Беглый - Винсент Килпастор

Наблюдай. Не всегда вещь является тем, чем она выглядит. Повнимательней будь.

Давай, удачи тебе сегодня. И чтоб без брака, типа приветливо улыбающихся муджахеддинов, понял?

— Понял, Михал Ваныч, все понял, так я побежал? О! Вот забыл спросить — а что если не будет яиц?

— Каких яиц? Сырых? Сливочное масло тогда поглощай. И все время, каждую секунду помни для чего ты там и что ожидает от тебя Родина. Давай, беги уже.

Хотя это… слушай…там если только будет возможность…это… один куртафан кожаныйоцепить, вот как у тебя цветом…

— Да-да, конечно же, Михал Иванович, без проблем, как раз вашего размера у них всегда много.

Михаил Иванович резко встал из-за стола и оказался перед мной быстрее, чем я успел моргнуть. Всеми своими инстинктами я понял, что сейчас он мне влупит и зажмурился.

Михал Иваныч с шумом выпустил воздух и сказал уже довольно ровно:

— Не надо! Не надо мой размер, понял, да? Не надо. Не мне это. У меня тоже, бляха, начальство есть. Курточные морды. Растянули уже всю страну на куртки, им только дай. Глянь на меня — вот на один размер больше чем я, понял? А не получится — и не страшно. Хер им. У нас тут не ОБХСС, понял, да?

Скажу вам честно квартиры настоящих бизнесменов я представлял совсем иначе. В халупе Ташбаёва царила весьма спартанская обстановка — совсем ничего лишнего. Тумбочка, шкаф, телефон, проигрыватель «Нота». На полу курпачи и дастархан, где сейчас расположились правая рука Гульбеддина Хекматьяра и его уже изрядно вгашенные муджахеддины сопровождения.

Сам Ташбаёв тоже скорее походит на доцента какой-нибудь липовой кафедры, чем на бизнесмена. Совсем не тянет на, как их сейчас называют — «нового русского» или, скорей нового «узбекского Женщин в доме Ташбаёва нет, если не считать надрывно плачущей с Ноты узбекской Аллы Пугачевой — Юлдуз Усмановой. Зато много водки, плова и салата аччук-чучук. В тот вечер я совершил свой первый подвиг разведчика. Поняв, что неожиданно и бесконтрольно напиваюсь паскудной пшеничной Ташбаёва, я, покачнувшись, встал с курпачей будто бы в туалет. Тайком от Ташбаёва и душманов, я прокрался на кухню, открыл холодильник — такой же пустой и спартанский, как и вся квартира бизнесмена, и залпом саданул пару сырых яиц. Михал Иванович был прав — помогло практически сразу, но не так чтобы я снова кристально стал трезвым. Терпеть не могу эту водку. Бррр. Скажите, как можно пить эту гадость, когда бог дал людям бамбук?

Чтобы избежать мерзкого пойла, я не стал возвращаться к плову, а встал рядом с Нотой и принялся изучать скудную музыкальную коллекцию Ташбаева. Это было совершенно на мой взгляд естестественно для юнца моего возраста. Кроме того позволяло сделать вид, что суть разговора меня утомила и совершенно не интересует.

Музыкальные пристрастия бизнесмена Ташбаёва оказались крайне ограничены. Здесь было несколько пластов Юлдуз Усмановой и один сборник сур из Корана на арабском языке. С чуством глубокого шовинистического отвращения я стал слушать Юлдуз. Краем уха я все же регистрировал болтовню Ташбаёва, который находился под впечатлением будто он говорит по английски. Всегда мягкий и участливый ко всем Саид ему горячо поддакивал. Глаза у Саида были добрые и черные, как маслины из спецраспределителя.

И тут вдруг меня торкнуло:

Майда, майда, майда,Настарин, гули майда..Майда, майда, майда,Бундай гул бордир — айда-а-а?

То ли тогда еще нежный голос Юлдуз, то ли цветастая восточная мелодия, то ли простые слова про цветки шиповника, но вдруг совершенно неожиданно для себя, я с ужасом признал, что узбека внутри меня оказалось гораздо больше, чем мне этого хотелось бы.

А может просто водка сыграла со мной свою стандартную малокреативную шутку? Так или иначе я стал проигрывать песню раз за разом, подряд, совершенно игнорируя факт нравится ли это окружающим или нет. Майда, майда, майда, майда, майда, майда!

Где на пятнадцатом безостановочном запуске Майды, вдруг накрыло и самого счастливого обладателя альбома — бизнесмена Ташбаёва. Он задрал руки к верху, так сильно, что под шелковой рубахой чётко выявился предмет национальной гордости узбекских мужчин — ладное круглое брюшко, и пустился в пляс. Это походило на ритуальный дэнс, что регулярно пытается исполнить на Праздник сам великий Юртбаши.

Полевой командир афганских повстанцев Саид Аюб Хан подошёл ко мне, больно сжал плечо и сказал:

— Ю вери гуд мэн, Шурик, вери вери гуд мэн индид.

Вот так совершенно случайно, используя Юлдуз Усманову, в качестве психотропного оружия, я выполнил ещё одно задание Михал Ваныча, а именно «подружился с Объектом на тонком, личном уровне»

Источник сообщает: «В течении последних суток Объект провёл в Ташкенте две встречи. Встречи были организованы бизнесменом Ташбаевым. Объект встретился с товарищем Каном — помощником главного инженера Ташкентского Авиационного Объединения имени Чкалова. На встречи обсуждали перспективы создания СП (совместного предприятия). Во второй половине того же дня Объект встретился с товарищем Муртазаевым — генеральным директором ОАО «Ташсельмаш». Был составлен протокол о намерениях создать на базе Ташсельмаша совместное узбекско-пакистанское предприятие по производству газонокосилок. Пастор».

— Ну вот! А ты говоришь — кожаные куртки привезли продавать. Вот тебе и куртки. Не зря значит, мы с тобой тут время теряем, а? Молодчик, пацан. Кстати, а как там насчёт моей личной просьбы?

— Куртка? Взял, Саи, вернее — Объект дал сразу без разговоров. Я её просто дома забыл, на следующую встречу принесу обязательно.

— Шурик, слова «забыл» не должно быть в твоём словаре. Совсем. Тогда будешь жить счастливо, а главное — долго, понимаешь? Но с курткой специально особо не суетись. Её номер сто десятый. Сейчас не до курток. Смотри вон какие дела заворачиваются!

— Дела. Вместо курток, оказывается тут у нас тефлоновые кастрюли и газонокосилки «заворачиваются». Просто супер.

— Иронизируешь? А тот факт, что во время войны Сельмаш был танковым заводом, это ничего? А Чкаловский тогда военно-транспортный ЛИ-2 собирал, а сейчас флагман ВДВ — ИЛ-76 строит, это тебе как — кастрюли?

Михал Ваныч даже встал и сделал круг по залу нашего секретного кафе-мороженное. Кивнул буфетчице. Потом присел за стол и вытащил из папки какую-то таблицу, пачечьку сумов из которой отсчитал несколько относительно крупных купюр.

— Вот. Распишись-ка! Поздравляю, Пастор! Ты работай побольше, а насчёт «подумай» тут есть кому, понял, нет?

Это были первые тридцать серебренников Родины. Их эквивалент составлял что-то около одной шестой от того, что Саид Аюб Хан платил мне в день, не считая усиленного питания. Я понял, что вставая на опасный путь служения Родине мы не должны сильно сосредотачиваться на аспекте денежной мотивации. Любовь к Родине нельзя измерить в сумах.

Боже, какое счастье после всех этих длиннющих часов ворваться в вертеп Веры Петровны и обнаружить там уютную и домашнюю, давно поджидающую меня мою Анну.

Анна лежит на кровати, положив голову на скрещённые руки. Она снова без макияжа, это самое страшное её оружие. Глаза такие печальные и немного обиженные и на меня, и на весь мир. Ее розовая домашняя маечка потянулась вверх, обнажив сладкую полоску талии и животик. Мягкий несовершенный кружок увенчанный сережкой. А дальше тонкая застиранная леопардовая юбчока, которая скорее подчёркивает, чем скрывает.

Я набрался смелости и просто лег на эту юбчонку сверху. И мне повезло. Она не сбросила меня на пол холодным взглядом. Она повернула голову и мы вдруг поцеловались.

И был этот поцелуй как чистое, студеное озеро в горах, в которое вам вдруг удалось окунуться после бескрнечно долгого дня в звенящей от зноя пустыне.

— Ну что махнём в Европу, а? Кушать-то как хочется!

Анна вернулась из душа росистая, снова желанная и крепенькая как свежий огурчик с утренней грядки.

Европа это снова второй квартал Чиланзара. Что ты тут будешь делать? Заклятие долины змей!

— Анюточка, красатунечка моя, а давай рискнём и всё поменяем в жизни?

— Ты мне, что, Шурик, предложение хочешь сделать?

— М-м-может и предложение. Может и хочу. Но для начала — дорога длинной в сколько-то там китайских километров начинается с одного шага. Давай мы сегодня с тобой поднимем бунт!. Давай-ка возьмём, да и опробуем другой ресторан, а? Что скажешь, мать?

— Я тебе дам сейчас «мать»…

Анна воспользовалась своим любимым запрещённым приемом — сбросила полотенце и скрестила ноги. Положив ладони на плечи — слегка прикрыла совершенство груди. Это был акт неприкрытой агрессии означавшей — на колени, бестолковый фавн, кто вообще позволил тут тебе заливаться соловьём?