Однокурсники - Эрик Сигал

Сказав это, он повернулся к своему коллеге и спросил его:

— Так ты разбил его, Кен?

Профессор Бантинг скромно кивнул.

— Шесть — четыре, пять — семь, шесть — три, шесть — один. Мы так долго играли, что я чуть не опоздал к ужину.

— Вот это да! — громко воскликнул Дигби. — Надо за это дело выпить.

Но пока все поднимали бокалы за Кеннета Бантинга, чествуя его небольшой теннисный триумф, у Сары в голове вертелось: «Ну что за напыщенный индюк! Неужели нельзя было перенести свой матч, чтобы прийти послушать лекцию моего мужа?»

Уже потом, когда они остались вдвоем, Тед позволил себе сказать вслух то, о чем они оба думали весь вечер:

— Господи, ну что за придурки.

— Знаешь, Тед, — ответила ему Сара, у которой немного кружилась голова после всего, что было сегодня, — в Гарварде тоже есть свои придурки. Но эти — просто кучка мелких придурков.

Она проснулась на рассвете и увидела, что муж ее смотрит в окно.

— Что с тобой, милый? — заботливо спросила Сара. — Ты злишься на них?

— Нет, — тихо ответил он, не отрывая взгляда от растительности за окном, — как раз наоборот.

— Хочешь сказать, тебе понравилось, как они обошлись с тобой вчера?

— Нет, мне место понравилось. Оно такое удивительное. Думаю, мы могли бы здесь жить очень счастливо.

— А с кем ты собираешься здесь вести беседы? — печально спросила она. — С деревьями? Журчащий ручей скажет тебе больше теплых слов, чем тот аутист-археолог!

Он опустил голову.

— Студенты мне вчера задавали очень хорошие вопросы.

Она не отреагировала.

— Библиотека просто отличная… Она все равно молчала.

— Здесь есть некоторые действительно хорошие кафедры. Французского языка, например. И тот парень-физик, он еще над атомной бомбой работал…

— Послушай, Тед, — мягко остановила его она, — тебе совсем не обязательно заниматься передо мной софистикой. В этом месте действительно ощущается дыхание истории. А еще я знаю — внутренне ты никак не можешь смириться с тем, что на плечах твоих больше не красуются эполеты Лиги плюща. Мне этого не понять, но принять придется.

— Это хорошее место, Сара.

— Да уж, всего-то три часа езды на машине от Гарварда…

— Два с половиной, — тихо поправил он.

Столовая была похожа на апельсиновую рощу. За каждым столиком сидели пары среднего возраста и пожилые, в одежде которых присутствовал один цвет. На джентльменах были оранжевые пиджаки, а их дамы имели при себе оранжевые кентерберийские шарфики.

— Это что, какая-то встреча выпускников? — спросил Тед у Тони Тэтчера, присаживаясь к столику, за которым завтракал декан.

— Нет, — ответил Тэтчер, — здесь так круглый год. Пожилые выпускники не просто выбираются сюда на футбольные матчи, они еще постоянно совершают «сентиментальные путешествия».

— Могу понять их чувства, — заметил Тед.

— Я рад, — ответил декан, — ибо желал бы видеть вас здесь, в Кентербери.

— Судя по тому, что вы говорите от первого лица, у вас на отделении не существует единогласия?

— Думаю, они даже за повышение собственной зарплаты не стали бы голосовать единогласно. Откровенно говоря, нам прежде всего нужна объединяющая сила — крепкий ученый, который обеими ногами стоит на земле. Я хочу, чтобы Кентербери стал номером один среди небольших университетов страны. Даже лучше, чем Дартмут или Амхерст. А этого нам не добиться без привлечения сюда людей вашего калибра. Поэтому проректор предоставил мне право предложить вам должность старшего преподавателя на предконтрактной основе.

— Как это — на предконтрактной основе?

— Это означает, что через год вы получите постоянную работу. Как вам это нравится?

— Сказать по правде, мысль о том, что меня берут с испытательным сроком, несколько удручает.

— Ну, это же простая формальность, — заверил его декан обнадеживающим тоном. — Кроме того, люди, от которых здесь все зависит, знают, что мы от вас получим.

— Тед, раз ты так решил, я на все согласна. Я привыкну, честное слово.

Пока они ехали на машине домой, Сара снова и снова повторяла разные слова, выражающие единственную мысль: она его жена, что бы ни случилось. В последний раз сказав, что в Беркли лучше, а в Кентербери хуже, она заверила его, что все же постарается полюбить вкус нетронутой природы.

— Сара, — ответил Тед, убеждая не столько ее, сколько самого себя, — когда-нибудь мы вернемся победителями. Я намерен воспользоваться тишиной и покоем этого места и написать здесь книгу о Еврипиде, которая будет так чертовски хороша, что весь Гарвард на коленях приползет ко мне, умоляя вернуться. Вспомни, как римляне пресмыкались перед Кориоланом, прежде изгнав его.

— Ну да, — резко возразила она. — Только парень этот окончил дни с кинжалом в спине.

— Сдаюсь. — Тед улыбнулся. — И зачем я женился на такой умной женщине?

— Наверное, хотел, чтобы дети у тебя были умные, — улыбнулась она в ответ.

А про себя подумала: «Если бы ты и правда уважал мои умственные способности, то внял бы моему совету».

*****

Джейсон принял два ответственных решения, которые должны были повлиять на всю его оставшуюся жизнь. Он пришел к пониманию того, что всеми поступками, совершенными им в течение предыдущих двух с половиной лет, он принимал на себя обязательство защищать страну своих предков. А это значит, что он останется здесь навсегда и пустит корни.

Но все же одиночество тяжким грузом давило ему на плечи. Когда он наблюдал за тем, как играют детишки молодых кибуцников, ему страстно хотелось самому стать отцом. Но он не был уверен, что сможет целиком отдать кому-то свое сердце. Оно еще пылало гневом. И скорбью.

Всякий раз, когда он приезжал на побывку, они с Евой сидели вдвоем в огромном пустом помещении столовой и, бывало, разговаривали почти до самого утра. Именно в эти часы Джейсон чувствовал себя нормальным человеком.

Однажды поздним вечером он сделал ей признание:

— Не представляю, что со мной станет, если ты выйдешь за кого-нибудь замуж. Кто тогда будет сидеть со мной и слушать, как я скулю на весь мир?

— Я тоже все время об этом думаю, — застенчиво произнесла она. — С тех пор как ты здесь, у меня, если можно так выразиться, появилась жилетка, в которую я могу поплакать.

— Но ты же никогда не плачешь.

— Это просто такое выражение.

— Конечно. Все равно что сказать: «Ты тот, кто подставил мне плечо». Это просто метафора.

— Да. Мы с тобой оба… метафоры.

Их взгляды встретились.

— Мне действительно хочется подставить тебе свое плечо, — сказал он.

— А я действительно хотела бы плакаться в твою жилетку.

Они обвили друг друга руками.

— Ева, ты мне очень дорога. Мне хочется сказать, что я люблю тебя. Но если честно, я пока не знаю, способен ли я еще любить.

— Я чувствую то же самое, Джейсон. Но мы можем попробовать.

И они поцеловались.

Церемония бракосочетания состоялась в Веред-Ха-Галиле в самом начале месячного отпуска, который предоставили Джейсону после зачисления его на сверхсрочную службу. Все члены кибуца были рады тому, что молодая пара предпочла остаться здесь же, хотя Джейсон постоянно будет задействован на армейской службе — для выполнения различных, большей частью секретных, заданий в самых разных точках страны.

Джейсону кибуц заменил семью. К этому времени он почти полностью отдалился от родителей. Ева попросила, чтобы он пригласил их на свадьбу. Но Джейсон отказался. Вместо этого он сел накануне в их новом жилище — двухкомнатной секции с дополнительными удобствами в виде небольшого холодильника, электроплитки и черно-белого телевизора — и написал родителям письмо.

Дорогие мама и папа!

Завтра я женюсь. На Еве Гудсмит, той девушке, которую родные Фанни прятали во время холокоста. Именно ей я обязан своим пониманием того, что значит для меня Израиль.

В обычных обстоятельствах я бы обязательно вас пригласил. Но я знаю, вы совсем не одобряете все, что происходит сейчас в моей жизни, и клятвы, произнесенные завтра, освятят лишь то, что, по-вашему, считается бунтом.

Первые двадцать четыре года своей жизни я следовал вашему плану, не придавая особого значения тем небольшим компромиссам, на которые мне попутно приходилось идти, поскольку вы и сами, уверен, едва придавали значение своим. Я знаю, вы хотели как лучше. Вы хотели, чтобы ваши дети не страдали от позора быть евреями.

Но я-то как раз хочу, чтобы мои дети были евреями.

Здесь быть евреем — это честь, а не недостаток. Мои дети, возможно, будут расти среди опасности, но они никогда не будут стыдиться самих себя.