Греховные радости - Пенни Винченци

— Джорджи, смотри, вот они!

— Не зови меня Джорджи, Макс. Ты же знаешь, что мама из-за этого сердится. Что там у тебя?

— Мама из-за всего сердится. Результаты Шарлотты.

— Ни хрена себе!

— Джорджи, не ругайся. Папа сердится, если кто ругается. Ты ей отнесешь или мне самому подняться?

— Прямо, разбежалась!

Вот что значит встать пораньше и встретить почтальона еще у ворот! Шарлотта вскочила с постели, ощущая одновременно и приступ гнева, и то, что ей опять становится нехорошо, и распахнула дверь своей спальни. Сердце у нее колотилось так, что казалось, оно вот-вот выскочит наружу. Шарлотта сглотнула образовавшийся в горле тугой комок, глубоко вздохнула и бросилась вниз по лестнице.

— Давай сюда! — воскликнула она, выхватывая у Макса из рук конверт. — И мотайте оба отсюда, мотайте!

Макс и Георгина скрылись в библиотеке; Шарлотта дрожащими, непослушными пальцами вскрыла конверт, на несколько мгновений зажмурилась, потом открыла глаза и заставила себя опустить взгляд на бумагу. Наступила тишина, а затем под купол Ротонды взвился, отдаваясь эхом, громкий, почти первобытный клич победы.

— Дедушка? Дедушка, это Шарлотта. Как ты? Ну и хорошо. Послушай, я получила результаты экзаменов. Все четыре «отлично». Правда, здорово? Ты ведь гордишься мной, правда, скажи? Да, теперь на следующий год поеду в Кембридж. Да, она в восторге, и папа тоже. Мы ведь с тобой увидимся на следующей неделе в Нантакете, верно? Да, теперь я чувствую, что уже могу об этом думать. А как остальные? Передавай привет бабушке. До свиданья, дедушка.

Она отправилась в лес, одна, и гуляла там, наслаждаясь обретенным ощущением облегчения, счастья, уверенности в ожидавшем ее прекрасном будущем. Кембридж! Свобода, взрослая жизнь, масса интересного, развлечения, удовольствия; а в конце всего этого — наследство, которое дожидается ее в «Прэгерсе». «Нет, — подумала она, — слишком все это хорошо, и за что только мне такая благодать! Не заслужила я всего этого. Где-то что-нибудь наверняка сорвется и пойдет не так».

Но в Нантакете все прошло как нельзя лучше. Она отправилась туда, преисполненная решимости разделаться наконец с проблемой, которая, как ей казалось, имела первостепенное значение: избавиться от своей девственности, что в один прекрасный день она и сделала, лежа на днище парусной лодки, в миле от берега, с помощью своего инструктора по парусному спорту, откликнувшегося на ее призыв с большим энтузиазмом. Шарлотте часто приходилось слышать, что обычно в первый раз испытываешь только боль и разочарование; но ей не пришлось пережить ни первого, ни второго. Потом она лежала, чувствуя, как тело ее наполняется радостным изумлением, и улыбалась от удовольствия; а инструктор по парусному спорту — которого звали Бо Фрейзер и который на самом деле был студентом из Питс-берга, а никаким не инструктором — тоже улыбался, глядя на нее сверху вниз, и все время переспрашивал, неужели у нее это и вправду был самый первый раз: невозможно поверить, говорил он, почти никому не удается испытать в первый же раз оргазм, а уж два оргазма! Он только было собрался осуществить то, что назвал — довольно остроумно, подумала Шарлотта, — «третьим пришествием», как вдруг поднялся ветер, и ему пришлось заняться лодкой; Шарлотта, сидя на крошечном баке, пыталась натянуть на себя бикини, поскользнулась и свалилась в воду; Бо втащил ее назад в лодку, но бикини так и уплыло; когда они вернулись к причалу, на Шарлотте не было ничего, кроме спасательного жилета. По счастью, единственным человеком, оказавшимся в тот момент на причале, был Малыш, который взглянул мельком на ее несколько эксцентричное одеяние, широко улыбнулся, снял с себя полотняную куртку и набросил ей на плечи.

— Скорее беги и чего-нибудь найди, — сказал он, — а то дед собирался заехать за тобой, чтобы пойти вместе в кафе.

Шарлотта и раньше всегда очень любила Малыша; но после этого случая она готова была при необходимости умереть за него.

Начиная с этого же дня и вплоть до самого своего отъезда из Нантакета она готова была умереть и за Бо Фрейзера; они каждый день отправлялись походить под парусами и каждый день занимались любовью. Шарлотта никак не могла им насытиться; было такое впечатление, словно она всю свою жизнь голодала и только теперь наконец-то дорвалась до еды. На протяжении всех этих недель она не могла думать ни о чем другом; она просыпалась по утрам, и тело ее уже возбужденно предвкушало те удовольствия, что ждали его впереди; первую половину дня она обычно проводила с Фредом на поле для гольфа или с Малышом на теннисном корте или же пыталась сломить ледяную сдержанность Фредди, непрестанно обращаясь к нему во время завтрака и стараясь разговорить его; она пробовала сосредоточиться на том, чем занималась, но не могла заставить себя думать ни о чем, кроме Бо Фрейзера, его чрезвычайно умелых и опытных губах и руках; о том, как они станут ласкать ее тело, вызывая в нем жар и нарастающее желание; о тех всегда разных, но неизменно приятных ощущениях, которые возникали, когда он входил в нее и начинал двигаться в ней внутри, и все ее тело радовалось ему, поднималось и опускалось в такт его движениям и трепетало от страсти. Она жила в постоянном страхе перед тем, что кто-нибудь или что-нибудь может помешать их послеполуденным встречам; за обедом она сидела теперь необычайно молчаливая и не принимала участия в обсуждениях, которые вели другие члены семьи, — относительно планов различных пикников, барбекю, поездок верхом и тому подобного.

В последнюю неделю их пребывания в Нантакете приехали Александр и Вирджиния. Между ними был явный разлад, и, похоже, оба они стремились досадить друг другу как можно сильнее. Александр, как всегда, проводил время по большей части в одиночестве, рано отправлялся спать и отказывался принимать участие в семейных играх и развлечениях; единственным человеком, с которым он готов был общаться, была Георгина; он подолгу ездил с ней на велосипеде, ходил купаться, так что практически Георгина тоже оказалась исключенной из семейной компании. Александр часто в присутствии Вирджинии называл ее Джорджи — чего никогда не делал дома, — и Вирджинию это злило. Александр совершенно не воспринял всерьез слова Малыша о том, что Макс «постоянно лижется», как выразился Малыш, в беседке с Мелиссой; не стал он и наказывать Макса, как этого требовал Малыш.

— Боже мой, Малыш, они же еще дети. Что там между ними может быть?

Малыш ответил, что не в этом дело, на что Александр возразил, что дело именно в этом и ни в чем другом, и вышел из комнаты; больше этот вопрос не поднимался. Шарлотта в глубине души была солидарна с Малышом; ей казалось, что ее отец проявил в данном случае отсутствие чуткости. Что было на него совершенно непохоже.