Желтая долина, или Поющие в терновнике 4 - Пола Сторидж

– Как? Ведь это целое состояние!

Уолтер дернул плечом.

– Мы и сами знаем…

Сложив банковский бланк.

– Гм-м-м… Интересно – кто же этот благодетель, Джеймс Рассел?

– Клерк ничего об этом не говорил, – ответил Уолтер, – он только сказал, что руководство банка поручило ему сообщить об этом нам с Молли… Он не знает, что это за человек.

Она откинулась на спинку кресла, соображая, кто же это мог быть.

Затем еще раз взяла конверт, вынула бланк и несколько раз, шевеля губами, перечитала письмо – надеясь, что в нем закралась ошибка.

Нет, ошибки не было никакой, все правильно: «мистер Уолтер Хартгейм» и «мисс Эмели Хартгейм».

Удивленно посмотрев на сына, Джастина задумчиво спросила:

– Кто же это?

– Мы знаем не больше твоего, – ответил Уолтер, – нам самим интересно…

И тут до Джастины дошло: наверное, это был их отец – Патрик О'Хара… Да, да, конечно же он! Больше некому.

Она вздохнула и, мысленно представив себя на месте их отца, не могла не восхититься его редкостным благородством. Что за человек!

Да, он понимал, что своим внезапным появлением обязательно нарушит мир и гармонию в их доме, нарушит семейное счастье Джастины с Лионом, и, конечно же, детей – ведь для них появление Патрика будет равносильно появлению живого трупа. Человек, которого все мысленно давно уже похоронили, является в дом и говорит, что он – тот самый Патрик О'Хара…

Трудно представить, в какое смятение это бы повергло детей! Джастину прошиб холодный пот – она на минуту представила, что ей придется расстаться с Уолтером и Молли. Да, это был бы для нее удар – много сильнее, чем все, которые ее пришлось испытывать за последние месяцы.

Но Патрик… Наверное, придет время, и они, конечно же, узнают об этом человеке всю правду… Джастина подозревала, что в его истории наверняка есть какая-то тайна, которую она еще не знает, но – дай Бог! – узнает когда-нибудь. Да, наверное, так оно и будет. А пока…

Изобразив на своем лице недоумение, Джастина протянула конверт мальчику и сказала:

– Вот и хорошо. А теперь – спрячь это куда-нибудь подальше.

Непонятно почему, но после ужина настроение Джастины резко поднялось. Так часто бывает с людьми, которые, чувствуя свою вину, свою греховность, сталкиваясь с безграничным благородством людей малознакомых, сразу же просветляются духом.

Лион, поглядев на жену, заметил резкую перемену в ее настроении и довольно улыбнулся. Да, теперь действительно всем неприятностям пришел конец.

Наверное, мысленно Джастина была уже не здесь, в Оксфорде, а где-то далеко-далеко; ведь Лион обещал, что увезет ее из этого города, где ей пришлось испытать так много радостей и горестей…

Куда? Может быть, в Австралию, столь милую ее сердцу?

Лиону тоже хочется уехать, ему все равно, куда – только бы поскорее…

Они поедут, нет, они поплывут на белоснежном океанском лайнере, и за бортом будут кружить чайки, морской бриз будет приятно ласкать ее лицо, шею, волосы, а рядом будет стоять Лион – как всегда, подтянутый, предупредительный, с нежной, понимающей улыбкой…

Скорее бы, скорее бы!

Неожиданно приятные размышления Джастины прервал Лион:

– Знаешь, мне неожиданно вспомнился разговор с аббатом О'Коннером… Мир его праху.

Заметив, что при упоминании об аббате на чело Джастины тень, Лион поспешно добавил:

– Не надо хмуриться. Да, я помню, что ты недолюбливала этого человека, но вспомни старую истину – «о мертвых либо хорошее, либо ничего». Тем более, что соображения, которыми когда-то поделился со мной аббат, заслуживают внимания и удивительным образом перекликаются с мыслями покойного кардинала де Брикассара, которые я почерпнул в дневниковых записях… – сказал Лион, призвав имя этого дорогого для Джастины человека словно бы в оправдание тому, что он вновь напомнил жене об О'Коннере.

– Ну, говори…

– Аббат сказал: «Лион, ты, наверное, хорошо знаешь старую, как мир, истину… Мужчины управляют миром, женщины управляют мужчинами…»

Джастина улыбнулась.

– Никак не ожидала от тебя таких банальностей, Лион…

Тот возразил:

– Если это и банальности, то, во всяком случае, не мои. Тем более, что и банальные слова могут быть неглупыми… – он подлил себе чая и, сделав небольшой глоток, продолжил: – Аббат тогда сказал: «Что есть мужчина? Биологически, это – существо с совершенно иным набором хромосом, чем у женщин. И в великом деле продолжения рода человеческого – только, так сказать, обслуживающий персонал…» Джастина удивилась.

– Он так и сказал?

Кивнув, Лион поспешил убедить Джастину в правдивости слов О'Коннера.

– Конечно… Неужели я сам это придумал? Я не настолько проницателен, как де Брискассар или О'Коннер…

В голосе мужа Джастина уловила легкую, едва различимую иронию.

– Ну, ты себя недооцениваешь…

– Однако раньше ты утверждала обратное…

Джастина нахмурилась.

– Ты иногда говорила, что я переоцениваю себя – помнишь, в Бонне?

Она пожала плечами.

– Честно говоря – не помню. Впрочем, – тут же спохватилась Джастина, – вполне вероятно, что тогда, в Бонне, я имела в виду что-то совершенно иное…

– Что же именно? – спросил Лион, вперив в нее пристальный взгляд.

– Ну, ладно, не придирайся к словам… Ты ведь еще хотел что-то рассказать – о твоем любимом аббате?

Лион заерзал на стуле.

– О том, что есть мужчина, и что есть женщина в современном мире, – не без скрытого сарказма добавила Джастина.

Лион, однако, совершенно не обиделся – скромно улыбнувшись, он продолжал:

– Аббат говорил: «Мужчина, как всякий, кому предназначено быть исполнителем, не успокаивается, пока не находит себе способа вообразить себя всемогущим творцом… Сколько глупых легенд и басен он сочинил, чтобы убедить самого себя в этом! Он де, и Бог, и первый человек, мол, женщины – только творения из ребра его… А все потому, – говорил Джон, – все потому, что мужчина не рожает детей…»

Джастина, поразмыслив, согласилась с подобным утверждением:

– Вполне возможно, что милый твоему сердцу аббат О'Коннер по-своему прав… Представляю, как бы возгордились мужчины, если бы они были наделены еще способностью к деторождению!

Лион строго посмотрел на жену.

– Только давай без иронии… Я ведь беседую с тобой о серьезных вещах.

– Я понимаю, что о серьезных, – в тон ему ответила Джастина.

– Так вот, – как ни в чем не бывало улыбнулся Хартгейм, – каждый мужчина в глубине души своей – просто упрямый ребенок, которому очень хочется быть послушным… И знаешь, что я подумал? – спросил он Джастину.

– И что же ты подумал?

– Ко мне это как раз и относится… Наверное, больше, чем к кому-нибудь другому.