Сады диссидентов - Джонатан Литэм

Однажды Арчи, как блестящий поэт-сюрреалист, дал название тайному состоянию Розы: “товарищество”. Он пытался подобрать подходящее название тому чувству, которое связывало его с другими здешними завсегдатаями – с теми самыми людьми, на которых он набрасывался с оскорблениями, когда не вводил их в ворчливый ступор своими диковинными высказываниями о поляках (“Люди с такими убеждениями, как у полячишек, склонны к – как бы это сказать – некоторому безволию”), об итальянцах (“Едем мы, значит, там, как селедки в бочке, в вагоне подземки, свет не горит, вентиляторы не работают, а рядом со мной стоит этот этальянец, туша в полтора центнера, и половина этого веса – чистый чеснок!”) и об эсхатологии (“У вас, у либералов, больше вариантов конца света припасено, чем у собаки блох”). Роза успела хорошо изучить полный кадровый состав завсегдатаев таверны: Хэнк Пивник вечно моргал, уставившись в какую-то невидимую даль – возможно, на пляж “Омаха”[19], преследовавший его со времен войны; Барни Хефнер (“Я не родственник Хью Хефнера[20], – сказал он, когда его знакомили с Розой, – хотя кое-какие его интересы разделяю”); Ван Ранселер, язвительный слепец; и Гарри Сноуден, всеми осаждаемый бармен, который, наперекор своим желаниям, уже готовился вступить в партнерство с Банкером. Потому что Арчи мечтал сорвать с фасада вывеску “У Келси” и окрестить таверну “У Арчи Банкера”.

И это было бы только правильно – потому что тут и впрямь все чувствовали себя именно в гостях у Арчи. Самые разные посетители бара, вопреки их собственным желаниям, находились под влиянием Арчи, можно даже сказать, были у него в кармане, а Роза – не меньше, чем все остальные. К тому же она имела дерзость полагать, что все-таки не остается для него невидимкой, что он даже неравнодушен к ней. Поэтому в тот день, когда течение разговора занесло Арчи туда, где он и нашел свое удачное определение, Роза решила, что пора сделать признание, пора в некой юмористической форме раскрыть ему свои чувства.

– Товарищество, – повторила она и пересела поближе, на соседний табурет. – Тут я с вами согласна, Арчи, кто бы что ни говорил. Вы и я – вот парочка настоящих нераскаявшихся товарищей.

Арчи состроил недовольную бульдожью гримасу и поднял кверху пухлый палец.

– Но-но, поосторожней, Роза, не надо вырывать мои слова из контекста!

Но Роза и не думала униматься. Теперь ее единственным пороком (пристрастие к виски конечно же – не в счет) стало наблюдение за Арчи на грани взрыва. А мысль, что взорваться он может в ее направлении, просто будоражила.

– Мой дорогой Арчи, я лишь хотела сказать, что есть что-то обнадеживающее в том, что вы или Гарри всегда готовы угостить всех присутствующих выпивкой. Есть в этом, по-моему, что-то от лозунга “от каждого – по способностям, каждому – по потребностям”…

Она подняла стакан, Арчи задумчиво повторил ее жест, а потом сощурился, как бы задумавшись: уж не одурачен ли он?

– Не уверен, что уследил за вашей мы…

– Возьмем всю атмосферу этой таверны, – продолжала Роза, которая решила: так уж и быть, она сыграет свою роль перед невидимыми зрителями, скрытыми за огнями рампы, и перестанет быть молчаливой статисткой. – Это же атмосфера святилища, здесь в помине нет грабительского рыночного духа! Как там сказано? “После того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда…”[21]

– Хоть я кое-что и понял в этой вашей тарабарщине – а понял я совсем мало, – уж лучше бы я вовсе ничего не понимал!

Арчи произнес эти слова с прежним жаром, словно торжествуя от сознания собственного святого невежества. Публика разразилась одобрительным смехом – и гораздо громче, чем можно было ожидать от такой малочисленной кучки выпивох.

Роза продолжала натиск, несмотря на бурное веселье вокруг, но теперь решила сосредоточиться на одном только Арчи. Черт с ними, со слушателями! Она давно уже лишилась собственных слушателей.

– Лучше посмотрите правде в глаза, Арчи. Уж я-то с первого взгляда узнаю коммуну! Шила в мешке не утаишь.

– Не надо здесь такие речи вести, – зашипел тот в ответ. Запасы его ярости, похожи, были неистощимы.

– Да-да, я коммунистка – приглядитесь ко мне хорошенько. Я – женщина, я – коммунистка, и я запала вам в душу. Я же все вижу по вашим глазам – ведь недаром я целую жизнь прожила.

– Замолчите сию же минуту!

Арчи с заговорщическим видом подался к Розе, опустив голову, и быстро обвел взглядом зал, высматривая, нет ли среди собутыльников “крота”, доносчика. Но, похоже, никто ничего не заметил и не услышал. Сноуден, Пивник, Хефнер, Ван Ранселер – все они походили на выключенные автоматы, на марионетки с обрезанными нитками: они оживали только тогда, когда Арчи обращался непосредственно к ним.

– Я люблю вас, – снова заговорила Роза.

Он дернул ее за рукав, пытаясь стащить с табурета. Голова вращалась, будто на шарнире, седые волосы бешено мотались туда-сюда. Губы от волнения будто втянулись внутрь.

– Идите сюда! Сюда! Там нельзя такие разговоры вести.

Роза оказалась в служебном помещении вроде кладовки, где стояли картонные коробки с бутылками, и пустыми, и полными, а с потолка свисала голая электрическая лампочка.

– Ну, теперь послушайте.

– Обнимите меня.

Мясистая ладонь Арчи все еще лежала на ее предплечье. Но теперь он вдруг отдернул ее, будто обжегся.

– Вы только меня неправильно не поймите, Роза. Вы очень привлекательная дама, но – Госссподи! У меня ведь жена есть.

Роза знала все, что хотела – и даже больше, – про слезливую и визгливую Эдит, знала и горькую правду о его домашнем быте, от которого этот человек бежал каждый день: об опостылевшем холодном беконе и яичнице на завтрак, о спевках за расстроенным пианино, – словом, о тех вещах, которые сделались невыносимыми даже для его притупленных чувств. Но как же дать ему понять, что она все это уже проходила, что она давно оставила надежды увести хотя бы одного мужчину у законной жены? Она была бы вполне довольна, если бы Арчи просто пообнимался с ней. Или закрутил бы с ней тайный роман. И все-таки – как же дать ему понять это – и в то же время не разрушить дотла тот маленький замок грез, который он построил вокруг собственного отчаяния?

– Теперь ты меня послушай, Арчи. Я же четверть века провела в разных ячейках, куда просачивались шпионы: думаешь, за это время я не овладела в совершенстве искусством держать варежку закрытой? Думаешь, я не унесу в могилу тайны мирового значения? Конечно, если я всю жизнь была врагом буржуазных приличий, это вовсе не значит, что я намереваюсь погубить твою семейную жизнь. Будьте умеренны в супружеской жизни, чтобы быть страстными и самобытными в любовных связях на стороне. Это не я – это Флобер так сказал[22]. Я научу тебя двоемыслию, Арчи, так что ради Бога – а я, кстати, даже в Бога не верю, – обними меня как следует.

Арчи ничего не отвечал – только медленно, очень медленно закипал изнутри. Глаза у него выпучились, будто пузырьки на овсяной каше, готовые взорваться паром. Розе хотелось стиснуть его телячьи щеки и вскричать: “Ах ты милашка!” Ей так и хотелось обглодать его пухлую мордашку.

– Я на тебя глаз положила! Я хочу, чтобы ты стал моим последним любовником. Арчи, ты же всю жизнь об этом мечтал, хоть и сам того не знал! Мечтал переспать со знойной коммунисткой.

Арчи рот разинул от изумления.

– Мы же не подходим друг другу, понимаешь?

– Почему же?

– Да потому, Роза! Потому что еврейка и гой – не пара, это же китаёзу понятно!

Арчи сейчас был один – но вечно говорил “на публику”. Розе пора было уже привыкнуть к этому. Невидимый зрительный зал уже взорвался смехом, приветствуя его грубую шутку. Еврейка, гой и китаёз – какой коктейль! Если Арчи намекал на то, что мечты о “плавильном котле” приказали долго жить, то его афоризм мог сгодиться как эпитафия. Но пусть уж лучше это не станет эпитафией для их романа, не станет прощальной надписью Розы и Арчи, выложенной на асфальте при помощи горки бобов. Она не согласна так легко выпустить его из рук.

– Разве ты не видишь, что я прежде всего оппортунистка, а мое еврейское происхождение – дело десятое? Ну ладно, если тебя это больше возбуждает, тогда так и быть – потрахай спятившую от горя еврейку-коммунистку!

– Фи, Роза, ну как ты выражаешься! Заткни-ка немножечко свой граммофон, сделай милость!

Ну, ему достаточно было бы только сказать “заткнись” – и толпа его невидимых фанатов уже разразилась бы очередным взрывом хохота.

– Значит, ты меня не хочешь?

– Да хочу я, хочу! Всю без остатка! ПРЯМО! ЗДЕСЬ! И СЕЙЧАС! НЕМЕДЛЕННО!

Эта пулеметная очередь из коротких выкриков, как вдруг с ужасом осознала Роза, означала, что вот-вот появятся титры, и серия подойдет к концу. Как раз когда она наконец-то завладела вниманием Арчи! Одно утешение: если серия оборвется здесь, в этой кладовке на задах бара, так сказать, на самом интересном месте, значит, быть ей гвоздем сюжета в следующих сериях! А может, предстоит еще отдельное продолжение сериала! Назовем его просто, без затей: “Роза”. Или “Нераскаявшаяся”!