Птица малая - Мэри Расселл

Фолькер записал этот ответ, а Джулиани прокомментировал:

— Мне казалось, что интеллект обратно пропорционален скорости взросления.

— Да. Отец Робичокс и доктор Эдвардс это обсуждали. Полагаю, они решили, что тут нет строгой корреляции — ни между видами, ни внутри них. Возможно, я запомнил неверно. Во всяком случае, такое соотношение может не поддерживаться в иных биологических системах.

— А какое впечатление у вас сложилось в целом об интеллекте руна? — спросил Фелипе. — По умственным способностям руна равны нам, превосходят или уступают?

Сандос помедлил — впервые за это утро.

— Они другие, — наконец сказал Сандос, убирая руки со стола себе на колени. — Трудно сказать. — Он умолк, явно пытаясь определить это для себя. — Нет, извините. На этот вопрос я не могу ответить сколько-нибудь уверенно. Они весьма различаются по интеллекту. Как и мы.

— Доктор Сандос, — сказал Йоханнес Фолькер, — в каких именно отношениях вы были с Аскамой?

— В раздражающих, — тотчас ответил Сандос.

Это вызвало смех, а Фелипе Рейес осознал, что это первый проблеск чувства юмора у Эмилио с момента прибытия в Неаполь. Против воли улыбнувшись, Фолькер сказал:

— Что вы имеете в виду?

— Она была моим учителем, моим учеником и невольным сотрудником в моих исследованиях. Она была смелой и умной. Настойчивой, непреклонной и вдобавок жуткой занудой. Она сводила меня с ума. Я любил ее безоговорочно.

— А она любила вас? — спросил Фолькер в тишине, наступившей при последнем заявлении Сандоса.

В конце концов, этот человек признался, что убил Аскаму. Джон Кандотти затаил дыхание.

— Это такой же трудный вопрос, как и «насколько умны руна», — бесстрастно сказал Сандос. — Любила ли она меня? Не по-взрослому. По крайней мере, сначала. Она была ребенком. Ей нравились фокусы. Я был лучшей игрушкой, которую она могла вообразить. Ей льстило внимание, которое я ей оказывал, и нравился статус друга чужеземца, она наслаждалась, помыкая мной, поправляя меня, обучая манерам. Марк Робичокс полагал, что в ее стремлении постоянно находиться со мной проявлялся инстинкт подражания… биологический фактор… но это был также ее сознательный выбор. Она могла сердиться и обижаться, когда я не уступал ее требованиям, и это огорчало нас обоих. Но я все же думаю, что она любила меня.

— «Невольный сотрудник» в ваших исследованиях. Что вы подразумеваете под этим? — спросил Фолькер. — Вы ее принуждали?

— Нет. Я имею в виду, что ей это надоедало и она злилась, если я настаивал. Я тоже доводил ее до безумия, — признал Сандос. — Вы понимаете разницу: быть многоязычным и быть лингвистом?

Слушатели зашептались. Оказалось, нащупать грань между этими понятиями не так просто.

— Способность в совершенстве говорить на языке не обязательно наделяет лингвистическим пониманием его, — сказал Сандос. — Так же, как можно хорошо играть в бильярд, не понимая физику Ньютона, да? Моя дополнительная специальность — антропологическая лингвистика, поэтому моей целью в работе с Аскамой было не просто научиться, условно говоря, попросить кого-нибудь передать соль, но обрести понимание базовых культурных посылок и познавательных принципов ее народа.

Он сдвинулся в кресле и опять передвинул руки — при надетых скрепах никак не удавалось разместить их удобнее.

— Приведу пример. Однажды Аскама показала мне весьма симпатичную стеклянную флягу и применила слово азхауаси. Сперва я предположил, что это слово более или менее эквивалентно словам кувшин, емкость, бутылка. Но никогда нельзя быть уверенным, нужно проверять. Я указал на бока фляги и спросил, является ли это азхауаси. Нет. Это не имело имени. Тогда я указал на ее край, и опять это не было азхауаси и не имело имени. Тогда я указал на дно и снова спросил. Опять не то. И Аскама начала злиться, потому что я продолжал задавать глупые вопросы. Я тоже был раздражен. Я не знал, дразнит она меня или я что-то напутал и азхауаси — это форма фляги или ее стиль или даже цена. Оказалось, что азхауаси относится к пространству, заключенному в ней. Значимым элементом была способность к вместимости, а не физический объект.

— Восхитительно, — прокомментировал Джулиани, имея в виду не только лингвистическую концепцию.

Ощутив под собой привычную почву, Сандос оказался неожиданно речистым, даже экспансивным оратором. И ловко увел разговор в сторону от Аскамы — как и предполагал Фолькер. Интересно, что из всех них лишь Фолькер, похоже, способен разговорить Эмилио.

Наступила пауза, пока Сандос подносил к губам чашку с кофе, осторожно и медленно сомкнув вокруг нее кисти, заключенные в скрепы. Он поставил чашку на стол немного резко, почти утратив контроль над пальцами, и в тишине кабинета раздался звон керамики. Подобные движения, требовавшие точности и аккуратности, были для него все еще трудны. Никто не стал задерживать на этом внимание.

— Точно так же есть слово для пространства, которое мы назвали бы комнатой, но нет слов для стены, потолка или пола как таковых, — продолжил Сандос, опустив руки на стол и стараясь не царапать проволокой полировку. — Именуется лишь функция объекта. Можно сослаться на потолок, сказав, что из-за него в этом пространстве не идет дождь. Более того, у них нет понятия границ, вроде тех, что разделяют наши нации. Они говорят в терминах того, что географический регион содержит, — цветок для производства этой эссенции или трава, которая хороша вот для этой краски. В конце концов я пришел к осознанию, что в словаре Руны нет ничего, что обозначало бы края, которые, по нашему представлению, отделяют один объект от другого. Это отражает их социальную структуру, восприятие материального мира, даже их политический статус.

Его голос начал дрожать. На секунду прервавшись, он взглянул на Эда Бера, который кивнул и отодвинулся в угол кабинета, где лишь отец Генерал мог увидеть его жест: пальцем по горлу.

— Это и есть лингвистический анализ, — продолжал Эмилио, возвращая руки себе на колени. — Нахождение системы мышления, лежащей в основе грамматики и словаря, и установление ее связи с культурой носителей языка.

— И Аскама не могла понять, отчего вам так трудно даются простые понятия, — сухо предположил Фелипе Рейес.

— Именно. В свою очередь я был обескуражен ее непониманием того факта, что в определенные моменты дня и ночи мне требуется уединение. Руна чрезвычайно общительны. Отец Робичокс и доктор Эдвардс полагали, что их общественная структура ближе к устройству стада, чем к свободному родству и дружеским альянсам общества приматов. Руна оказалось трудно принять, что время от времени мы хотим побыть одни. Это изматывало.