Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин

отойдет. Ты объясни, он же понимает всё, не чужие ведь люди. Он просто, ну, такой…

— Мам.

— Да я и не поняла-то, что он сделал, ну… Он ведь старенький уже, ты не забывай тоже… Он здоровье подорвал на своей партработе, нервы ни к черту, сам ведь знаешь…

— Мам! — взревел Шаман, разворачивая женщину к себе лицом. — Мне Армен скажет или тетя Диана. Ты же в курсе, что они по-любому скажут.

Это было правдой: соседи отца ненавидели с одинаковой силой, но за разное. Тетя Диана горела тихой, ровной, как пламя электрического камина, ненавистью к старшему Шаманову из-за одного конкретного эпизода, случившегося много лет назад, — тогда сосед пнул их собаку, забредшую к нему во двор; у тихого, совсем не гавкучего двортерьера оказались сломаны рёбра, и через несколько дней он умер, с мольбой глядя Диане в глаза. У дяди Армена повод был другой: Юрий Вадимович гноил его по партийной линии, так и не дав сделать карьеру в райкоме; Армен был фаталистом и, в общем, понимал, что обижаться тут не на что — вероятнее всего, на месте Шаманова он вел бы себя точно так же. Но поделать Армен с собой ничего не мог: ненависть к соседу тлела внутри, периодически вспыхивая протуберанцами пьяной ярости.

Мама выдохнула и отстранилась.

— Сашенька, — она понизила голос, — ты скажи Алёше, что мы его любим. Пусть он, ну, на папу не обижается.

Шаман вдруг понял, что дома ему делать больше нечего — и что приперся он сюда совершенно напрасно.

— Скажу, мам, — буркнул он и вышел из кухни.

Снова навалилась усталость — накануне демон загнал его буквально до полусмерти.

Отец топал и пыхтел где-то в глубине дома, но на глаза младшему сыну больше не показывался.

Саша вернулся в их с братом комнату, открыл шкаф и вытащил пыльный спортивный костюм — естественно, черный «Adidas». Лехе он в свое время стал мал, но брату он запретил трогать «адик» под страхом жесточайших пиздюлей, — теперь всё это, конечно, не имело значения.

Шаман переоделся, взял из шкафа вязаную шапку (тоже «Adidas») и, не попрощавшись с родителями, вышел на улицу.

— Глаза чтоб мои тебя не видели! — крикнул вслед отец. — Ни тебя, ни Алексея!

Шаманов-младший промолчал.

Глаза Шаманова-старшего действительно сыновей больше не увидят.

81

Хлипкая дверь дачного домика слетела с петель от одного удара ноги. Ворвались двое незнакомых типов и какой-то хромой полуебок с перевязанной рукой; туша трусоватого Хасима маячила позади.

— Я ж базарил, четко всё, вот он! — суетил перевязанный. — Фирма веников не вяжет! Хасим, списываешь недостачу, да, как решали? Что Шварц забрал? Ровно у нас?

Узбек недовольно дернул щекой, буровя Шамана-старшего настороженным взглядом.

За дни, проведенные в вешенском заточении, Леха ослаб и подразъелся: консервы, хлеб и макароны шли в бока и в пузо, а не в мышцы. Даже базовой физухой заниматься не получалось: от малейшего усилия начинала кровить рана в боку.

Что замеса не будет, поняли все присутствующие (кроме, может быть, Сиси) — сразу и без единого слова.

Шаман, тем не менее, посмотрел на гостей с таким выражением лица, что пацаны Хасима поудобнее перехватили плетки внезапно вспотевшими ладонями.

— Думал, мусора приедут, по форме оприходуют.

— Мы свои вопросы сами решаем, Шаманчик, — ответил Узбек. — Забыл по ходу уже? Ты не ссы, мы напомним.

Леха прекрасно понял, чтó означает появление в дачном поселке именно бандосов, а не милиции: майор Азаркин, получается, Фармацевта все-таки переиграл — с его, Шамана, невольной помощью. Значения это, впрочем, уже не имело.

— Николаю скажи, пусть по-резкому мýсора валит, — тихо сказал вдруг сдувшийся Шаманов. — Вам пиздец всем иначе, по-любому.

Хасим не стал переспрашивать, кого конкретно имеет в виду Алексей.

— Скажу, скажу, — отмахнулся Узбек. — Рамсить будешь или спокойно пойдешь?

— Я в твоем газенвагене не поеду, тут валите, — мрачно хмыкнул Шаман.

Но на улицу вышел сам.

Ездить в Хасимовой передвижной бойне не нравилось, видимо, не только ему — помимо микроавтобуса, на грязной проселочной дороге стоял «хорек»: праворульная японская «Toyota Harrier» в почему-то камуфляжной раскраске. Такой приметной машины Шаман у братвы раньше не видел — по ходу действия, Фармацевт пополнял отощавшую за время междоусобицы бригаду новыми рекрутами. Мафия бессмертна, епта… Леха знал, конечно, что на самом деле еще как смертна.

Типы с ПМ проводили его именно к «хорьку», близко стараясь не подходить — лично они Шамана не знали, но явно о нем слышали. Щенки ебаные, мелькнула мысль. Леха хорошо представлял себе, как, будь он в другом состоянии, прошла бы следующая минута: отступить за спину одному из бандосов, чтобы тот оказался у второго на линии огня; толкнуть его в спину навстречу рявканью «макарыча»; достать стрелка хуком в висок; подобрать ствол и заняться Хасимом и коцаным.

Но потом что? Опять ныкаться непонятно где, опять вздрагивать от звука каждой проезжающей мимо дома машины, опять психовать из-за брата, по поводу которого у Лехи давно было очень хуевое предчувствие?..

Нет, похуй, пусть валят. Нормально пожил, весело. Многим за всю жизнь столько не обламывалось, сколько ему за двадцать четыре года. А самое главное — его завалят, так от брата точно отъебутся. Уж что-что, а понятия, которых придерживался Коля Фармацевт, Шаман прекрасно знал.

(Не знал он только того, что понятия Коли Фармацевта были концепцией гибкой и подлежащей моментальному пересмотру в случаях, когда это сулило стратегические преимущества или даже просто перспективу быстрой выгоды.)

Леха забрался на заднее сиденье «хорька».

82

После ситуации с отжиманиями Пух из дома выходить опасался. Зверскую боль в руках и грудных мышцах он довольно быстро перестал замечать и даже начал ей в фоновом режиме гордиться; нет, дело было не в боли, а в Аллочке и в подъебках, которые его, Пуха, вне всякого сомнения ждали от свидетелей происшествия и тех, кому свидетели всё в красках рассказали, преувеличив и переврав. Аркаша всегда легко и моментально краснел по любому поводу, но сейчас и повода было не нужно: он заливался мучительным румянцем, всего лишь подумав о возможности того, кто и что ему скажет. К счастью, начались осенние каникулы — хотя бы в школу ходить необходимости не было.

Но и дома было неладно.