармане толстой шинели и протянул Мишке целую горсть сигарет. Мишка втянул голову в плечи и засмеялся. Солдат тоже засмеялся и сунул сигареты назад в карман — очень странные сигареты, с длинными мундштуками.

— Василий, — сказал этот солдат, на вид ему было лет семнадцать. — Василий, — повторил он и ткнул себя пальцем в грудь.

— Мишка! — счастливым голосом закричал Мишка и тоже ткнул себя пальцем в грудь.

Солдаты засмеялись, закивали и повторили несколько раз:

— Мишка, Мишка…

Наконец они остановились у какой-то большой виллы.

Мишка сидел в просторной кухне, где было светло, тепло, вкусно пахло и на полу лежала целая гора картошки. Ему сунули в руки нож и показали, как в два-три приема очистить картофелину. Но при таком способе вместе с кожурой срезалось слишком много картошки. Мишка неодобрительно покачал головой и показал, как чистит его мама — бережливо, старательно. Но Василий отмахнулся и продолжал чистить по-своему. А щенок пришел в какой-то глупый восторг, страшно развеселился и, смешно переваливаясь, повизгивая, носился по кухне среди солдатских сапог.

Солдаты открывали консервные банки, пустые отбрасывали, и щенок мчался стремглав за катившейся по полу жестянкой. Мишке захотелось его подозвать.

— Жига! — крикнул он строго, назвав щенка пришедшей вдруг в голову кличкой.

— Жига! Мишка! Жига! — сразу понеслось со всех сторон, и раздался дружный мужской смех.

Мишка ел вместе со всеми из солдатского котелка. Кто-то ласково потрепал его по голове, немолодой уже худощавый и длинноусый солдат показал фотографию, на которой был домик, а возле домика женщина и двое детей. Василий вытащил из кармана яблоко и протянул Мишке.

Кто-то, сидя на табуретке и задумчиво глядя перед собой, играл на баяне, одни ему подпевали, другие, с запавшими от усталости глазами, тут же сидя дремали. Было тепло, и у Мишки глаза тоже стали слипаться. Человек в костюме с масляными пятнами… Парень с усами, посадивший в повозку… «Скажи ему, чтоб убирался домой!» «Такой маленький, с круглой рожицей…» «Пожалуйста, я вас очень прошу, отвезите меня в Пешт… мама… Василий…»

Забываясь сном, он успел еще почувствовать, как прикорнула на его ботинках мохнатая голова Жиги.

Четырнадцатого февраля — 1945 года парни, переправлявшие на лодке людей из Пешта в Буду и бравшие за это золотые часы и кольца, не посмели потребовать платы с Михайне Рац — так решительно она вошла в лодку и так на них поглядела, что они отвернулись. Над Дунаем носился ледяной ветер. Повсюду, куда ни взгляни, были руины, искалеченные дома, вздыбленные крыши, обломки прекрасных дунайских мостов, взорванных и торчавших со дна реки.

Лодка подошла к Буде, и люди, чуть не топча друг друга, ринулись на берег. С развевающимися волосами, в расстегнутом пальто, спотыкаясь о воронки, вырытые снарядами, пробираясь между обломками машин, исковерканными орудиями, погнутыми железными котелками, Михайне Рац взбиралась на гору Нап. В ее туфлях чавкала грязная талая вода и на лице поблескивали капли воды — следы брызг, поднятых ударом весла, но она ничего не замечала. С гулко бьющимся сердцем подошла она наконец к домику отца, нажала на ручку двери, и колокольчик залился знакомой трелью. Четыре пары старческих глаз в тот же миг обратились к ней, и ее обдало жарким теплом мастерской.

— Мишка! — крикнула она с порога, в странном оцепенении глядя на стариков. — Мишка! — закричала она.

Старый сапожник беспомощно топтался вокруг, не смея даже приблизиться к ней — она была сама не своя.

— Мишка… — растерянно лепетал старик. — Он приходил на рождество… Подковки на рождество принес Мишка…

— Куда он пошел?

— Куда же… домой.

Старики утвердительно кивали: конечно, домой, куда же еще идти, как не домой.