Василий Тёркин - Петр Боборыкин

- Перед вечерним чаем не завернете ли ко мне... на минутку?

- С особенным удовольствием, - отметил он и сейчас же сообразил, что она поведет с ним конфиденциально-деловой разговор.

Ему в этом доме особенно везло. Смутно догадывался он, что сухоручка племянницы не любит и хотела бы спустить ее поскорее. Женитьба не очень-то манила его. Девочка - вкусная, и влюбить ее в себя ничего не стоит. Да и щадить особенно нечего. Он никого до сих пор не щадил, кто подвертывался... Сначала надо как следует увлечь, а там он посмотрит. Все будет зависеть от того, какую поддержку найдет он в сухоручке... И отец не очень-то нежен к дочери. На него старшая сестра во всем влияет. Между ними есть какие-то родственные денежные отношения... Он в это проникнет. Дело не обойдется без его участия. Вероятно, сухоручка желает, чтобы брат продал на выгодных условиях свою лесную дачу новой компании, к которой он сам желал бы примазаться.

Пока надо добраться поскорее до свежих, как персики, щек Санечки, с их чудесными ямочками. Сейчас они пойдут в комнату Марфы Захаровны, куда подадут лакомства и наливки. Там - его царство. Тетенька и сама не прочь была бы согрешить с ним. Но он до таких перезрелых тыкв еще не спускался - по крайней мере с тех пор, как стоит на своих ногах и мечтает о крупной деловой карьере.

Павла Захаровна сухо приложилась к маковке Сани, когда та целовала ее руку. Горничная подала ей ее палку, и она колыхающейся походкой отправилась к себе.

Как ни в чем не бывало подошел Первач к Сане и предложил ей руку.

- Куда прикажете вести вас? - спросил он, лаская ее взглядом своих черных глаз, которым он умел придавать какое угодно выражение.

Саня подала ему руку, и он ее слегка притиснул к своему правому боку.

- Тетя, куда мы: на балкон или к вам? - спросила Саня.

- Сначала ко мне... Кофейку напьемся, Николай Никанорыч... Какой угодно нынче наливки? Терновки или сливянки?

- И той, и другой, если позволите.

- Так еще лучше.

Щеки толстухи еще ярче лоснились. Она за обедом, при старшей сестре, ничего не пила, кроме квасу, даже и к хересу не прикасалась, да и не очень его уважала. После обеда и после ужина она вознаграждала себя наливками.

И на Саню каждое после обеда в комнате тети Марфы нападало особое состояние, вместе с запахом от стен какими-то травами, от лакомств, кофе с густыми пенками и наливок. Ей сейчас же захочется болтать, смеяться, петь, целоваться.

Вот она опять за столом. Тетя рассаживается на диване, облокотившись о подушку. Над ней закоптелая картина - Юдифь с головой Олоферна. Но эта страшная голова казалась ей забавной... И у Юдифи такой смешной нос. В окнах - клетки. У тети целых шесть канареек. Они, как только заслышат разговор, чуть кто стукнет тарелкой или рюмкой, принимаются петь одна другой задорнее. Но никому они не мешают. У Сани, под этот птичий концерт, еще скорее зашумит в голове от сливянки.

Другая горничная - Прасковья - приставлена к своей "барышне" сызмальства, как Авдотья была приставлена к Павле Захаровне. Она похожа на тетю Марфу, - почти такая же жирная и так же любит выпить, только втихомолку. Саня про это знает от няньки Федосеевны, строгой на еду и питье, большой постницы. Но у Сани снисходительный взгляд на это. Какая важность, что выпьет пожилая женщина от деревенской скуки.

На столе уже стоят две бутылки с наливкой и несколько тарелок и вазочек с домашними превкусными сластями: смоква, орехи в меду, малиновые лепешки и густое варенье из розовых лепестков, где есть апельсинная мелко нарезанная корка и ваниль... Саня - особенная охотница до этих сластей... Сейчас принесет Прасковья и кофе.

Первач сидит около нее на стуле очень близко и смотрит ей в глаза так, точно хочет выведать все ее мысли о нем. Она было хотела дать ему понять, что он не имел права протягивать к ней под столом носок, ища ее ноги; но ведь это ей доставило удовольствие... Зачем же она будет лицемерить? И теперь она уже чувствует, что его носок опять близится... а глаза ласкают ее... Рука, все под столом, ищет ее руки. Она не отдернула - и он пожал.

В эту минуту тетя налила им обоим по рюмке и себе также.

- Сливянка? - спросил Первач и чокнулся с нею и с Саней.

Его рука держала ее за кончики ее пальцев - и по всему ее телу прошлось ощущение чего-то жгучего и приятного, прежде чем она глотнула из рюмки.

Тетка ничего не замечала, да если б и заметила, не стала бы мешать. Она ответила на чоканье Первача и, прищурившись, смаковала наливку маленькими глотками.

- Хороша на ваш вкус, Николай Никанорыч?

- Превосходна, Марфа Захаровна.

- Саня! Хороша?..

- Очень, тетя, очень.

- Пей, голубка, пей.

- Лучше всякого крамбамбули, - подхвалил землемер.

- Крамбамбули? - вскричала Саня и подскочила на стуле. Но пальчики ее левой руки остались в руке землемера. - Николай Никанорыч! Что это? Песня? Ведь да? Песня? Или это какое-нибудь питье?

- И то, и другое, Александра Ивановна, и то, и другое. Вроде ликера, крема... Очень крепкое. Студенческое питье. И песнь сложилась. Ее и цыгане поют.

- Как поют? Запойте.

- Это хоровая.

- Тетя! Дуся! Попросите Николая Никанорыча.

- Довольно и вашей просьбы, Александра Ивановна.

Он так это мило сказал, с опущенными ресницами, что Сане захотелось поцеловать его. Ну, хоть в лоб, даже и при тете. Наливка сладко жгла ее в груди и разливалась по всем жилам... Каждая жилка билась.

- "Крамбамбули - отцов наследство", - запел Первач сдержанно... Голос у него был звучный и с легкой вибрацией.

- Ах, какая прелесть!

- "И утешительное средство!" - продолжал Первач и еще раз чокнулся с Саней.

Она выпила большую рюмку до дна и даже облизнула кончиком языка свои сочные алые губы.

Через пять минут все трое пели хором:

"Крамбам-бам-бамбули,

"Крамбамбули-и"

И взвизгивающий голос тети Марфы прорывался сквозь молодые, вздрагивающие голоса Сани и землемера. Но очень громко они боялись петь, чтобы не разбудить тетки Павлы.

Саня отведала и терновки, менее сладкой и более вяжущей, чем сливянка, очень крепкой. Кончик языка стало покалывать, и на щеках разлилось ощутительное тепло, проникло даже до ушей. И в шее затрепетали жилки. Голова не была еще в тумане; только какая-то волна подступала к сердцу и заставляла его чуть-чуть заниматься, а в глазах ощущала она приятную теплоту, такую же, как в ушах и по всему лицу. Она отдавалась впервые своему физическому сближению с этим красивым мужчиной. Он уже владел всей ее пухлой ручкой. Она не отнимала руки... Глаза его точно проникали в нее - и она не стыдилась... как еще было вчера и третьего дня.

После пения "Крамбамбули" и острого напряжения нега разлилась по всему телу. Саня, прищурив глаза, отвела их в сторону тетки, - и ей широкое, обрюзглое, красное, лоснящееся лицо казалось таким милым, почти ангельским. Она чмокнула на воздух и проговорила голосом, полным истомы:

- Тетя! Дуся!

И тут только в голову ее, как дымка, стал проникать хмель.

Тетка тоже разомлела. Это была минута, когда она непременно запоет одна, своей девичьей фистулой, какой- нибудь старинный романс.

Река шумит,

Река ревет...

затянула Марфа Захаровна.

Сане не хочется подпевать. Она откинулась на спинку стула. Ее левая рука совсем во власти Николая Никанорыча. Он подносит ее высоко к своим губам и целует. Это заставило ее выпрямиться, а потом нагнуть голову. Кажется, она его поцеловала в щеку... так прямо, при тетке. Но будь они одни, она бы схватила его за голову и расцеловала бы.

Сердит и страшен

Говор волн...

разливается тетка, и голос ее замирает на последнем двустишии:

Прости, мой друг!

Лети, мой челн!

VI

Под нежной листвой туго распускавшегося кудрявого дубка Саня сидела на пледе, который подложил ей Николай Никанорыч. Пригорок зеленел вокруг. Внизу, сквозь деревья, виден был узкий спуск к реке. Ширилась полоса воды - стальная, с синеющими отливами.

Тетка Марфа задремала наверху, в беседке.

Они побродили по парку под руку. Он несколько раз принимался целовать ее пальчики, а она тихо смеется.

На траве он сел к ней близко-близко и, ничего не говоря, приложился губами к ее щеке.

Саня не могла покраснеть; щеки ее и без того алели, но она вздрогнула и быстро оглянулась на него.

- Разве можно? - прошептала она.

- А почему же нельзя?

Его глаза дерзко и ласково глядели на нее. Рассердиться она и хотела бы, да ничего не выходило у нее... Ведь он, на глазах тети, сближался с нею... Стало быть, на него смотрят как на жениха... Без этого он не позволил бы себе.

Да если и "без этого"? Он такой красивый, взгляда глаз его она не выдерживает. И голос у него чудесный. Одет всегда с иголочки.