Маленький Большой человек - Томас Бергер

Глава 16. МОЯ ИНДЕЙСКАЯ ЖЕНА

— Погоди, брат? — крикнул я на языке Шайенов. — Давай поговорим!

И тут — я смотрел только на него — я спотыкаюсь и лечу с обрыва; рука непроизвольно сжимается и мой револьвер стреляет сам собой.

А у него нож наготове, клинком кверху; он себя левой ухватил за правую руку — это чтобы нож крепче держать. Чувствую сейчас лезвие воткнётся мне прямо под ребро. Ну, а выстрел мой, само собой — мимо.

А падать мне футов шесть, не больше — но, знаете, время штука относительная — и в памяти у меня только одно: будто завис я над этим ножом как на фотографии или на картине. Подо мной стоит Тень, присел, весь напрягся — ждёт столкновения. В волосах у него два орлиных пера — в разные стороны. На смуглом теле капли пота. На шее украшение: дикобразьи иглы сплетены нитками синих бус; на левой руке, выше локтя — медный браслет, на бёдрах грязная красная повязка. Чёрные зрачки буравят мне живот, там, где сейчас вонзится лезвие. Лицо разрисовано красным, а поверх — жёлтые молнии.

Так вот лечу это я на нож, не успев даже, испугаться, и думаю: ну вот и хана — вот меня и выпотрошили, но тут время опять ускорилось, глядь — а мы уже оба кувырком катимся дальше, а на мне — ни царапины; видать, в полёте меня развернуло и нож пропорол мне только рубашку на боку. На мгновение бок будто обдало теплом, а, может, мне и показалось — просто оттого, что я ждал удара, а его не было; если бы нож в меня и впрямь воткнулся, я б уж точна ничего не почувствовал — в поножовщине так оно и бывает… В общем, покатились мы с ним по песку, по кустам и колючкам, а он детина здоровый, даром что полсотни разменял. К тому же с ножом, а мой револьвер тю-тю — и нету, я пытаюсь что-то сказать, а он мне в горло вцепился, на кадык пальцем жмёт чуть не проткнул насквозь. А я ростом поменьше — и давай его коленом в пах, а ему, хоть бы хны, ноль внимания, фунт презрения, видать, хозяйство у него просто железное, а тут он как надавит мне под левым ухом — так я и дергаться перестал.

Тут он уселся на меня верхом и сжал ногами — а они у него как клещи недаром сорок лет с коня не слезал; лежу я и об одном только и думаю: резал бы уже скорей — и дело с концом, а то сдавило, что мочи нет, и в глазах темно…

Он занёс свой здоровенный гринриверский тесак без крестовины — я пока живой его помнить буду, этот нож, до последней зазубрины. И тут вдруг у него на горле появилось красное пятнышко, маленькая такая дырочка; из неё тихо заструилась кровь, и только тут я услышал выстрел. Потом плечи у него дернулись, будто его в спину кто толкнул — это был второй выстрел. Он выронил нож и начал падать на меня: глаза открыты, а из горла течет кровь. Я отталкиваю его, он клонится назад, как резиновый, но ногами он по-прежнему стискивает мне ребра… Тут я беру руки в замок и как кувалдой — бац! — его в пупок — и только тут эти тиски разжимаются… словно у него внутри лопнула какая-то пружинка.

А потом сверху, с обрывчика прыгает этот Поуни, Бешеный Медведь, приставляет дуло своего «Спенсера» Тени ко лбу и третью пулю всаживает ему между глаз, а после надрезает ножом кожу у него на голове, за волосы ухватил и — чавк — скальп у него в руке. Тут он мне ухмыльнулся, содрал с Тени набедренную повязку, обтёр скальп об его хозяйство и гаркнул что-то победное на своём языке.

Что тут скажешь, он, конечно, спас мне жизнь, но только я-то помню, как чувствовал себя Младший Медведь, когда я сделал для него то же самое… ну, тогда, чёрт-те сколько лет назад: благодарности я не ощущал. Тень-Что-Он-Заметил когда-то взял меня с собой в мой самый первый набег, и держал он себя, как мой старший брат или дядя. Я был просто влюблен в него. И сейчас меня что ударило в самое сердце — не то, что он убит, все мы там будем. И не то, что смерть его была насильственной, — Шайен, Настоящий Человек не мог умереть иначе. И даже не то, что это я оказался причиной его смерти — так уж сложилось. Нет, вся печаль была в том, что Тень так и не узнал, кто я такой. Он сражался со мной, как с врагом. Хотя, раз уж на то пошло, разве не для того я оказался здесь, чтобы сражаться с Шайенами?

Чёрт побери, ну и ноги у него были! Просто железные! Я до сих пор дышал с трудом. Кое-как поднялся на ноги и молча смотрел, как Бешеный Медведь вскарабкался на обрывчик, исчез, а вскорости снова появился на краю, уже верхом на пони, самодовольно потряс винтовкой и уехал рысью. Он даже не произнёс ни слова насчёт убитой подо мной лошади, которую я взял у него на время.

Сперва у меня даже возможности не было удивиться, с чего это вдруг Тень оказался тут, в этой балке, но теперь, когда я, еле двигаясь от боли и дурноты, вырыл ему неглубокую могилу его же собственным ножом и присыпал тело землей, вот тогда-то я и подумал, что где-то здесь в кустах могут быть ещё Шайены, и если кто-нибудь вздумает выстрелить мне в спину, так я буду этому только рад. Уж лучше это, чем встретиться с ними лицом к лицу. Как мне смотреть в глаза моим былым друзьям и братьям?

Но едва я притрусил песком кончик его длинного носа, как услышал какой-то шелест в кустах чуть поодаль — и поразительно, как сам собой во мне проснулся инстинкт самосохранения; я тут же схватил упавший револьвер, продул его, очистил механизм и заменил все капсюли. Это заняло буквально одно мгновение, а потом я пополз змеей по дну сухого русла. Кусты шевелились, но, что бы ни было тому причиной, оно пока оставалось там, за ними. С минуту я лежал без всякого движения, а потом раздвинул ветки ивняка и просунул туда сперва револьвер, а потом уж голову, чуть не цепляя носом за курок. Передо мной открылась крохотная полянка, размером едва-едва на одного человека, и там лежала на спине женщина. Это была индианка, юбка задрана, голые ноги раздвинуты — она рожала.

Крохотная коричневая головка уже вышла наружу, глазки были закрыты, отчего личико в момент появления на свет глядело чуток сварливо, а теперь на волю протискивались махонькие плечики. Женщина не издавала ни звука, только одно приподнятое колено цеплялось за куст — вот этот шорох и я услышал. Женщина терпеливо ждала, что будет дальше, только время от времени закусывала край воротника своей рубахи из оленьей кожи; может, её глаза и выдавили каплю влаги, но других признаков волнения не было. Все это время она была тут, вот потому-то и оказался здесь Тень, потому-то и дрался он так свирепо.

Шайенки в таких случаях всегда уходят сами в кусты и, когда дело сделано, приходят обратно с младенцами и возвращаются к будничной работе. В этот раз вся разница была в том, что она принялась за дело посреди боя. Но маленький парень должен появиться на свет, когда он к этому готов.

Я был смущён по многим причинам. У Шайенов роды — это дело, связанное с необычайной стыдливостью настолько, что я был убеждён: эта женщина воспримет смерть Тени не так тяжело, как то, что я её увидел. И всё же я стоял как приворожённый, хоть в полумиле от моих торчащих к небу каблуков не прекращалась пальба и вопли, знаменующие великий день Поуней… Из неё показалась маленькая разделённая надвое попка младенца, две половинки были тесно сжаты. Она ещё потужилась, и тут весь малыш выскользнул легко, как рыбка, на подстеленное внизу синее одеяло; она села, откусила пуповину, завязала её на маленьком животике ребёнка, шлепнула, чтоб он начал дышать, и он отнёсся к этому как настоящий Шайен: только чуть охнул, почти бесшумно. Я так думаю, он уже знал, что крик может навести врагов на его племя, и потому воздержался от громогласных высказываний, как будет воздерживаться всегда. А шлепок этот был первым и последним, который он когда-нибудь получит от своего ближнего. Этот шлепок введёт его в жизнь, где не будет шлепков, но будет возможность познать все возможные виды увечий.