Благословенный 2 (СИ) - Коллингвуд Виктор

«Совсем расчувствовался старик. Не привык к пышным и пафосным торжествам», — подумалось мне, пока митрополит Платон во весь голос читал нам здравицу:

— Радуйся, помазанниче Господень! Радуйся, утвержденный печатию дара Духа Святаго! Радуйся, благодати ковчег! Радуйся, благоуханием помазания всех нас усладивший! Радуйся, сопричисленный к иерархии небесной! Радуйся, во всей России утверждаясь!

Тут отворились «царские врата», и я введён был сквозь них митрополитом Платоном внутрь алтаря. Здесь вновь поставили меня перед «трапезою» — столом, также накрытым покрывалом из золотой парчи, и митрополит причастил меня святых тайн по «царскому чину», как обыкновенно причащаются священнослужители: особо кровь и особо тело Христово. Императрицу причащали перед царскими вратами по обычному, принятому для мирян чину. «Как лохушку. Позор!» — невольно подумалось мне.

Наконец, нам поднесли крест для целования, и начались со всех сторон поздравления, продолжавшиеся, казалось, бесконечно. И вот, наконец, я поднялся на Красное крыльцо и оглашаю свой Манифест о восшествии на престол.

Соотечественники мои, братья и сёстры!

Принимая бразды правления Российскою Державы, обещаю править по заветам Петра Великого и Екатерины Великой. Объявляю, что отныне и навсегда во всех частях Российской державы отменяется всякая крепостная зависимость; все крепостные люди без изъятия отныне свободны со всем своим имуществом. Земельные владения остаются за дворянами, всё прочее крестьянское имущество остаётся за ними. Все телесные наказания полностью уничтожаются, запрещаются пытки. Император признаёт наличие у подданных естественных и неотъемлемых прав, необходимо облекаемых в вид Основного закона. Отныне законотворчество будет проходить посредством Земских соборов под сению Правительствующего Сената…

Заученные наизусть слова легко и охотно рвутся на волю, как горлицы, выпускаемые на свадьбе. И мысли мои уносятся далеко, к тем решениям и событиям, осторожным или дерзким шагам, что привели меня сюда и позволили произносить теперь эту безрассудно-гордую речь…

Лето 94 год

— Екатерина Романовна, у меня к вам очень серьёзный разговор. Говорят, вы опять попали в немилость к государыне Императрице?

Графиня Дашкова мрачно кивнула.

— Слухи не врут. Я вызвала неудовольствие Ея Императорского величества, напечатав пьесу господина Княжнина «Вадим Новгородский». Боюсь, что в фаворе мне уже не быть!

— Императрица сочла это произведение вольнодумным? Понятно. Последнее время очень многое из того, что раньше было можно, теперь становится нельзя, не так ли?

— Ах, Александр Павлович, признаюсь вам откровенно: я страшно устала от всего этого, и думаю уже об отставке!

— И это я понимаю. Мне кажется, вы просто не сходитесь с императрицей во взглядах на очень многие вещи…. И я, признаться, тоже!

— Возможно. Но к чему этот разговор, Александр Павлович?

— Я просто хотел сказать, что разделяю ваши мысли, что я — на вашей стороне. А вы? Вы на моей стороне?

Графиня, очевидно не понимая, куда я клоню, озадаченно смотрела на меня.

— Александр Павлович, вы ещё так молоды, но уже столь многое сделали для нашей науки… И, полагаю, когда вы примете власть в нашей стране, вы совершите ещё немало благих деяний!

— Я на это тоже надеюсь. Только вот, знаете, решительно ничего невозможно совершить, не имея помощников и единомышленников. Могу ли я считать вас своим единомышленником?

— Конечно же!

— Знаете, о чём я мечтаю больше всего? Отменить в нашей стране рабство. Готовы ли вы помочь мне в этом?

Графиня впилась мне в лицо стальным взглядом.

— Такое деяние было бы сродни подвигу Геракла… — наконец произнесла она. — Екатерина Алексеевна пыталась, и у нее ничего не получилось…

Тут пришло время удивляться мне.

— Разве? Никогда ни о чём подобном не слышал!

— Конечно… Ведь это же было так давно, во времена работы Уложенной комиссии.

— Я изучал материалы этой работы, и не видел ничего, относящегося к отмене крепостного права!

— Это была тайна, известная всего лишь нескольким людям в Империи. Императрица два года работала над Наказом для Уложенной комиссии, надеясь возродить былую традицию Земских соборов. Она очень надеялась, что через эту комиссию удастся провести отмену или хотя бы смягчение крепостной зависимости. За год до того Вольным экономическим обществом объявлен был конкурс на сочинение о лучшем способе земледелия, применимом к России; а руководил Обществом тогда Григорий Орлов. Лучшим тогда признали сочинения переводчика Санкт-Петербургской Академии наук Поленова, согласно которого требовалось признать за крепостными гражданские права, наделить их неочуждаемыми, передаваемыми по наследству наделом земли, признать право собственности крестьян на движимое имущество, разрешить обращаться в общегражданский суд. При голосовании в Вольном Экономическом обществе, однако же, сочинение Поленова забаллотировали, и на Уложенной комиссии потом рассматривали другой, заграничный проект.

— А Поленов этот жив теперь?

— Поленов жив, он служит где-то в Петербурге. Затем, когда началась работа Комиссии, по тайному приказу императрицы были оглашены крестьянские челобитные и наказы, дабы разжалобить депутатов. Пыталися ввести разрешение на освобождение крестьян в вольные хлебопашцы, распространить права собственности крестьян на купленное ими имущество… Всё бесполезно!

Графиня помолчала, вспоминая события далёкого прошлого.

— Лишь один депутат заявил прямо, что крепостное состояние надобно отменять — это был простой дворянин, некий Коровьин. Поддержал же его Григорий Орлов, очевидно, по приказу императрицы… А больше — никого. Яростно против выступил князь Щербатов. Купцы и духовенство подали прошение о разрешении им также владеть крепостными. Это полностью разрушило все надежды государыни на освобождение крестьян. Императрица поступила тогда так, как она всегда делает, потерпев крупную неудачу — полностью бросила это дело, как будто бы даже забыв об этой затее. Вот так, Александр Павлович!

Сказать, что я был поражён — это не сказать ничего. Екатерина, раздававшая крепостные души десятками тысяч, оказывается, в начале своего правления желала полностью избавиться от права владения крепостными! И подошла к этому очень издали, осторожно, пытаясь инициировать всё будто бы со стороны… И отступилась, поняв, как трагически невозможен этот её проект.

Но, всё-таки, я попробую.

— Я думаю, неудача этой попытки понятна: в Уложенной комиссии не было депутатов от крепостных крестьян; полагаю, будь они там, голосов против крепостного права было бы много больше. Что же касается свободных сословий, то эти люди и не представляли себе иного способа набора работников, кроме как покупки их в крепость. Иногда, Екатерина Романовна, надобно не слушать общество, а смело вести его за собою! Я хочу во что бы то ни стало отменить крепостное состояние, и мне глубоко наплевать, кто и что об этом подумает. Вы готовы помочь мне?

— Но как? Каким образом я могу помочь вам?

— В Академии Наук есть типография. На ней надобно напечатать материалы в пользу отмены крепостного права, прежде всего — «Путешествие из Петербурга в Москву» господина Радищева!

Екатерина Романовна смотрела на меня с невыразимым ужасом, будто я только что застрелил её из пистолета.

— Александр Павлович! Вы хотите совершенно погубить меня! Я и так уже в немилости; если это вскроется, не сносить мне головы!

— Да, не скрою, это опасно. Но ведь вы смелая женщина! Вы готовы сражаться за свои убеждения! Ведь вы когда-то возглавляли колонну гвардии, готовой вознести на трон монархиню, в звезду которой вы верили всем сердцем… И, надобно признать, вы тогда не ошиблися!

— Но, Ваше Высочество, я не добилась тогда решительно ничего — мною воспользовались, и отправили затем за границу…

— Но то, что вы тогда сделали, останется в веках. Теперь же мы говорим о бессмертной славе. Назовите ещё человека, принесшего свободу миллионам рабов — вы знаете такого? Я — нет! Вас будут помнить всегда, как величайшую благодетельницу своего Отечества! Ничто не сравниться с этим, слышите — ничто!