Укрепить престол - Денис Старый

Войск собрали всего восемь тысяч, больше уже никак, но прибывали вестовые, они сообщали, что шесть тысяч конных во главе со Скопиным-Шуйским были на подходе, в двух днях, или меньше. Должны удержать вражину. Головной воевода правильно рассчитал, что не брал пехоту и пушки, что сильно увеличило бы время прибытия войск у Угре.

Были у Скопина два полка стрельцов, которых посадили на коней, но эти «драгуны» и это оказалось, пусть и небольшим, но просчетом так как не привычные стрельцы к конным переходам. Тут пострадали и сами стреляющие пехотинцы, когда не было ни одного стрельца, кто ходил бы не раздвигая ноги от того, что натер седалище, ну и кони были плохо обихожены. Вместе с тем, Скопину приходилось делиться конными для того, чтобы сделать все быстро и качественно в деле возвращения под мой контроль Новгорода и Пскова.

Отъезд к войскам мне дался нелегко. Преждевременная нелепая кончина матери и дяди прибавила «скорби и печали». «Государь закрылся в себе, перестал общаться с людьми, поехал на богомолье в Троице-Сергееву лавру… И лишь долг перед отечеством и православным людом вернул царя к жизни…» Примерно так все звучало для окружения, ну и для москвичей. Вот пили Нагие мою кровь при жизни, померли, так все одно сложности после себя оставили. Нужно было выдержать траур, но… долг. Ну а для закрепления результата, я запросил от каждой улицы Москвы по два человека на Лобное место, чтобы сказать спасибо людям за помощь в отправке строителей на Угру, но, на самом деле, устроить спектакль.

Вначале я рассказал про то, какая сердобольная была инокиня Марфа, в миру Мария Нагая, как она истово молилась за благо народа и вот только за пару дней, как Господь ее прибрал, она требовала от меня встать грудью на защиту православия и империи. И я уже собирался отправиться биться с вероломными ляхами, как…

— О, горе мне, кровинку потерявши, материнское сердце, что не столь давно приобрел, вновь теряю! — говорил я, тогда, опасаясь, что переигрываю.

Потом был общий молебен, мной спровоцированный, и я расплакался. Вот проникся атмосферой понял, что нужно пустить слезу и разрыдался. Мне казалось, что это было естественно и проникновенно, что никто из присутствующих не мог бы подумать о лжи и притворстве. И в этом времени слезы не то, чтобы и проявление слабости, но показатель человечности.

Мог ли я уходить на войну и оставлять у себя в тылу заговор? Мое отсутствие — это же самый удобный момент для того, чтобы ударить по семье. Если ранее я думал только о дочери, то теперь есть еще два дорогих мне человека. Причем это было, как шампунь в будущем — два в одной. Ксеня округлилась и стала, может менее сексуальной, но такой домашней, милой… Так что я был не в праве оставлять их без кардинально решенного вопроса по безопасности.

И все равно, с тяжелым сердцем я покидал Москву, только знал, что это необходимо. Пусть Матвей Годунов и заверил в своей преданности и в том, что он оборонит мою семью, но было уже, когда я оставил жену, и случилась тогда попытка ее убить.

Однако даже эмоции переживания были перекрыты иными.

Уезжал из Москвы матерясь, вот все, что знал из нецензурного, было озвучено. Старался, чтобы никто не слышал, но все-таки были слушатели и чуть ли не почитатели моего таланта матерщинника. Все дело в… сука… Караваджо! Вот нужен мне был этот гемор? Так на тебе: получите и распишитесь! Нет, не гомосек он, он пида…с. И это не касается сексуальной ориентации, это так… диагноз по жизни.

Он намалевал Богородицу… с голой грудью и мордой Лукерьи. Ну хорошо тебе с бабой, намалюй ее на листике бумаги, да делай с той эротикой что хочешь, но так, интимненько. Нет же…

Деятельный Гермоген, так сказать пока «исполняющий обязанности» патриарха, решил проверить, чем же занимается католик, который пишет картину про крещение Руси. А этот… сука… Караваджо дай и покажи картину с голыми сиськами Лукерьи и ее же взглядом похотливой самки. И, мол, не хочу я больше писать про крещение, я хочу Лукерью… писать.

И это еще не все. В горницу заходит сама блудница… в неглиже.

Я не могу даже представить шок у Гермогена. Хотя будущий патриарх не сильно-то и растерялся. По горбу отхватил и художник, ну и голую Лукерью Гермоген отходил посохом, как бы двусмысленно это не звучало. Хорошо, что картину не попортил. Я потом посмотрел — талантливо же у засранца вышло, гениально, и так быстро! Прямо самому захотелось ощутить тот катарсис, что дарит чертовка Лукерья.

И вот на эту хреновуху мне пришлось потратить крайний день перед отъездом на войну.

Таким образом… в лоне православной церкви скоро появится новый верующий, который только учит молитвы на русском языке, ну а блудница Лукерья пока поживет в монастыре. По осени венчать будем. И даже Караваджо понял, что это лучший из возможных вариантов. С ним исподволь работали в этом направлении и Лукерьи было четко сказано о цели ее красивой жизни с итальянцем. Ну а «ночная кукушка» и верность католицизму перекукует. Но чего мне стоило?.. Одно дело стоять на позиции истинного защитника православия, коим себя позиционирую, другое, когда я сам спровоцировал грехопадение в Кремле.

— Государь! — позвал меня Дмитрий Михайлович Пожарский, прерывая воспоминания.

Вот кого хочется уже называть «Димой» или «Димкой». Что-то за последний месяц с ним проводил больше времени, чем женой, а Ксению я точно не обидел общением. И так хотелось, как в иной жизни, расслабиться, назвать «Димоном», похабно пошутить, выпить и поругать власть, чтобы часом позже найти, за что ее же похвалить. Но нам, царям, этого нельзя, у нас рабочий день… не нормированный.

— Что, Дмитрий Михайлович, Сигизмунд пожаловал? — спросил я.

— Завтра будет! — напряженно отвечал Пожарский.

— Ну и хорошо! А то нам еще урожай собирать! — сказал я с некоторым озорством.

— Урожай? — недоуменно спросил князь.

Вот что в нем не очень, так не умеет чувствовать тонкий сарказм и юмор. А юмор помогает при стрессах лучше всего, кроме, может эмоционального секса, который лекарство от всех психологических травм. Как там про то, что хуже всего? Про ждать и догонять? Так вот ждать я не люблю уже потому, что это потеря времени. Вот простоим мы тут без дела полгода — вполне возможный сценарий. И что тогда хорошего?