Стоунхендж - Юрий Никитин

Он вздохнул. От тряски мысли путаются, иначе не стал бы мечтать, как слабая женщина, что кто-то придет и спасет. Настоящий англ верит только в свои силы. Ну и в Христа, конечно. Точнее, в Пресвятую Деву. Если сам себе не поможешь, то кто еще?

Когда выехали из леса, открылась широкая долина, а в ней на высокой скале высился мощный замок из белого камня. Единственная дорога шла над краем пропасти, извиваясь в опасной близости от высоких стен. Оттуда могли сбивать всадников не только стрелами, но даже камнями и бревнами.

Воевода поравнялся с пленниками. Конь под ним был крепкий, жилистый, с горячими живыми глазами. Он нервно перебирал ногами, просился в галоп.

— Взгляни, — предложил воевода, в голосе была гордость. — Соколиное гнездо!..

— Только живут в нем вороны, — прохрипел Томас.

Воевода с силой, но без злобы ударил его по лицу. Томас сплюнул кровь с рассеченной губы на роскошный сапог врага.

— Здесь живет сокол, — повторил воевода громче. — Со своими соколятами. Это наш князь — пан Кичинский. Но ты увидел этот замок первый раз и... последний. Из темницы, что глубоко под замком, не видно даже решетки на двери.

Томас снова сплюнул соленое, молчал. Тоска, что не покидала с той минуты, как попали к плен к Ночной Вороне, что тоже именовала себя Соколом, начала разъедать уже не только душу, но и кости. Даже показалось, что пришло заслуженное наказание. Он, вспылив из-за пустяка, оставил Шахраю доверившуюся ему женщину. Это великий грех — предавать доверившихся тебе, небо должно покарать нечестивца. Вот оно и карает, нечего роптать, надо наказание принимать как заслуженное...

«Даже смиренно, как сказал бы калика,»— напомнил Томас себе с сердитой издевкой. — «Этого калику не поймешь. О смирении да умалении почище их войскового капеллана может поговорить, а сам то человека по стене размажет, то жрет, как лесной кабан, то с налитыми кровью глазами всех девственниц племени под себя гребет, никогда не прощу ему того заезда на Змее к половцам...»

Он слышал, как копыта застучали по камню, заскрипел подъемный мост, послышались голоса.

Их сбросили с коней на каменные плиты. Томас больно ударился плечом, зло скрипнул зубами. Все герои, когда стоят над человеком, у которого руки

скручены за спиной.

Они с каликой оказались в центре широкого круга. Их окружали вооруженные люди, ухмылялись. С десяток копий были направлены остриями в их сторону. За спинами людей высилась стена замка. Узкие окна были надежно забраны железными решетками, глыбы выглядели как выкованные тяжелым молотом. От стен веяло мощью, уверенностью и подозрительностью ко всякому входящему.

Со ступенек легко сбежал рослый человек с нервным лицом и тонко сжатыми губами. Он был одет в коричневый кафтан, коричневые портки, а коричневый цвет, как помнил Томас, во всей Европе считался признаком честности, добропорядочности, здоровья и здравомыслия. Его предпочитали умудренные жизнью рыцари, удалившиеся от битв, каким был его дядя Эдвин, почтенные отцы семейств, уважаемые отцы города...

— Пан Кичинский!.. Пан Кичинский!

Перед человеком в коричневом быстро расступились. В глаза смотрели восхищенно и преданно. Томас понял, что это и есть князь, хозяин замка и окрестных владений. И к тому же это человек, которому служат не из страха или подачек с хозяйского стола, а всей душой и телом.

Надежда затрепетала у Томаса в сердце, а человек встал перед ним, пытливо взглянул в глаза. Глаза у пана Кичинского были острые, как наконечники стрел, и блеск был тот же, что на закаленной стали.

Мгновение смотрел в лицо рыцаря, глаза словно смотрели прямо в душу, он все, казалось бы, разом понял, охватил, почувствовал, а когда разомкнул губы, голос был полон удовлетворения:

— Давно жидов не тряс...

Томас шатнулся, будто его лягнул подкованный слон.

— Но мы вовсе не иудеи!

— Все вы так говорите, — сообщил пан Кичинский. — В темницу их! Нет, сперва к мяснику. Пусть потешится, а мы их послушаем.

Ошеломленных, их потащили через двор к замку. Справа от входа на крыльцо виднелась массивная дверь в подвал — окованная железными полосами. Возле нее стояли два могучих стража. Пленников держали за связанные руки, пока старший страж гремел железом, перебирал ключи.

Наконец дверь натужно подалась. Томас ожидал, что пахнет могильным холодом, подвалы здесь пообещали глубокие, но воздух был сухим и горячим, в нем ясно слышался запах гари и паленого человеческого мяса. Волосы на затылке Томаса зашевелились — из глубины подвала пахло свежей кровью.

Придерживая за связанные руки, их свели по каменным стертым ступеням вниз. Это был выдолбленный в сплошной скале каменный мешок с неровным полом и скошенными стенами. В углу полыхали угли в большой жаровне. Грузный мужик, прикрытый одним кожаным передником, неспешно помешивал их раскаленной кочергой. Распаренное красное лицо лоснилось от пота, крупные мутные капли сбегали по груди, плечам. За его спиной на стене были развешаны щипцы для вырывания мяса, крючья, пилки.

Сверху послышались шаги. Пан Кичинский спустился, сопровождаемый двумя звероватыми стражами. Томаса и Олега приковали к стене, там были толстые цепи и многое другое, что пока пану Кичинскому не требовалось. Томас попробовал напрячь мускулы, но проще легкой мошке вырваться из паутины матерого паука, чем бедному еврею из рук пана Кичинского.

Палач поклонился хозяину, пошевелил угли. На жаровне вспыхнули крохотные багровые язычки. Железный прут начал наливаться багровым, словно заполнялся свежей кровью жертв.

Томас передернул плечами. Глаза его не отрывались от пылающего железа.

— Разве мы похожи на иудеев?

Кичинский захохотал:

— А жиды пошли разные! Есть и такие, как ты: белобрысые и даже с голубыми глазами. Эти гады самые опасные!

Томас воскликнул:

— Но я — рыцарь! Где ты видывал, чтобы иудея принимали в рыцари?

Пан Кичинский задумался. Потом махнул рукой.

— Ты мог купить это благородное звание. У вас, жидов, куры денег не клюют. Все продаете и покупаете. Даже Христа продали. Добро б за деньги, а то за тридцать серебреников!

Олег предположил:

— Может быть, то были не иудеи? Те бы запросили больше... Впрочем, они не последние дурни: он в те годы больше и не стоил. А я б и сейчас не дал.

Огонь в жаровне разгорался ярче. На лбу Томаса выступили крупные капли пота. Дрогнувшим голосом предложил:

— А как начет поединка? Иудеи, как известно, трусливая нация. Они драться не любят и не умеют. Я с оружием в руках докажу, что не иудей!

Пан Кичинский морщил лоб, взвешивал такую возможность. Развел руками: