Политическая история Первой мировой - Сергей Кремлев

О Франции Ленин сказал так:

«Её актив равняется трём с половиной миллиардам, а пассив – десяти с половиной! И это – страна, о которой сами французы говорили, что это ростовщик всего мира, потому что её «сбережения» были колоссальны, колониальный и финансовый грабёж, составивший ей гигантский капитал, дал ей возможность давать взаймы миллиарды и миллиарды, в особенности России. С этих займов получался гигантский доход. И несмотря на это, несмотря на победу, Франция попала в положение должника…»

Итак, Европа в результате войны оказалась в долгах как в шелках!

И все долги надо было выплачивать Америке…

ОБЩЕСТВЕННУЮ ситуацию характеризуют не только цифры, но и характерные для эпохи настроения… Красноречивое признание вырвалось после войны у Перси Гаррисона Фоссета, английского географа, топографа, археолога, путешественника и офицера английской армии: «Из войны я вынес убеждение в том, что как мировая держава Британия находится на ущербе… Надо полагать, тысячи людей утратили подобные иллюзии за эти четыре года, прожитые в грязи и крови. Таково неизбежное следствие войны для всех, за исключением тех немногих, кто нажился на ней».

Нужны ли здесь комментарии?

Россия в своём пассиве имела разорённую двумя войнами страну, многовековые последствия татаро-монгольского нашествия в виде изломанного национального характера, отсталости, невежества масс…

Зато в активе мы получили такое государство, где у Капитала власти не было. И это был актив в перспективе громаднейший.

Останься Россия буржуазной – её после войны не ждало бы ничего хорошего, это доказывают долговые цифры старой России. А вот уже не цифры, а мнения на ту же тему…

«То, что мы наблюдаем в России, является началом великой борьбы за её неизмеримые ресурсы сырья», – сообщал в мае 1918 года журнал англо-русских финансовых кругов «Россия».

Похоже писала и «London finansial news» в ноябре 1918 года: «События всё более принимают характер, свидетельствующий о тенденции к установлению над Россией международного протектората по образу и подобию британского плана для Египта. Такой поворот событий сразу превратил бы русские ценные бумаги в сливки международного рынка».

Но с Россией у Америки вышла осечка: «сливки» скисли, бывшие ценные бумаги по причине чересчур хорошего качества нельзя было использовать даже для целей специфически утилитарных.

Зато с Германией у янки наблюдались сплошные активы. И дело было не только в репарациях и долгах как таковых. Одна лишь цитата из книги американского экономиста Ричарда Сэсюли «ИГ Фарбениндустри» (издана на Западе в 1947-м году и в сталинском СССР уже в 1948-м году), всего одна цитата показывает, что значил для США разгром Германии:

«Начавшая было развиваться американская химическая промышленность также была подавлена немцами в период, предшествующий Первой мировой войне. Одним из средств, при помощи которого был достигнут этот результат, явилось снижение цен. В течение десяти лет, с 1903 по 1913 годы, немецкие фабриканты продавали, например, салициловую кислоту в США на 25 % дешевле, чем в самой Германии. Это также относилось и к брому, щавелевой кислоте, анилину и другим продуктам. Подобным же средством был и «принудительный ассортимент»: чтобы купить какой-либо особенно нужный продукт из числа изготовляемых немецкими фирмами, американцы должны были купить весь ассортимент продукции. Таким образом происходило вытеснение с рынка американских фирм».

Чтобы сорвать экономическую экспансию Германии в Америке, Америка и спланировала военное подавление потенциала Германии руками Антанты, к которой заблаговременно пристегнули Россию.

А современные «россиянские» идиоты от истории всё талдычат нам о «забытой» «Отечественной» войне…

ПРИЗНАНИЕ Сэсюли тем ценнее, что даже в двадцатые годы чаще говорили о конкуренции не американских, а английских и германских товаров. Большая Советская энциклопедия писала в 1929 году в томе 15 на странице 601:

«По существу, история мировой торговли в эпоху империализма (до войны 1914—18) является историей напряжённого соревнования между Германией и Англией. Германский купец преследует английского буквально во всех частях света. В Южной Америке, в Японии, в Китае, в Персии, в Тунисе, в Марокко, в Египте, в Бельгийском Конго – во всех этих странах удельный вес импорта из Германии повышается, а из Англии уменьшается. Германские товары начинают вытеснять английские даже на рынках британских колоний».

Всё это было верно для вчерашнего дня, а если бы не было войны, то и для самих двадцатых годов…

А для тридцатых?

А для сороковых?

Перед войной, в 1913 году, крупнейший немецкий экономист (да и практический политик) Карл Гельферих пророчествовал:

«Развитие германских колоний и теперь ещё находится в первоначальной своей стадии. В будущем наши многообещающие начинания создадут нам колониальный рынок для наших промышленных продуктов и культуру сырья, необходимого для нашего народного хозяйства, как, например, культуру хлопка, и этим упрочат наше мировое положение».

Профессор Гельферих был ярым монархистом и, увы, не меньшим антисоветчиком. После убийства левыми эсерами в Москве в 1918 году германского посла Мирбаха он был назначен к нам послом и скоро вышел в отставку, считая, что «вредно создавать хотя бы видимость сотрудничества с большевиками». Но о хозяйственных вопросах Гельферих писал не с бухты-барахты: он служил в колониальном ведомстве, был статс-секретарём финансов, произвёл исчисление народного дохода Германии. И из его констатации следовало, что к тридцатым-сороковым годам Германия могла оставить далеко позади не только Англию, но и обойти Америку.

Мировой войной Америке удалось сбить немцев с темпа. Теперь можно было вздохнуть свободнее, а в какой-то мере и получить германские патенты, хотя к этой «святая святых» в Германии относились ревниво и не очень-то подпускали сюда даже победителей.

И, надо сказать, несмотря на все репрессии и репарации, немцы доказали, что они умеют сопротивляться даже на коленях. А германский Капитал сумел использовать для восстановления утраченных позиций все средства: прочные связи с Капиталом США, разногласия между Англией и Францией, но также и потенциал отношений с новой Россией…

Использовался и такой жестокий по отношению к собственному народу метод, как гиперинфляция. У инфляции было несколько причин, и ни одной объективной, как, собственно, вообще у любой инфляции. Вот и германская послевоенная гиперинфляция объяснялась не стихийными бедствиями и даже не катастрофическим недостатком материальных средств, а жадностью, жестокостью Капитала и его стремлением решить свои шкурные проблемы за счёт многомиллионных масс.

Формально инфляция началась уже 31 июля 1914 года, рейхсбанк прекратил обмен банкнот на золото. Тогда в обращении ходили «бумаги» на 2 миллиарда марок. Через девять лет, перед стабилизацией марки, бумажных денег было выпущено на 93 триллиона, а может и больше.

Заработная плата выдавалась каждый понедельник по индексам стоимости жизни, опубликованным в прошлую среду. Но и это не помогало, «покупательная сила марки таяла не по дням, а по часам». Последние слова взяты не из сентиментального романа, а из энциклопедического издания.

Хозяйки уходили на рынок с двумя корзинками: одна (маленькая) – для провизии, вторая (побольше) – для бумажных денег. И всё чаще в маленькой корзинке оказывались даже не суррогаты (Erzatz), а «суррогаты суррогатов» (Erzatz-Erzatz). Далеко не полный список продовольственных эрзацев превышал 11 тысяч названий!

До войны лучше германского рабочего оплачивался только американский рабочий. А в апреле 1922 года английский статистик Джон Гилтон подсчитал: чтобы купить один и тот же набор продуктов американскому каменщику надо было работать один час, английскому – три, французскому – пять, бельгийскому – шесть, а немецкому – семь часов с четвертью.

Курс доллара составлял триста марок за доллар, однако марку подорвала уже выплата первого репарационного миллиарда в августе 1921 года, и к концу 1922 года за доллар давали семь с половиной тысяч марок.

Окончательно же сводил с ума 1923 год: к марту доллар стоил 21 тысячу, к сентябрю – 110 миллионов, а к декабрю – более четырёх миллиардов марок! По сравнению с 1913 годом реальная заработная плата падала так: в апреле 1922 года – 72 процента довоенной, в октябре – 55, в июне 1923 года – 48 %.

Немцев спасали только дешёвый хлеб (который, к слову, до выпуска закона от 23 июня 1923 года добывался по развёрстке) и высокая урожайность хорошо поставленного сельского хозяйства. Немецкий бауэр даже после изнурительной войны получал с гектара в полтора раза больше пшеницы, чем канадец, и в два с половиной раза больше, чем американский фермер. Но Германия всё же голодала.