Новый Мир ( № 6 2013) - Новый Мир Новый Мир

Между тем именно эта солнечная активность дает жизнь планете Земля, точнее, жизни на планете Земля, львам и куропаткам, тысячелетиям непрерывных поколений, думающих как о себе, так и о том, что происходит вокруг. o:p/

«В окончательной редакции натурфилософии Толстого все движение идет от солнца. Два основных движения приданы Земле: одно непосредственно от движения Солнца, это круговое по орбите, и другое опосредованно, из-за неравномерного облучения частей земли — движение вокруг оси. Под облучением, не надо забывать, он понимает и магнитное и, может быть, еще какое-то предполагаемое неизвестное. Оба движения, по орбите и осевое, вызваны лучами, природу которых Толстой не уточняет, но в его занятиях магнитом (вместо магнитного поля он говорит о направленности магнитных лучей) замечена способность магнитных лучей двигать». o:p/

Что движет солнце и светила? o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

<![if !supportFootnotes]>

<![endif]>

<![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> Бибихин В. В. Дневники Льва Толстого. СПб., «Издательство Ивана Лимбаха»,  2012, 478 стр. o:p/

o:p   /o:p

<![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> См.: «Non-fiction с Дмитрием Бавильским». — «Новый мир», 2013, № 2. o:p/

o:p   /o:p

МАРИЯ ГАЛИНА: ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

o:p   /o:p

АПОЛОГИЯ ПОСЛЕЖИЗНИ o:p/

o:p   /o:p

Заметку во «Взгляде» о новом романе Виктора Ерофеева с эпатажным названием «Акимуды» (так называется загадочное государство, с которым у России начался вооруженный конфликт) Кирилл Решетников показательно назвал «Россия для мертвых» <![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> . Цитируя самого Ерофеева, у которого «Россия для мертвых!» — лозунг ходячих мертвецов, ни с того ни с сего полезших из-под земли и постепенно захвативших власть. Мертвецов, понятное дело, можно трактовать как некую метафору, а сам роман — как политическую сатиру, но это не так уж важно. Важно, что чуткий к «тенденциям» Ерофеев, сводя в активном конфликте мир живых и мир мертвых, оказался далеко не первым. o:p/

Однажды в этой колонке я уже говорила <![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> , что «хтоническое» стало излюбленной темой современной отечественной литературы. Шахты, штольни, тоннели метро (у Ерофеева мертвецы прорываются в Москву, понятное дело, проломив стены тоннелей) стали излюбленным топосом, а зомби, псоглавцы и подводные чудовища — населением уже не трэша, но той литературы, которая в каталоге книжного магазина «Москва» проходит под рубрикой «российская проза». Да и сам термин «хтоническое» в последнее время так эксплуатируется нашими культурологами, литературными критиками и обозревателями, что уже отдает дурновкусием. o:p/

Самое простое, конечно, усмотреть в ходячих мертвецах, которые у Ерофеева предлагают живым заводить самим на себя уголовные дела, эдакий символ удушающей, «мертвой» бюрократии, равнодушной, обезличенной политической системы и так далее (нужное вставьте), и в какой-то мере так оно и есть <![if !supportFootnotes]>[3]<![endif]> . Можно, расширив этот посыл, вывести из ряда современных текстов (хотя бы из пелевинских), что всем миром всегда правят мертвецы и нежить (вспомним «Empire V» 2006 года и его нынешний «сиквел»), а наша родная мертвечина — просто частный случай. Можно — как в другом недавнем романе, в «Живых и взрослых» Сергея Кузнецова <![if !supportFootnotes]>[4]<![endif]> — в «живых» усматривать людей с детской, бескорыстной, не зачерствевшей душой, живущих в мире «высоких идеалов», подозрительно похожем на приукрашенное ностальгией советское прошлое, а во «взрослых» (читай — мертвых, тут прямая отсылка к «Живым и мертвым» Константина Симонова) — рациональных, «деловых» людей из мира капитализма и эксплуатации человека человеком. Но несомненно одно — мир живых и мир мертвых в современной прозе взаимопроницаемы, граница между ними тонка, если вообще существует. Мало того, «живые» так или иначе вынуждены сосуществовать, сотрудничать с «мертвыми» — в тех же «Живых и взрослых» именно мертвые владеют современными технологиями и доступом к столь вожделенным в советское время красивым «шмоткам». o:p/

Мир посмертия и сам по себе стал объектом художественного исследования.  В романе Святослава Логинова «Свет в окошке» <![if !supportFootnotes]>[5]<![endif]> , пожалуй, первой ласточке, герой, обычный человек, «эвримен», строитель Илья Ильич (сознательная или нечаянная отсылка к толстовской «Смерти Ивана Ильича), оказывается в «нихиле», где посмертное существование оплачивается монетами-мнемонами и отмеряется тем, помнят ли об умершем, там, на земле, живые. По этой логике такие малоприятные фигуры, как, скажем, Чикатило, имеют больше шансов задержаться в посмертии, чем какой-нибудь тихий обыватель, существующий, пока его помнят дети и внуки. Можно опять же усмотреть (вот здесь <![if !supportFootnotes]>[6]<![endif]> , к примеру, и усматривают) социальную сатиру: «Чисто внешне, роман о потустороннем мире, но если приглядеться, слишком очевидны параллели между царством загробным и новым ёэкономическим” строем России. Кошель, из которого утекают мнемоны и лямишки, без которых ты — ничто, никто, зато за местную валюту — можешь хоть рай выстроить (правда недолговечный), хоть поесть всласть, хоть каких угодно излишеств, развлечений „и этсетера”. И получается в этом новом мире, что счастье, может быть, и не в деньгах, но величина жизни — точно в их количестве. <…> Кроме того, что все продается и все покупается, мы видим, что мир переполнен безобидными и обидными шарлатанами и мошенниками всех мастей, готовыми обобрать любого новичка, а ведь здесь даже воздух в сутки стоит лямишку. Единственный утопичный элемент этого будущего — невозможность умереть, и главное — невозможность убить или нанести повреждения (все возвращается сторицей в виде пустеющего кошелька)». Сатирой, как в любом хорошем романе, дело не ограничивается, другое дело, что посмертие, нарисованное Логиновым, скажем так, неканонично. o:p/

А в романе Анны Борисовой (очередной проект Григория Чхартишвили) «Там» <![if !supportFootnotes]>[7]<![endif]> несколько человек (преподаватель истории, бармен, чернокожая литовская проститутка с маленьким сыном, военный, мусульманские террористы, старик-японец, французские молодожены — всего двенадцать, сакральное в общем-то число) случайно оказываются, как пишет один из рецензентов на LiveLib (вообще, хороший ресурс, где выкладываются отзывы на прочитанные книги), «не в том месте и не в то время» <![if !supportFootnotes]>[8]<![endif]> и в результате террористического акта попадают вроде бы в общее, но в то же время каждый в свое посмертие, иллюстрирующее тезис «по вере вашей да будет вам!». Тезис, кстати, иронически перефразированный в знаменитом романе отцом лжи, куролесящим по Москве под маской иностранного консультанта-историка. o:p/

В опубликованном годом позже (в журнальном варианте) романе Яны Дубинянской «Сад камней» <![if !supportFootnotes]>[9]<![endif]> героиня, амбициозная и стервозная дама-телережиссер, выйдя в припадке раздражения из поезда на первой попавшейся станции, оказывается на странном хуторе, где ей вдруг «начинают приходить посылки из какого-то другого, неслучившегося мира. Яшмовый кулон, именно такой, какой она не смогла подобрать на первых съемках. Письмо от давно умершего друга. Наконец — ребенок, которого у нее никогда не было. То, чего не хватало ей для обретения душевного покоя, достижения внутреннего психологического равновесия» <![if !supportFootnotes]>[10]<![endif]> . Не сразу догадываешься, что, в сущности, героиня проходит посмертные «мытарства», очищающие и подготавливающие к будущей вечной жизни. o:p/

Яна Дубинянская — киевлянка и пишет на русском, Сергей Жадан, один из самых ярких нынешних украинских авторов, живет в Харькове и пишет на украинском. Однако в его романе «Ворошиловград» <![if !supportFootnotes]>[11]<![endif]> одни критики видят овеществленную метафору ада: «Одна из границ этой фантастической страны (не обязательно северная) напрямую соприкасается с адом. Это туда направляются контрабандные караваны с топливом. (Читатель знает, зачем там топливо.) Этот заграничный край густо населен друзьями молодости главного героя. Порой они все вместе приезжают оттуда и, захватив Германа, отправляются в степь на футбольный матч с местными газовиками. Герман не спускается в ад — ад сам идет ему навстречу. И, похоже, это единственное место, где ему по-настоящему хочется очутиться — рядом со своими друзьями, рядом с их и его убийственной молодостью. Как-то примиряет героя с окружающей земной действительностью лишь то, что она мало отличается от места, где находятся его погибшие друзья. Поэтому столь проницаемы границы в романе Жадана. Собственно, и до ворошиловградского буддиста Жадана было известно, что нирвана и сансара (земная жизнь) тождественны. Но Жадан добавляет: ибо обе они — ад» <![if !supportFootnotes]>[12]<![endif]> . Другие — как, скажем, Татьяна Кохановская и Михаил Назаренко <![if !supportFootnotes]>[13]<![endif]> , обозревавшие современную украинскую литературу в новомирской колонке «Украинский вектор», усматривают в возвращении на родину «пиарщика с политическим уклоном» Германа Королева, чтобы защитить от местной мафии крохотный бизнес «уехавшего в Голландию» брата (недвусмысленный, как пишут авторы колонки, эвфемизм смерти), прохождение некоей инициации, обретаемой через схождение в мир мертвых, однако все согласны в том, что «поэтика романа <…> строится на переплетении очень плотной, очень вещной реальности быта и поэтичности иномирья» <![if !supportFootnotes]>[14]<![endif]> . o:p/