Спасти шпиона - Данил Корецкий

— Ну… Может быть, к середине января… Э-э-э… Если, конечно, все пойдет успешно…

— А можно ускорить процесс? — проявлял неприличную настойчивость Юра.

— Ну… Э-э-э… Ведь фильтр один, а экспериментальных пленок три…

— Нет-нет, Иван Михайлович! Осталась одна пленка. Одна! Я подойду и лично сообщу — какая именно.

Чикин снова помолчал, обдумывая полученную информацию.

— Один — в три раза меньше трех. Это меняет дело… Значит, времени потребуется меньше. Как получим результат — сразу вам сообщим.

— Спасибо, Иван Михайлович!

Положив трубку, капитан Евсеев возбужденно потер руки, потом расставил рогаткой два пальца и ткнул ими в столешницу.

— Вот так я тебя пришпилю этой экспертизой! — тихо процедил он. — А потом раскручу на все остальное! Никуда не денешься, гадюка!

Дни шпиона Мигунова были сочтены.

— Вас ожидают в приемной, товарищ капитан, — сообщил по внутреннему телефону дежурный.

Юра спустился, уверенный, что это Марина. Но там стояла какая-то незнакомая девушка в черном. Когда Юра подошел поближе, с удивлением узнал Шуру. Только это была другая Шура, повзрослевшая, что ли, похудевшая, а вместо летящих волос — строгая деловая прическа с гулькой на затылке.

— Нужно поговорить, — сказала она вместо приветствия.

Юра не успел открыть рот, как она перебила:

— Это не то, что ты думаешь.

— Я ничего еще не успел подумать, — сказал Юра. — Присядем?

— Нет. Здесь не хочу. Идем куда-нибудь.

Юра покачал головой.

— У меня много работы.

— Полчаса, — сказала Шура. И, сделав над собой усилие, добавила: — Пожалуйста.

Он поднялся за курткой, потом они отправились в пиццерию на площади.

— Хорошо выглядишь, — сказал он, разглядывая ее через столик.

Шура тряхнула головой, отмахиваясь от комплимента, и сказала:

— Мой парень у вас.

— То есть?

— Его забрали эфэсбисты. Вчера вечером.

Юра опешил. На память пришел кудрявый пухлогубый юноша, обнимающий Шуру на уходящем вверх и вдаль эскалаторе метро.

— За что? — спросил он.

— Экстремистская литература. — Она опять тряхнула головой. — Это ерунда. Полная ерунда. Просто он входит в группу активистов «Пейнт Обсешн». Слышал когда-нибудь?

Нет, Юра не слышал.

— В общем, «Пейнт Обсешн» — это такая международная организация художников, ну и вообще творческих людей, выступающих против тоталитаризма. Руководит этим делом какой-то богатый коллекционер из Амстердама, может, даже группа коллекционеров, устраивают выставки по миру, выплачивают стипендии, помогают молодым да талантливым. Кирилл — так зовут моего парня — тоже молодой и талантливый, несколько его работ находятся в частных музеях, к тому же он один из активистов российского отделения организации. Ни о каком экстремизме там речи быть не может. Ничего, кроме творчества. Вчера его вызвали на Лубянку в какой-то… УБТОН, что ли…

Юра задумался.

— Может, УБТПЭ?..

Шурочка возвела глаза кверху.

— Не знаю, не разбираюсь я в ваших УБТЭ… Что это такое?

— Управление по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом, — нехотя сказал Юра.

— Ну вот. Оттуда он не вернулся. Оказалось, что его задержали, в офисе был обыск, нашли какую-то экстремистскую литературу, готовят обвинение.

— Я ничего не знаю об этом, — сказал Юра. Ему не нравилось все происходящее.

Она кивнула.

— Вполне возможно. Хотя мне сказали, что ты наверняка приложил к этому руку…

Юра вспомнил искаженное священным гневом лицо Елизаветы Михайловны, Шуриной мамы. Улыбнулся.

— Я догадываюсь, кто это сказал.

— Я не поверила. И не верю сейчас.

— И на том спасибо.

— Не ерничай, — отрезала она. — Это очень серьезно. Мы с Кириллом собирались пожениться в марте.

Юра перестал улыбаться. Выпитый только что кофе застыл внутри. Странно, но он оказался не готов к такому повороту… Неужели все еще не забыл?

— Узнай, где он. Помоги ему, — твердила она, сжимая чашку в тонких пальцах с длинными ухоженными ногтями. Раньше эти пальцы частенько бывали в следах краски, кое-как оттертой растворителем, в каких-то царапинах от резцов, а ногти были коротко подстрижены, чтобы не забивались краска и глина…

— Но я ему не родственник, не брат и не сосед, — сказал он. — И я не начальник УБТПЭ. У меня нет никаких прав для этого. Поговори с его родителями, у них-то права есть, вполне законные…

— Ну что ты опять заводишь эту свою волынку! — Шура раздраженно наморщила лоб, проявив на лице маску последних переживаний. — Какие права? Ждите, дрожите, вам ответят, когда сочтут нужным, — вот и все!

— Так они обращались?

— А как, по-твоему? — шумела Шура, явно не желая прямо отвечать на вопрос. — Или ты думаешь, им все равно?

Юра ничего не думал, да и не его это дело. Он вспомнил, что у Кастинского, кажется, есть кто-то знакомый в УБТПЭ, что-то такое он рассказывал… Но такие расспросы, мягко говоря, не приветствуются… Ладно, там видно будет.

— Я попробую, — сказал он. — Ничего не обещаю, но попробую. Как его фамилия?

Она замялась, потом назвала фамилию.

Юра подумал, что ослышался.

— Погоди. Так он… сын, что ли?..

— Да, — произнесла Шура отчетливо. — Он — сын.

— Не понимаю. А почему же они сами тогда не попробовали… Известные ведь люди в Москве!..

— Видно, до КГБ их слава еще не дошла, — съязвила она.

Юра помолчал, потом сказал:

— Ладно.

Шура сразу встала из-за стола, словно все это время провела в радиоактивной зоне и боялась подхватить несколько лишних миллирентген.

— Домой не звони. Запиши мой сотовый.

Юра записывал, а Шура стояла, напряженно глядя куда-то поверх его головы. Она в самом деле изменилась, подумал он, и не только внешне. С чего-то ему представилась вдруг родня этого Кирилла, семейство потомственных деятелей культуры с известной фамилией, украшающей мемориальные доски в районе исторической застройки, представилась будущая Шурина свекровь, считающая, что волосы вразлет, да еще с шелковой ленточкой носят только плебейки, и что девушки с неухоженными руками как-то не вписываются в их тонкую родовую структуру… Зато они наверняка уважают Кафку. И среди фамильных преданий наверняка отыщется сага о каком-нибудь репрессированном двоюродном прадедушке, как бы извиняющая все материальные излишества потомков.

И, как ни странно, Юре стало жалко и Шуру, и ее родителей, и бабушку Анну Матвеевну. По-настоящему жалко, по-человечески, даже больно за них. И пришла в голову страшная, убийственная мысль: вот будет у него жена, такая, как Марина — красивая, понятная, свой в доску человек… а с Шурой ему никогда не быть вместе, и никогда ее не забыть, вот в чем дело. И всегда бояться за нее. И ничем ей не помочь.

— Я узнаю, — сказал он. — Сегодня же.

Она замешкалась на мгновение, словно хотела что-то сказать, а может, ожидала услышать от него что-то еще. Затем повернулась и молча ушла, даже не кивнула.

16 ноября 2002 года, Москва

«Боинг-767» авиакомпании «Дельта», следующий по маршруту Вашингтон — Москва, приземлился в «Шереметьево-2» с опозданием на сорок минут, что по российским меркам считается посадкой по расписанию, а по американским — задержкой первой степени, не требующей специальных компенсаций пассажирам, при отсутствии у кого-либо из них прямого ущерба или упущенной выгоды, вызванной опозданием.

Но никто из двухсот восьми пассажиров за специальной компенсацией не обращался: все спешили миновать паспортный контроль, таможню и окунуться в привычно-родную или чуждо-экзотическую московскую суету.

Очередной гость российской столицы — симпатичный мужчина среднего роста, протянул молодой девушке-пограничнику паспорт американского гражданина, хотя имя выдавало его итальянское происхождение. И внешность соответствовала биографической легенде: смуглая кожа, блестящие, как маслины, выразительные глаза, черные, гладко прилизанные волосы с ровным пробором посередине, располагающая улыбка, открывающая ослепительно-белые зубы. Одет он был просто и удобно, как раз для путешествий: удлиненная куртка со множеством карманов и капюшоном, джинсы, тяжелые ботинки на ребристой подошве, через плечо перекинут тощий портплед.

Довольно грузная для своих лет и по-мужски коренастая, старший лейтенант привычно проверила паспорт под ультрафиолетовой лампой, громко щелкая клавишами, набрала на компьютере имя: Витторио Джотти.

Ни по одной базе данных нежелательных лиц Витторио Джотти не проходил, сторожевые листки на него выставлены не были. Его не разыскивал Интерпол, его не подозревали в причастности к экстремистским или террористическим организациям, спецслужбы России тоже не имели к нему претензий. Оставалось сверить личность с фотографией, и пограничница подняла голову, внимательным взглядом осмотрев стоявшего перед окошком человека.