Пташка (СИ) - Скворцова Ксения

На крыльце долгожданных гостей встречали домочадцы, тут же стояли слуги, и Гнеда подумала, что, должно быть, родичи Брана надели самое лучшее, иначе их трудно было бы отличить от челяди.

Гнеда сразу распознала мать Брана Федельм. Сид ещё по дороге предупредил девушку, чтобы она оказала ей должные почтение и уважение, и Гнеда, которой не нужно было его остережение, чтобы вести себя достойно с будущей свекровью, поняла, что мать имела большой вес для Брана.

Высокая и статная, с законченными, обострившимися чертами лица, когда-то она, наверное, была красавицей. Но эти времена давно прошли, и теперь на них смотрела потрёпанная жизнью, изъеденная тревогами, постаревшая до срока женщина.

Гнеда видела, как она жадно впилась глазами в сына, не отпуская его лицо из цепкого взгляда, пока не убедилась, что он цел и невредим. Следом она обратила свой пристальный взор на девушку, и Гнеда удивилась тому, как подпрыгнуло сердце, будто для неё, действительно, имело какое-то значение мнение этой чужой женщины.

В сизо-голубых, поблёкших очах плескалось беспокойство. Федельм без стеснения разглядывала Гнеду, и чем дольше она смотрела, тем смятённее ощущала себя девушка. Глаза женщины бегали по её лицу, и Гнеда уже знала, что что-то не так. Кажется, и Бран это почувствовал, потому что он сильнее сжал руку Гнеды и сказал:

— Здравствуй, матушка. Посмотри, я привёз тебе дочь, а себе невесту. Наследницу прекрасной Этайн, внучку достославного Аэда.

Очи Федельм стали большими, и Гнеда ясно различила в них страх. Девушка поклонилась, и её движение вышло зажатым и деревянным.

— Добро пожаловать домой, сын мой, — вымолвила женщина глухим, грубоватым голосом, принимая Брана в объятия. — Добро пожаловать, дитя, — обратилась она и к Гнеде, прижимая к себе невестку, и девушка содрогнулась от холодного и отрывистого касания.

Только чтобы больше не смотреть на мать Брана, Гнеда отвела взор, который вдруг наткнулся на яростные голубые очи, глядевшие на неё с такой ненавистью, что у девушки захватило дух. Бледное лицо утопало в медных кудрях, по молочной коже точно пшено были рассыпаны золотистые веснушки. Незнакомая девушка, стоявшая в толпе Брановых домочадцев, не сводила с Гнеды немигающего враждебного взгляда.

Гнеда съёжилась, но в это мгновение сид нетерпеливо потянул её в дом.

Девушку препроводили в тесные и мрачные покои, и она едва не кинулась вслед за Браном, когда, велев невесте оправиться и передохнуть, он быстрыми шагами вышел вон. В рассеянном и невнимательном взгляде сида Гнеда читала: он выполнил свою задачу, довезя её до дома в целости и сохранности, и на этом его забота заканчивалась. Наверное, здесь Гнеде тоже не дадут умереть от голода и холода, но на что-то большее рассчитывать не приходилось.

То, каким отстранённым стал Бран, лишний раз напомнило девушке, что ему нужно было лишь место Гнеды на родовой лестнице, и нынче у неё не будет даже их колких разговоров. Бран уже был занят иными хлопотами, сгрузив девушку со своих плеч как добытое в походе золото. Его ценили, берегли и защищали, но хранили в закрытом на три замка сундуке и доставали только чтобы изредка похвастаться перед соседом или перепрятать.

Гнеда убедилась в правоте своих догадок на пиру, данным в их с Браном честь. Она сидела рядом с ним, на почётном месте невесты, и сид принимал бесконечные здравницы и похвалы. Девушка с тревогой наблюдала, как разгорались глаза Брана, возбуждённые вином и лестью, как он запальчиво и остроумно отвечал своим мужам, и гридница то и дело вздрагивала от ражего хохота и стуканья хмельных кубков и рогов.

За весь вечер Бран ни разу не взглянул на Гнеду, и она сидела потерянная, скукожившаяся в своём нарядном платье, в которое её облачила приставленная сидом неразговорчивая служанка. Всё было чуждо здесь, и девушка начала сознавать, что это было лишь началом. Дальше жизнь потечёт так, как обещал Бран. У неё будет крыша над головой и пища, пусть только на людях она изображает его преданную жену, а он оставит её в покое. То есть просто не будет замечать, будто пустое место. Ах, да. Она должна будет ещё понести ему наследника.

Гнеда робко скосила на Брана глаза, впервые по-настоящему подумав о нём как о будущем муже. По-настоящему поняв, что если это и была игра, то теперь она закончилась. Бьярки больше не придёт за ней, и до скончания дней она вынуждена будет влачить существование среди этих чужих безразличных людей.

Поцелует ли он её перед тем, как…

Она споткнулась на этой мысли вместе с собственным сердцем, которое вдруг забилось ещё сильнее, где-то у самого горла.

Расплетёт ли косу, забавляясь с длинными чёрными прядями? Погладит ли по щеке? Проводит ли взглядом соскользнувшую с её плеч подвенечную рубашку? Нет, едва ли. Ведь делать это вовсе не обязательно. Бран не будет жестоким, но и ласковым ему становиться незачем. Прошло то недолгое время, когда Гнеда имела хоть какую-то власть над ним, и теперь ни к чему распыляться на бессмысленные действия. Вроде поцелуев и ненужных прикосновений.

Но, возможно, если она попробует? Угодить ему? Понравиться? Станет податливой и покорной. Возможно, она сумеет занять место в его душе и дождётся доброго слова и участливого взгляда?

Небеса, какой жалкой она была!

Бьярки знал, что его могут убить, но всё равно не хотел сдаваться. Он ушёл не из страха за свою жизнь. Бьярки развернулся только тогда, когда Гнеда сломала его. С треском, словно сухую ветку.

Почему она не убежала с ним? Почему хотя бы не попыталась? Боялась за него. Или просто боялась?

Гнеда подняла помутившийся взор. Нет, если девушка казалась себе самой несчастной за этим столом, она ошибалась. Среди женщин, присутствующих на пиру, не было веселья. Федельм, сидевшая по правую руку от сына, строгая и молчаливая, была напряжена. Даже Гнеда, видевшая её второй раз в жизни, чувствовала это. Ей не понравилась невестка, и дело состояло не в женской неприязни или материнской ревности. Здесь было что-то иное, более значительное.

Остальные женщины сидели притихшие и словно невидимые. Гнеда несколько раз прошерстила глазами чертог в поисках странной рыжеволосой девушки, но её здесь не было, и Гнеда почувствовала досаду и зарождающуюся тревогу. Этот взгляд точно заноза сидел в ней с самого утра, и девушка предпочла бы сразу выяснить, в чём дело.

Когда женщинам пришло время удаляться и к Гнеде подошла чернавка, чтобы отвести в опочивальню, Бран, наконец, удостоил свою будущую супругу взглядом, чтобы пожелать покойной ночи. Дабы соблюсти принятый обычай, а не из добросердечности, понимала девушка, но всё равно не смогла удержаться от того, чтобы, пренебрегая всеми приличиями, вместо краткой условной речи и поклона горячо прошептать:

— Бран, пожалуйста, не оставляй меня! Мне так одиноко, я никого здесь не знаю…

Незаметно для себя самой, она ухватилась трясущимися пальцами за его рукав, заметив свою оплошность только по брезгливому и недовольному взгляду сида. Её убогое мямленье шло вразрез с его ликованием и радостью. Она докучала ему своим скорбным видом и слезящимися глазами. Жалкая женщина не могла вызвать ни сочувствия, ни сострадания у человека, выросшего в суровом краю, иссушивающим душу и плоть.

Сузив глаза, Бран, благодушно улыбаясь, проговорил:

— Добро пожаловать в Корнамону, любовь моя.

***

Сменяя друг друга, дни шли неразличимой чередой, и Гнеда не вела им счёта. Она часами просиживала в своей каморке без единого окна, напоминавшей скорее темницу. Девушке не разрешалось выходить за пределы грязного двора. Ей нельзя было иметь лошадь. Всё это было небезопасно, объяснялось Гнеде. До свадьбы, точнее, до поездки в Ардглас угроза от Финтана всё ещё довлела над ними, поэтому Бран не желал и слышать о каких-то глупостях вроде прогулок. А уж когда девушка заикнулась о том, чтобы сопровождать сида на охоту, неосторожно проболтавшись, что в своё время ездила так с Фиргаллом, Бран пришёл в бешенство, заявив, чтобы она раз и навсегда забыла и о подобных вольностях, и об имени своего бывшего опекуна.