В море погасли огни - Петр Капица

Почти на каждой станции к теплушкам подходили санитары с носилками и снимали тяжело заболевших и умерших в пути.

Никогда я так долго не добирался до Москвы. Видимо, во времена Пушкина, когда ездили на перекладных, на подобное путешествие тратили меньше времени. Прибыл я в наркомат предельно уставшим и голодным.

Видя мое состояние, в Главном политуправлении мне выдали талоны на усиленное питание.

Первым делом я, конечно, отправился в столовую. Там заказал два первых блюда, два вторых и три стакана компота. Но съесть все это мне не удалось. За столом я потерял сознание и попал в руки медиков. Они выкачали из меня все, что я почти не разжевывая жадно глотал, иначе получил бы заворот кишок.

Очнулся я на госпитальной койке. Два дня меня поили бульончиком и рисовым отваром. А сегодня выписали, но посадили на строгую диету.

Оказывается, я не исключение. Многие блокадники так же набрасывались на еду и... попадали к медикам.

Теперь я в столице. Здесь тоже слышу сигналы воздушной тревоги и бабаханье зениток, но они для меня - как эхо далекой войны. Кажется, что тут жизнь абсолютно безопасна, хотя люди и в Москве погибают от бомб. СНОВА В ЛЕНИНГРАДЕ

9 ноября 1943 года. В Москве я дневника не вел, не до него было. В дальние командировки эту толстую тетрадь не брал. И вот лишь теперь, спустя полтора года, делаю в ней новую запись.

В Ленинград я прибыл не случайно. Когда посылали меня на Черноморский флот, я заручился словом начальника отдела печати Главного политуправления, что если на Ленинградском фронте начнется подготовка к чему-нибудь серьезному, то он непременно отзовет меня и пошлет на Балтику.

В октябре меня вызвали из Поти в Москву.

- Видите, я не забыл вашу просьбу, - сказал полковник Токарев. Отправляйтесь на Балтику, будете писать для "Красного флота" и для пресс бюро.

- А что готовится? - спросил я.

- Точно сказать не могу, - замялся он. - Все делается под величайшим секретом.

10 ноября. Я побывал на Песочной улице в Пубалте. Надо было представиться начальству и стать на довольствие.

Начальник отдела пропаганды, увидев меня, кинулся обниматься. Это был полковник Кирилл Петрович Добролюбов. Как - то так получилось, что мы с ним почти одновременно попали в Главное политическое управление, но в Москве не прижились, так как рвались в действующий флот. Добролюбову удалось вернуться на Балтику, а я по приказу укатил на Черное море. Мы давно не виделись, накопилось много новостей. Первым делом я поинтересовался: сколько же в Ленинграде осталось населения?

- К началу тысяча девятьсот сорок третьего года проживало шестьсот тридцать семь тысяч человек, - ответил полковник. - И сейчас примерно столько же. За время блокады вывезено более миллиона стариков и детей с матерями. Оставлены только люди, без которых нельзя обойтись, чтобы сохранить город и могла работать промышленность. Мы ведь сами изготовляем боезапасы, автоматы, пушки и минометы. Даже за кольцо блокады посылаем.

- А что в ближайшее время готовится?

- Вот об этом не спрашивай. Командование предупредило: никаких разговоров о предстоящей операции. Советую побывать на малых кораблях, восстановить старые связи и... да что объяснять, сам будешь в курсе всех дел, если голова на плечах.

Став на довольствие в Пубалте, я отправился в редакцию газеты "Красный балтийский флот" и там неожиданно встретил молодого поэта Севу Азарова. Он бывший одессит. Окончил Ленинградский университет и надолго застрял в нашем городе. Я знал, что Всеволод входит в писательскую опергруппу при Пубалте, и спросил:

- Ну, как вы тут эти полтора года жили?

- В трудах и муках, - отшутился он. - Как только ты уехал, нас по многотиражкам расписали. Мы с Кроном в "Подводник Балтики" попали. Жили на плавбазе "Иртыш", это мы Александра Ильича Зонина с командиром Л - 3 познакомили. И он сумел уговорить Грищенко взять его в поход. Мы с Сашей Кроном собирались действовать так же. Я даже с командиром С - 7 Лисиным договорился. Поехал к нему и... подвернул ногу, порвал сухожилие. Вместо разговоров о походе Лисин отвез меня в госпиталь на Марсово поле.

Не успел я подлечить ногу, как получаю вызов Вишневского. В Пубалт пришел опираясь на палку. Вижу, рядом со Всеволодом грустный Крон стоит, словно неприятную весть получил. А у Вишневского настроение приподнятое, он чем - то обрадован.

- Друзья мои, я вызвал вас в Политическое управление Краснознаменного Балтийского флота не для пустых разговоров, а для очень важного в наших условиях дела, - официальным голосом заговорил Всеволод Витальевич. Приближается двадцать пятая годовщина Великой Октябрьской революции. Командование Балтийского флота поручает нам троим отметить ее творческим подвигом - интересной театральной постановкой. Трагедии не годятся. Трагедий и так много в городе.

- Неужели комедию? - не верилось мне.

- Нет, не угадал, - отмахнулся Всеволод. - Мы с вами напишем веселую... оперетту.

Мы обомлели. Оперетт, как ты знаешь, нам не доводилось сочинять. Начали отбиваться. Дело - де незнакомое, мы даже и в театр Муз комедии не ходили. Но разве от Вишневского отделаешься.

- Ходу назад нет, я дал обещание, - сказал он, делая строгие глаза. - И относительно Музкомедии договорился: пришлют контрамарки на все спектакли. Будем одновременно сочинять и постигать...

В общем нашли мы тут же на Песочной улице чудом уцелевший деревянный домишко и поселились в нем. Жили коммуной. Сюжетом для оперетты послужила история со шпионкой, рассказанная кем - то из Смерша Вишневскому. Днем мы развивали сюжет и придумывали разных типов, а вечером ходили в Александринку, где обосновалась Музкомедия, и постигали "тайны" жанра.

Первое действие должен был написать Саша Крон, Всеволод - второе и третье, я взялся сочинять тексты песен. А они мне не давались, все получались какие - то серьезные стихи. Даже начинающий поэт в персонаже нашей оперетты говорил довольно приличными профессиональными стихами. Чтобы настроить меня на опереточный лад, Саша Крон каждое утро будил легкомысленной песенкой: "Об этой пупочке мечтать я буду". Я вскакивал и просил соавторов снять с меня непосильное бремя, но они были неумолимы, так как дело не ладилось не только у меня, но и у них оно шло со скрипом. Чтобы придумать забавные реплики и создать новые опереточные типы, мы устраивали часы "трепа", когда можно было говорить любые глупости, приглашали к себе забавных людей или просили знакомых женщин рассказывать о быте блокадных модниц, которые в парикмахерскую ходили со своей свечкой и керосином.

Все же оперетта туго подвигалась. Мы решили, что это происходит от плохого питания. В нашем рационе мало мяса. А без мяса, говорят, летчик летать не может. Поэтому в шуточном "Боевом листке", в котором, например, часто писали, что "Азаров недоедает деталей", вместо шапки был вопль: "Мяса!"