Василий Тёркин - Петр Боборыкин

Все это Первач сообразил прежде, чем пришел сюда. Но он не желал выставлять себя "лодырем".

- Позвольте вам заметить, Иван Захарыч, - заговорил он, меняя тон, - что у каждого человека есть своя присяга. Я - по совести - считаю вашу лесную дачу хоть и вдесятеро меньше, чем у Низовьева, моего главного патрона в настоящую минуту, но по качеству выше. И оценка ей сделана была очень низкая при проекте залога в банк.

- Еще бы! - вырвалось у Ивана Захарыча.

- Но я не могу же не способствовать продаже низовьевской дачи... тем более что у них с компанией все уже на мази...

- Я и не требую! Помилуйте!

- Другое дело - заохотить представителя компании, этого Теркина. Если же ему самому приглянется и ваша усадьба с парком, то надо будет на этом особенно поиграть. Вряд ли у него есть свои большие деньги. Разгорятся у него глаза на усадьбу - мой совет: продать ему как можно сходнее.

- Такую усадьбу! Николай Никанорыч! Родовая вотчина... И парк!.. Знаете, тяжело... Всякий дворянин...

- Понятное дело! Но ведь вы можете лишиться ее за бесценок... Из-за недоимок банку!

- Я как-нибудь...

Иван Захарыч чувствовал, что говорит на ветер, что кредиту у него нет, что он и не имеет права надеяться...

- Положим... Вы извернетесь... За оба имения вам - позвольте узнать - сколько приходится платить в год?

Иван Захарыч сказал цифру.

- Деньги не особенно большие; но надо их добыть.

- Да, да, - повторил Иван Захарыч.

Его обычная кисловатая усмешка не исчезла с губ; но головы он уже не держал так высоко.

- Душевно рад бы был и в этом оказать вам содействие, многоуважаемый Иван Захарыч...

В голове Первача мелькнуло соображение: "пожалуй, и за таксаторскую работу ничего не заплатит этот гусь, так поневоле придется его выручить".

- Душевно рад был бы, - повторил он после маленькой паузы. - Положим, у того же Низовьева я мог бы, в виде личного одолжения...

Иван Захарыч начал краснеть. Этакий "шмерц", землемеришка, а говорит с ним, Черносошным, точно начальник с просителем, хоть и в почтительном тоне... Нечего делать... Такие времена! Надо терпеть!

- В виде личного одолжения, - повторил он фразу Первача.

- Достать эту сумму... Но эти богачи - хуже нашего брата, трудового человека... Очень может быть, что вот он приедет и перед миллионной сделкой у него в бумажнике - какая-нибудь тысчонка рублей.

- Очень может быть! - повторил Иван Захарыч.

На его низком крутом лбу стал выступать пот. Разговор уже тяготил его, давил ему виски.

- Но предположим, - продолжал Первач, замедляя свою дикцию и затянувшись длинной струей дыма, - предположим, что мы добудем эти деньги...

"Мы, - повторил мысленно Иван Захарыч, - вон как поговаривает... Времена такие!.."

- Ваша сестрица Павла Захаровна весьма резонно замечает, что это была бы только отсрочка... краха...

"Вон какие слова употребляет! Крах!.. И терпи!" - подумал Иван Захарыч.

- Извините... я называю крахом...

- Да, да, нынешнее слово, я знаю...

- Слово настоящее, Иван Захарыч. Зачем же доводить себя?

- Конечно, конечно.

- Момент наступает самый для вас благоприятный. Надо его ловить!.. Без ложной скромности скажу - мое посредничество...

- Я понимаю, я чувствую, Николай Никанорыч.

- Только вы мне не мешайте. Следует половчее подойти к этому Теркину. Я не скрою - мой личный интерес тут тоже замешан, но для вас это еще важнее.

- Совершенно верно.

- Работа моя по вашей даче будет кончена много-много через три-четыре дня... На днях же прибудет в Заводное и Теркин.

- Этот агент?

- Не агент, Иван Захарыч, а главный воротила компании. Но я еще не кончил... Сообразите: ежели вы упустите момент...

Раздался сдержанный вздох Ивана Захарыча.

- Крах неизбежен... Дошли до вас слухи о том, каких дел наделали директора банка?.. Я сегодня утром слышал... Вы ведь были в городе... Там, наверно, знают...

- Дурные слухи... Но ведь, знаете, на дворянство везде клевещут.

- Полно, так ли?

Острые глаза Первача остановились на Иване Захарыче.

- Поговаривают, что и здешний предводитель... Вы извините... Он, кажется, ваш родственник?

- Дальний!

- Вы к нему заезжали?

- Как же.

- Ну, разумеется, он скрывает?

- Не знаю.

Ивану Захарычу делалось невмоготу.

- Стало быть, если не компания, крах неизбежен, заключил Первач. - Банк может прекратить платежи, имения упадут, вы загубите и усадьбу с парком, и лесную дачу за какую-нибудь презренную недоимку.

Дверь отворилась с жидким скрипом. Прохор просунул голову и доложил:

- Барышня Павла Захаровна просят кушать чай.

- Тиски! Тиски! - почти крикнул Иван Захарыч, вскочил с кресел и отер лоб платком. Лоб весь был влажный.

"Крах!" - выговорил он про себя и почувствовал холод в коленях.

IX

Половодье проникло к самому частоколу одной из двух церквей села Заводного.

Пономарь лениво звонил к вечерне, когда в ограду вошел рослый барин, в синем пальто и низкой поярковой шляпе.

Это был Теркин.

Он не постарел, но похудел в лице, держался не так прямо, как в прошлом году, и бороду запустил.

Сегодня утром приехал он в Заводное и осматривал лесную дачу помещика Низовьева. С ним он должен был видеться в уездном городе - верстах в пятнадцати от берега, по старой московской дороге.

Пономарь звонил внизу, около паперти колокольни, и тянул за веревку, стоя одной ногой на ступеньке, - старый пономарь, с косицей седеющих волос, без шапки, в нанковом подряснике.

Он остановился и спросил Теркина:

- Вам - батюшку?

- Нет, я бы хотел на колокольню.

- На колокольню? - переспросил пономарь.

Теркин вместо ответа сунул старику рублевую бумажку. Тот совсем бросил веревку и засуетился.

- На разлив поглядеть желаете? Это точно... Вид превосходный.

И он засуетился.

- Вы, любезнейший, делайте свое дела. Я один подымусь...

Бодрым, молодым движением Теркин юркнул в дверку и поднялся наверх. Пономарь продолжал звонить, засунув бумажку в карман своих штанов. Он поглядывал наверх и спрашивал себя: кто может быть этот заезжий господин, пожелавший лезть на колокольню? Из чиновников? Или из помещиков?.. Такого он еще не видал. Да в село и не заезжают господа. Купцы бывают, прасолы, скупщики меда, кож, льну... Село торговое... Только этот господин не смотрит простым купцом. Надо будет сказать батюшке. А он еще не приходил...

На колокольне Теркин стал в пролете, выходившем на реку... Немного правее зеленел парк усадьбы Черносошных, и крыша дома отделялась темно-красной полосой. Он вынул из кармана пальто небольшой бинокль и долго смотрел туда.

Сколько лет утекло с того дня, когда он, впервые, мальчуганом, попал с отцом в Заводное и с этой самой колокольни любовался парком барской усадьбы, мечтал, как о сказочном благополучии, обладать такой усадьбой! Барского дома он и тогда не видал как следует, но воображал себе, что там, позади парка, роскошные палаты. До боли в висках любовался он усадьбой, и вот судьба привела его сюда же главным воротилой большой компании, скупающей леса у помещиков. Он - душа этого дела. Его идея - оградить от хищничества лесные богатства Волги, держаться строго рациональных приемов хозяйства, учредить "заказники", заняться в других, уже обезлесенных местах системой правильного лесонасаждения.

Судьба!.. И этот парк, восхищавший его в детстве, уцелел, точно на диво, чтобы сделаться его собственностью. Ему уже писал таксатор, нанятый Низовьевым - главным продавцом в здешнем крае, - что усадьбу Заводного с парком можно приобрести на самых выгодных условиях. Этот таксатор, видимо, желает поступить на службу компании. Они должны видеться в городе. Нарочно приехал он двумя днями раньше, чем назначил, взяв с собою своего верного человека - практика-лесовода. Они осмотрели сегодня дачу Низовьева. Таксаторская работа произведена толково и даже с разными нынешними "штучками". Есть, однако, немало беспорядочных порубок. Тот же таксатор писал ему, что у владельца усадьбы с парком лесная дача тоже продается. Если она стоящая, можно ее пристегнуть к даче Низовьева.

А усадьба с парком?

Теркин разглядывал в бинокль очертания парка, лужайки и купы деревьев, с нежной зеленью и кое-где еще полуголыми ветвями... Его начала разбирать такая же охота владеть всем этим, как и в детстве, когда он влезал на ту же колокольню, или "каланчу", как он выражался по-кладенецки. Он может действовать по своему усмотрению - купить и усадьбу с парком, сделать их центром местного управления, проводить здесь часть лета... И когда захочет, через два-три года компания уступит ему в полную собственность. Цену он даст настоящую.

Все осуществимо! И чувство удачи и силы никогда еще не наполняло его, как теперь, вот на этой колокольне. Ему самому не верится, что в каких-нибудь два года он - в миллионных делах, хоть и не на свой собственный капитал. Начал с одного парохода, завел дело на Каспийском море, а теперь перемахнул на верховья Волги, сплотил несколько денежных тузов и без всякого почти труда проводит в жизнь свою заветную мечту. И совесть его чиста. Он не для "кубышки" работает, а для общенародного дела. С тех пор как деньги плывут к нему, он к ним все равнодушнее - это несомненно. Прежде он любил их, - по крайней мере ему казалось так; теперь они - только средство, а уж никак не цель... Пачки сторублевок, когда он считает их, не дают ему никакого ощущения - точно перелистывает книжку с белыми страницами.