В огонь и в воду - Амеде Ашар

Слухъ о назначеніи графа де Колиньи распространился съ быстротой молніи. Когда Гуго появился въ Луврѣ, тамъ только и было рѣчи, что объ этой новости. Сторонники герцога де ла Фельяда злились ужасно. Всѣ спрашивали сефя, какимъ волшебнымъ вліяніемъ одержана была такая блистательная побѣда въ какой-нибудь часъ времени? Распрашивали Монтестрюка, зная объ его отношеніяхъ къ счастливому избраннику, но онъ притворился тоже удивленнымъ.

На игрѣ у короля онъ встрѣтилъ графиню де Суассонъ, которая улыбнулась ему, пока онъ кланялся, и спросила:

— Довольны-ли вы, графъ изумительной новостью, о которой вы, вѣроятно, уже слышали?

— Кто жъ можетъ быть ею болѣе доволенъ, чѣмъ я?… Теперь мнѣ и не остается желать ничего болѣе!

Она сдѣлала кокетливую мину и, играя вѣеромъ, спросила:

— Увѣрены-ль вы въ этомъ?… Я думаю, что и вы тоже хотите участвовать въ этой экспедиціи, въ которую стремится попасть все дворянство?

— Да, графиня, и я брошусь въ нее первымъ, если получу разрѣшеніе короля. Мнѣ оказали милость и я хочу заслужить ее готовностью пользоваться всякимъ случаемъ, чтобъ служить его величеству. Я сдѣлаю все, чтобъ не лишиться высочайшаго благоволенія.

Графиня де Суассонъ еще разъ улыбнулась.

— Если вы такъ сильно этого желаете, графъ, то можете разсчитывать и на мое содѣйствіе, чтобъ ваше желаніе осуществилось.

Графиня де Суассонъ не преувеличивала, говоря, что все дворянство Франціи стремилось участвовать въ венгерскомъ походѣ. Съ нѣкоторыхъ поръ все, что было при дворѣ и въ арміи молодаго и блестящаго, страшно волновалось, чтобъ добиться разрѣшенія отправиться на войну волонтерами. Когда экспедиція была окончательно рѣшена и возвѣщена оффиціально, порохъ вспыхнулъ. Всѣ бредили только войною въ странахъ незнакомыхъ, войною обѣщавшей возобновленіе романовъ рыцарства. Графа де Лувуа осадили со всѣхъ сторонъ просьбами. Во Франціи ожилъ духъ, водившій нѣкогда Готфрида бульонскаго въ Палестину.

Не было больше ни дѣлъ, ни интригъ, ни любви: мечтой всѣхъ сталъ венгерскій походъ, война съ турками. Кто надѣялся уѣхать — былъ въ восхищеніи, кто боялся остаться во Франціи — былъ въ отчаяніи. Можно было подумать, что дѣло идетъ о спасеніи монархіи. Опасности такого дальняго похода никого не пугали; этой храброй молодежи довольно было заслужить себѣ славу и честь.

Всѣ знали сверхъ того, что король занимался съ особеннымъ благоволеніемъ поѣздкой въ Венгрію: такъ называли на языкѣ придворныхъ экспедицію, для которой императоръ Леопольдъ, доведенный до крайности, долженъ былъ смирить свою гордость и прислать въ Пафижъ посольство съ графомъ Строцци во главѣ. Для пріема его король развернулъ всю пышность, которую такъ любилъ уже и къ которой впослѣдствіи такъ сильно привыкъ. Онъ хотѣлъ — и это всѣ знали — выступить въ этотъ походъ какъ король Франціи, а не какъ графъ альзасскій. Этого довольно было, чтобъ воспламенить мужество всего французскаго дворянства поголовно.

Какъ только назначеніе графа де Колиньи было объявлено, Гуго одинъ изъ первыхъ явился къ королю съ просьбой о разрѣшеніи идти съ арміей, получившей приказаніе собраться въ Мецѣ.

— Я имѣю неоцѣненную честь, сказалъ онъ, состоять въ свитѣ вашего величества, но я хвастаюсь съ усердіемъ, которое вы изволите понять, смѣю надѣяться — на первый представляющійся случай доказать моему государю ревность мою къ его службѣ. Все честолюбіе мое состоитъ въ томъ, чтобы стать среди тѣхъ, кто хочетъ сражаться во славу его королевскаго имени!

— Вы правы, отвѣчалъ король; я даю вамъ разрѣшеніе. Дворянство мое окружить меня и въ Венгріи, также точно какъ окружаетъ въ Луврѣ.

И, обратясь къ толпѣ придворныхъ, король прибавилъ;

— Еслибы дофину, сыну моему, было хоть десять лѣтъ, я бы послалъ и его въ походъ.

Эти слова, разнесенныя стоустой молвой, довершили всеобщее увлеченіе. Графа де Лувуа, который раздѣлялъ уже съ отцомъ своимъ, канцлеромъ Ле Телье, тяжесть занятій по военному министерству, буквально засыпали просьбами. Кто не ѣхалъ въ Венгрію, на того ужь почти и смотрѣть не хотѣли. Общій порывъ идти съ графомъ де Колиньи за Рейнъ и за Дунай былъ такъ силенъ, что давши сначала позволеніе всѣмъ, кто хотѣлъ, скоро были вынуждены ограничить раздачу разрѣшеній.

Среди этого всеобщаго волненія, дававшаго новую жизнь двору, столь оживленному и до сихъ поръ кипучей дѣятельностью молодаго царствованія, трудно было разобрать, что происходитъ въ умѣ графини де Суассонъ, внезапно увлеченной свою фантазіей въ объятія Гуго де Монтестрюка.

Какое мѣсто назначала она въ своей жизни этой связи, родившейся просто изъ приключенія и въ которой любопытство играло болѣе замѣтную роль, чѣмъ любовь? Она и сама этого не знала. Съ самой ранней молодости она выказала способность вести рядомъ любовныя дѣла съ интригой; должность обергофмейстерины при королевѣ, доставленная ей всемогущимъ дядею, кардиналомъ Мазарини, открывала ей доступъ всюду, а итальянскій духъ, наслѣдованный ею отъ предковъ, позволялъ ей, при тонкомъ пониманіи духа партій, вмѣшиваться и въ такія дѣла, въ которыхъ она вовсе ничего не понимала. Живость ума и горячій характеръ, въ связи съ особенной эластичностью правилъ, выручали ее до сихъ поръ во всемъ и всегда.

Подъ глубокою, безпощадною и тщательно скрываемою ненавистью ея къ герцогинѣ де ла Вальеръ таилась еще упорная надежда привести снова короля къ ногамъ своимъ и удержать его. Это было единственной заботой Олимпіи, мечтой ея честолюбія, которое могло удовлетвориться только самымъ неограниченнымъ владычествомъ. И вотъ въ самомъ разгарѣ ея происковъ и волненій, она встрѣтилась неожиданно съ Гуго.

Въ ней родилось безпокойство, котораго она преодолѣть не могла и которое становилось тѣмъ сильнѣй, чѣмъ больше старалась она отъ него отдѣлаться; что было сначала минутнымъ развлеченіемъ — стало для нея теперь вопросомъ самолюбія. Не думая вовсе о томъ, чтобъ сдѣлать прочною простую прихоть, начавшуюся съ шутливаго разговора, Олимпія хотѣла однакожь овладѣть вполнѣ сердцемъ Монтестрюка. Ее удивляло и раздражало, что это ей не удается, ей, которая умѣла когда-то плѣнить самого короля и могла опять плѣнить его, и у ногъ которой была половина двора.

Если у нея не было ни величественной красоты ея сестры Гортензіи, сдѣлавшейся герцогиней Мазарини, ни трогательной прелести другой сестры Маріи, принцессы Колонны, за то она одарена была живымъ умомъ и какой-то особенно плѣнительной, соблазнительной физіономіей.

Бывали часы, когда Гуго поддавался ея чарамъ; но чары эти скоро и разлетались; овладѣвъ снова собой, онъ чувствовалъ что-то далеко непохожее ни на нѣжность, ни на обожаніе. Сказать правду, онъ даже ожидалъ съ нетерпѣніемъ минуты отъѣзда въ Мецъ. Графиня де Суассонъ чувствовала инстинктивно, въ какомъ расположеніи былъ ея влюбленный Гуго; она видѣла ясно, что все кокетство ея, всѣ усилія оживляли его только на одну минуту.