Благословенный 2 (СИ) - Коллингвуд Виктор

— Знаешь, а я тоже поболтал бы с этим твоим «гостем». Вы действительно пойдёте с Чарторыйскими к Костюшке?

— Конечно, если они не побояться явиться завтра.

— Ну, значит, и я приду тоже!

* * *

На следующий день пополудни мы столкнулись с молодыми князьями Чарторыйскими на набережной у Мраморного Дворца.

— Александр Павлович, Ваше Высочество! Как хорошо, что вы тоже здесь! — приветствовал меня младший, пан Константин.

— Что же хорошего вы в этом находите? — не очень-то любезно удивился я.

— Ваше появление здесь подсказывает нам, что наследника русского престола интересует судьба нашего Отечества; значит, не всё ещё потеряно!

— Боюсь разочаровать, но мне близка прежде всего моя страна. Судьба Польши беспокоит меня лишь постольку, поскольку она может влиять на Россию. Ладно, господа, давайте найдём моего брата и доверимся его опыту проводника: надеюсь, он не брал уроков у Сусанина!

На шутку про Сусанина поляки не отреагировали — они не знали, кто это такой.

Подойдя к дверям, мы успешно миновали грозных швейцаров и вскоре нашли Константина в зале, играющего сам с собою в бильбоке.

— О, вы пришли! Пойдёмте же, время дорого!

И он повёл нас через пустые, задрапированные залы и комнаты к известному только ему проходу в комнаты польского пленника. Вскоре, подняв засов в массивной дворцовой двери, мы проникли в небольшое пыльное помещение, бывшее некогда лакейской; а оттуда Константин, деликатно постучав, вывел нас в довольно просторные, хотя и простые апартаменты.

Мужчина в польском вицмундире, сидевший за массивным столом, видимо, играл сам с собою в шахматы. При нашем появлении он поднял удивлённые глаза.

— Господа?

— Мосье Костюшко, как ваше самочувствие сегодня? — по-французски обратился к нему Константин. — Ваши головные боли сегодня не мучают вас?

— Благодарю, я чувствую себя изрядно. Кто эти господа? — удивлённо рассматривая нас, спросил пленный инсургент.

Константин нас представил. Костюшко обменялся с Чарторыйскими парой фраз на польском, но Константин сразу же пресёк эти переговоры на языке, которого мы не знали.

— О чём это вы толкуете? Как ему ловчее убежать? — сварливо спросил он наших молодых гостей.

— О, что вы, принц! Просто пан Костюшко так давно не слышал польской речи, что мы решили доставить ему это удовольствие! — миролюбиво ответил Адам.

— Давайте разговаривать по-французски, чтобы все всё понимали. Полагаю, слух господина Костюшко этот язык любви и войны никак не сможет оскорбить, тем более, что это речь его верных союзников! — примирительно добавил я.

— Увы, принц, — отвечал мне пан Тадеуш, — таковыми они оказались лишь на словах. Находясь здесь, я пришёл к убеждению, что Польша не имеет сердечных и искренних друзей: все искали от нас одной лишь выгоды, а мы ныне не в том положении, чтобы обеспечить её кому-то!

— Это, должно быть, может сказать любая другая страна! В делах между нациями всегда приходится думать о выгодах, ведь дружба — это категория личностного общения, а страны личности не имеют! — заметил на это я.

— Но не все нации оказываются окружены бандитами, готовыми изрезать её хладный труп! — заметил на это Адам. Пан Тадеуш при этом благоразумно промолчал.

— Пожалуй, что все. Или вы думаете, что не нашлось бы желающих разделить на куски, скажем, Германию, если бы она показала себя столь же слабой, как вы? Вы же знаете, как это происходит: все приглядываются к слабому, а равно и к его соседям, прикидывая, сколько кто сможет себе откусить, и насколько при этом он усилится. И больше всего заботы, чтобы кто-то из соседей не откусил себе больше и не стал оттого много сильнее! Увы, в этом мире надо быть сильным; такова жизнь.

— И что же? Вы полагаете, что с нами поступили справедливо? — мрачно спросил Костюшко.

— Нет. Поляки — старая нация, вашей государственности уже почти восемьсот лет. Нет никаких причин считать, что вы должны её утратить и раствориться среди других народов. Но, требуя национального возрождения, не посягайте на чужие земли. Под чужими я разумею те, что населены не поляками, даже если когда-то они принадлежали польской короне. Ваши старые границы ничего не значат: вы достигли их насилием, и утратили, став бессильными. Те земли, что населены белорусами и украинцами, никогда не вернутся вам!

— Отчего же вы считаете, что в Польше не может жить белорусов или украинцев? — удивлённо спросил меня Адам. — Ведь в России под скипетром императрицы проживают теперь самые разные народы, отчего вы отказываете в этом Польше, полагая её моноэтническим государством?

— Ну, Польша вряд ли когда будет совсем однородной, ведь, как известно, высшие её слои родом из сарматов, — отвечал я, подпустив к голосу презрения, чтобы выразить своё отношение к этой глупой выдумке. — Однако же, маленькая однородная страна — это ваш собственный выбор! Вы всегда дискриминировали всех некатоликов и неполяков, заставляя принимать людей одну веру и национальную идентичность. Ведь вот вы, господни Костюшко, вовсе не поляк: судя по вашей звучной фамилии, вы родом из белорусов. Однако же ваши предки когда-то решили считать себя поляками, потому что это было им выгодно при той системе, что сложилась в вашем государстве. Дело ваше: можете считать себя хоть зулусами, но не заставляйте других делать то же! В России же всегда были терпимее к чужим обычаям и верованиям…

— Позвольте усомниться. Жестокость ваших войск, проявленная в Праге, как будто бы говорит против этого! — заметил Адам, и тёмные глаза его блеснули.

— Ну, будем считать, что мы с вами в расчёте за Стародуб! — ответил я.

— Стародуб? Что это? — спросил меня «польский» Константин.

— Это один из наших старых счетов к вам. В 1535 году войска польского гетмана Тарновского, взорвав под стеной пороховую мину, взяли штурмом город Стародуб. После этого они вырезали всех его жителей, и гарнизон из русских дворян. Очень похоже на Прагу, не так ли?

— Но это же было так давно! Зачем ворошить далёкое прошлое? — не без удивления вопросил пан Тадеуш.

— Отчего же давно, ведь прошло всего лишь двести восемьдесят лет? Может, вы и не желаете помнить про это, а мы вот, не забываем…

— Но ведь тогда правила войны были иными, чем в наш просвещённый век!

— Убийство обывателей — всегда убийство обывателей. Казни пленных — всегда казни пленных. Во все времена люди знали, что это плохо, и благородные полководцы никогда не прибегали к таким мерам. Может быть, тогда не было гуманизма, но зато существовало понятие о рыцарственности, не позволявшее такому случиться! Но пан Тарновский решил, что на диких московитов благородные правила не распространяются, и случилось то, что случилось. А не так давно варшавским обывателям пришла в голову мысль, что убивать безоружных солдат, приведённых на церковную службу — это хорошая затея. В таких условиях, можно сказать, вы ещё счастливо отделались!

— Так вы, принц Александр, одобряете хищнические действия вашего правительства?

— Наше правительство, как раз, действовало благородно и в своём праве. Мы не забирали чужого, но вернули земли, давным-давно отторгнутые у нас Польшею и Литвою. А вот пруссаки и австрийцы завладели тем, что им никогда не принадлежало и теперь принадлежать не должно! К тому же, имея под властью своей поляков, немцы тем самым привыкают к угнетению ими славян; пройдёт немного времени, как они захотят продлить свой опыт на русских и белорусов! Нет, я считаю, что немцы должны получить жестокий урок, и лучше будет, если его преподадут им поляки, а не мы.

Пан Костюшко исподлобья остро взглянул на меня.

— То есть, вы полагаете, что территории, отошедшие к Пруссии и Австрии, должны вернуться в состав польского государства?

— Да, я так считаю.

— Но это невозможно! — с возмущением произнёс Адам. — Без восточных земель мы не сможем противостоять натиску германской нации!

— Однако же придётся исходить из этого. Если же вы хотите противостоять немцам, никто не мешает вам вступить в союз с Францией или Россией, а восточных земель вы не получите никогда! Кроме того, обладание этими территориями очень вредно для вашей страны.