Где восходят звезды - Тони Пи

Я побежала к раненому леопарду, уводя его от Джамаля.

Я сунула сумку с травами в отчаянные руки Эстель.

Я видела грозовые тучи, но взяла лодку; маленькая Аска была так голодна.

Я капнула водой на усеянные пустулами губы Оухи, сына вождя, когда он лежал при смерти.

Я толкнула Жанну на землю, когда полетели пули.

Где-то сверху донесся треск. Итан выкрикнул мое имя, но оно будто доносилось издалека. Меня охватило странное спокойствие.

Теперь моя жизнь имела смысл. Трагическая смерть — не мой шаблон.

Жертвоприношение — мой шаблон.

«Секрет в выборе», — сказала Перл. Она была права. Наши шаблоны — это то, что мы выбирали снова и снова. Я никогда не нарушала свой шаблон, потому что всегда выбирала то, что выбирала сейчас.

Лицо Кегана появилось в дюйме от меня, искаженное дымом.

— Вставай, — его голос был будто не его. Он сильно потянул меня за руки. Итан схватил меня с другой стороны, подталкивал мое тело. Мои руки и колени двигались по горящим половицам. Затем они вдвоем подняли меня и толкнули к окну. Оно появилось, окруженное огнем, настойчиво манило.

А потом я вылетела в окно, покинула огонь. Холодный воздух ворвался в мои обожженные легкие. Я пошатнулась, делая несколько шагов, и упала на землю, кашляя, задыхаясь, дрожа. Прохладная трава прижималась к моей обожженной коже; все расплывалось от слез. Кеган и Итан упали рядом со мной, тяжело дыша. Позади нас дом продолжал гореть, посылая клубы дыма в ночное небо. Пока мы цеплялись друг за друга, нас окружил рев сирен и мерцание огней. Опухшие глаза Кегана были напуганными, и Итана неудержимо трясло. Их одежда и волосы почернели, кожа покраснела и покрылась волдырями, но они были живы. Я была жива.

Все мы были живы. Нам дали еще один шанс.

Всегда был другой шанс.

Нару Деймс Сундар «Сироты из Нилавели»

При появлении признаков надвигающегося второго крупного землетрясения государственные службы экстренной помощи начали операцию по переброске по воздуху, чтобы спасти бесчисленное количество жизней в северном округе. Если бы не эти усилия, потери от второго толчка были бы намного выше.

2076, землетрясение, Шри-Ланка

— воздушные транспортировки пляжа Нилавели

Старый джип подпрыгивал на разбитом асфальте дорог, ставших буграми. Вода была вокруг нас. Общественные каналы уже говорили о серьезных последствиях. Отец с трудом удерживал дрожащий руль, мама говорила с кузенами на месте эвакуации на пляже Нилавели. Имплантат сиял за ее ухом, нес ее слова на много миль на восток. Джип едва смог уместить нас троих, наших соседей и их сына. Я сжимал сари матери, услышала, как она охнула.

— Камала? Что такое? — тревога была в глазах отца.

— Анилан, он сказал, они посмотрели мимо него. Словно его там не было! И толпа прошла мимо!

Отец съехал на обочину, ждал, что мама расскажет больше.

— Это как при нашем визите в Кэнди, Анилан. Ты не слышал истории? Модификации имплантата. Измененное зрение. Сначала они не хотят видеть нищих. Теперь они не хотят видеть нас.

Нас, их. До войны, после войны. Даже через семьдесят лет после войны были мы и они. У конфликта были корни, и даже когда победитель срубал дерево, корни оставались глубоко. Порой едва заметные, порой — не настолько незаметные.

— Камала. У детей еще нет имплантатов. Мы можем их отослать. Их черты не так выделяются, чтобы кто-то заметил.

— Нет, — твердо сказала мама.

— Если толпа станет больше, думаешь, они оставят место для нас? Отдыхающих с юга на курортах Тринкомали всегда достаточно, чтобы заполнить подъемники. Но дети без имплантатов, никто не сможет понять, тамилы они или сингалы.

— Ни за что.

Но я слышал по дрожи ее голоса, что она уже думала «да». Потому что порой, когда нужно было выбирать между своей жизнью и жизнью ребенка, между большим риском и маленьким, приходилось принимать решения, которые не нравились. Даже в шесть лет я это понимал.

— Нет, Амма, нет. Я не хочу уезжать. Не бросай меня. Не бросай, Амма!

— Тише, Картик, тише.

Мои родители подняли меня на руки и обняли, и я ощущал запах их пота, соль их слез, куркуму и пепел на их лбах — эти запахи не покинут меня. Я рыдал в Нилавели, когда они отдали меня восьмилетнему сыну соседей, Айнгарану, моему новому старшему брату.

Часы спустя я рыдал, уткнувшись лицом в стекло окна, подъемник покидал белый песок, покрытый морем людей, двигался над бушующими водами. Я видел, как пляж трясло, песок поднимался облаками. Я кричал родителям, как другие сироты в подъемнике. Айнгаран накрыл ладонями мои глаза, притянул меня ближе. Его ладони, грудь и запах были незнакомыми. Он тоже испытывал агонию, но его слезы были скрытыми.

Довольно богатая семья в Кэнди приняла нас. Мраморные полы и большие дорогие гобелены из батика напротив входа и во всем доме. Айнгаран немного знал сингальский, потому что даже в отдаленных северных школах правительство настаивало на обучении этому. Я был младше, знал мало, и мои приемные родители говорили, что я «пострадал». Они не любили говорить об этом, словно это было далеким и грязным, и они не хотели этого касаться. Айнгаран злился больше меня. Он понимал, он знал достаточно, чтобы понимать, почему наши родители не могли быть с нами в подъемнике. Почему их не эвакуировали. Для меня «почему» было эфемерным, и я это не понимал.

Годы спустя Айнгаран кричал, когда они внедрили ему имплантат. Он бился так сильно, что им пришлось дать ему успокоительное, а потом медработник смог установить серебряную раковину за его ухо. Когда наши приемные родители сказали ему, что за программы туда загрузили, его гнев стал чем-то еще. Потому что он знал достаточно о том, что делали программы, и он знал, что наши родители без слов пытались переместить нас